Николай Калиниченко - Когда он шагнёт…
Дымное пиво
В кружке пиво темно и дымно.
Ночь уключин, бортов и палуб,
И луна с желтизною дынной
В перекрестье мачтовых палок.
Свет неяркий огней причальных,
И цикады – на старых стенах,
Где, пятная камней песчаник,
Оседала людская пена.
И кричали они, кричали,
Обратив к небесам укоры.
И в ответ небеса молчали,
Но всегда отвечало море.
Что у каждого путь измерен,
И сверх меры нельзя ни пяди,
И накаты вплетало в берег,
Словно в косу седые пряди.
А потом, уходя с отливом,
Забывало слова пророчеств
И плескалось в бокале пивом
С дымным привкусом лунной ночи.
Бульвар
У стволов – непроглядная умбра теней,
Синий бархат небесного фрака.
И, наставив рога ятаганной луне,
Лист каштана на грудь опустился ко мне,
Пятипалый, как след волколака.
Парк так темен, так тягостно влажен
и пуст,
А бульвар за оградой так ярок,
Видит Бог, я сегодня туда проберусь
Между строк. И бульвара испробую вкус
С ароматом антоновских яблок!
И пускай полицейский терзает свисток,
Пусть бежит расторопная стража.
Нынче ночью Земля совершает виток,
И осенний бульвар – точно цирк шапито,
Точно сцена на эллинской чаше.
Время дорого. Сладостью спелых плодов
Я скорее спешу насладиться.
Ведь стеклянные пальцы ночных холодов
Уже делят сюжеты на «после» и «до»,
Незаметно листая страницы.
Апрель
В моих перчатках прячется апрель,
Промозглый, неустойчивый, московский,
Где робкие весенние наброски
Сдувает ветер северных земель.
И снег обильно потчует поля,
Беременные тонкими ростками.
Где в тигле суток бьются лёд и пламень,
И днём печёт, а ночью – до нуля.
Где вдоль дорог еловая тоска
И вороньё, и рыбаки на плёсе.
Где в сумерках на тракт выходят лоси,
Чтоб грудью встретить бег грузовика.
В моих перчатках утренняя мгла
И солнца свет, рассеянный и нежный,
И тонкий лёд, проникнутый надеждой
Пока недостижимого тепла.
Последнему королю
Под стенами замка по лицам камней
Струятся одежды гор.
Туман таится и ждёт на дне
Средь мха и мышиных нор.
Но только вспыхнет последний пик
В святом закатном огне,
Встает тумана седой старик
Навстречу юной луне.
Она прекрасна и так свежа
Уже миллионы лет,
А он напрасно стремится сжать
Её невесомый свет.
Но в этом стремлении он так велик,
Что может укрыть собой
И лес, и скалы, и замка клык,
Поднявшись к небу в единый миг,
Как берег, морской прибой.
Прекрасные замки король воздвиг,
Хоть не было в них нужды.
Забытая доблесть из старых книг
Питала его мечты.
На диком камне в лесном краю,
Где только олень бродил,
Изящные башни легко встают,
Белее лебяжьих крыл.
Печальную участь обрящет тот,
Кто к миру встаёт спиной.
Король повержен, и двери вод
Сомкнулись над головой.
Погиб романтик, пророк, поэт,
Пришло дельцов торжество.
И все же, как остров в потоке лет,
Даря потомкам надежды свет,
Сияет мечта его!
Альбатрос
Над морем туч чернеющий колосс
Стяжает молний пламенные всходы,
Парит крестообразный альбатрос,
Благословляя сумрачные воды.
И нет на берегу укромных мест,
Лишь на холме угрюмом и покатом
Кресту живому рукотворный крест
Дарует свет увядшего заката.
Внизу – дыханье тяжкое зыбей,
В зените – звезд незримая живица.
Ужель погибнет, канув средь камней,
Не сладит с бурей, солнечная птица?
Но, даже если рок рассудит так,
Черед придет, и тело станет пылью.
Навстречу шторму, рассекая мрак,
Другой защитник расправляет крылья.
Вальс листа
Тяжелый, как надгробная плита,
Уродливый Морфей анабиоза.
Над кораблём сияющие звёзды.
Над звёздами зияет пустота.
Белковой жизни хрупка тщета,
Укрытая в скорлупке техногенной,
В торжественном вращении Вселенной
Я словно лист, сорвавшийся с куста
Сирени… И кружу в потоке пенном
Межзвёздный вальс упавшего листа.
Ледяной дождь
Нездешний дождь к земле деревья гнёт,
Даруя лесу бледную корону.
Танцует светлый мальчик Новый год
На ледяном крыле антициклона.
Под грузом новорожденного льда,
Как нерестом истраченные рыбы,
Стоят в портах воздушные суда,
Которые взлететь ещё могли бы.
Но нет движенья, жизни, света нет
В округлых окнах темных фюзеляжей.
Врата небес закрылись без примет,
Колеблет ветер черные плюмажи
Полночных туч, и кажется вот-вот
Неотвратимо, веско и незримо
На городской бетонный эшафот
Обрушится пята Иэлохима.
И мы кричим Незримому: «Постой!
Не торопись. Мы поняли примету!»
Аэропорт неправедно пустой
Мы призовем немедленно к ответу.
Мы разожжем огней причальных свет,
Огонь на взлёт немедля запалим мы,
Наш самолет взойдет, ровняя след,
И курс возьмет на юг, к Иерусалиму.
Уйти волхвом в далекие края,
Лицом к Звезде тропою позабытой,
Чтоб в темном храме, Родина моя,
Просить тебе опоры и защиты.
А после влившись в суетный рабад,
Вдруг услыхать из радио на полке:
«В Москве мороз и лёгкий снегопад.
Детей влекут Рождественские ёлки».
Парижский экспромт
Не будет на сердце печали,
Лишь тихая, светлая грусть,
Когда над беспечным Пигалем
Я сизым дымком вознесусь,
Чтоб видеть, как ближе и ближе,
Растратив себя, не щадя,
Ударится в крыши Парижа
Хрустальное тело дождя,
И туч обескровленных хлопья,
Пронзая, как ветхий шатер,
Святые небесные копья,
На белый падут Сакре-Кёр.
Случайный прохожий-зевака
Не сдержит внезапную дрожь
И станет тихонечко плакать,
Жалея истаявший дождь…
Упыриное утро
Разгулялась осень листопадная,
И прозрачен нынче лунный свет.
Здесь святых хоронят за оградами,
Потому что в центре места нет.
Любопытный бес к ограде чалится,
Водит рылом в поисках души.
Только жизнь упрямо не кончается,
Ну, а смерть привычно не спешит.
Я гуляю кладбищем простуженным
Накануне пасмурной зари.
Здесь лежат служаки и прислужники,
Секачи, вампиры, упыри.
Лишь забрезжит утро, встанут бодрые,
«Трогай, милый!» – ласково велят.
Экипажи глянцевые, гордые
От гранитных склепов полетят.
И рассыпят отблески холодные
Синие тревожные огни.
Едут к нам избранники народные.
Полюбуйтесь, люди, вот они!
Катят с воем улицами длинными,
Стружку птиц снимая с мокрых крыш.
Яростные буркала совиные
Жадно смотрят в треснувшую тишь.
Где несёт повинность магазинную
Утлого людского бытия,
Угольная, хлебная, бензинная,
Золотая Родина моя.
Ты не слушай слов моих, кормилица,
Светлая, застенчивая Русь.
Я не ангел, если посчастливится,
Наскочу и мигом присосусь!
Чтобы есть и пить тебя, привольную,
И вставать из гроба на заре,
И гулять, покуда войско дольнее
Не растопчет утро упырей.
Созвучья
Тело липы делило церковь,
Но неделима церкви свеча.
Я на прогулку проулком гулким,
Шагом неспешным топчу печаль.
Мелкие грусти – конфетный хрустик.
Длинные сплины – клином сапог.
Стресс, апатия, обид братия —
Мне на каблук, на один зубок.
Цок-цок-цок!
Мимо машины нишами шума,
Кошки шныряют, листву шевеля,
Солнце – оконце небесного трюма,
Сонная Шамбала башен Кремля.
Шомпол Ивана, стражем налажен,
Вечным дозором вечер встречать.
Сверху из Гугла ладится кругло
К Русской равнине Москвы печать.
Ать-два-ать!
Запах особый, мягкий и сдобный,
Ляжет на лапы Гоголя львов.
Сквером тенистым скверна туристов,
Буча гремучих, скученных слов.
Выйду навстречу, раздвину плечи.
Здравствуйте, граждане важных Европ!
Раз вы с оказией здесь в Евразии,
Я покажу вам неведомых троп!
Топ-топ-топ!
Обычный человек
Легла божественная Нут
Над землями Кемет.
Живот и бедра, дивный спуд
В мерцании планет.
Изогнут ночи тонкий стан,
И рот полуоткрыт,
Волос чернильный океан
Коснулся пирамид.
Внизу струится древний Нил,
Тростник во тьме растет,
И видит сон, уткнувшись в ил,
Могучий бегемот.
Рамзес выходит на балкон
Без стражи и венца.
Горит угрюмый Орион
Над крышами дворца.
Его огни, как тайный знак,
Тому, кто посвящен.
Вздыхает призрачный Карнак,
И видит фараон,
Как на темнеющей волне
Танцующих стрекоз
Плывет к балкону весь в огне
Корабль забытых грез.
От палисандровых бортов,
От носа до кормы,
Он полон заповедных снов,
Смущающих умы.
Поддержит лишь на краткий миг
Балкона парапет
Стопу владыки всех владык,
Идущего на свет.
Рамзес займет высокий трон,
Отдаст приказ гребцам,
И устремится фараон
К мерцающим мирам.
А во дворце великий стон
И плач, и скорбный крик.
Ушел навеки фараон,
Властительный старик.
Тщедушный, маленький седой,
Оставленный ковчег,
Забытый храм, сосуд пустой,
Обычный человек.
Душа, приемля путь отцов,
Прольется из глазниц.
И станут тени черных псов,
И тени мудрых птиц.
Апоп недвижен, путь отверз,
К великому судье
Плывет властительный Рамзес
В сияющей ладье.
Но что случилось? Бог смущен,
С весами не спешит.
Ужель великий фараон
Имеет две души?
Одна – послушно предстоит,
Покорная земле.
Другая – в космосе летит
На звездном корабле?
В смятении древний пантеон,
И знает лишь ответ
Один лишь мрачный Орион,
Но он не скажет: «Нет».
И будет ночь являться в срок,
Сменяя свет дневной.
Струятся годы, как песок
В клепсидре мировой.
Забыты боги Та Кемет
И древний их закон,
Но как и прежде дарит свет
Созвездье Орион.
И, споря с вечной темнотой,
По венам звездных рек
Плывет беспечный и святой
Обычный человек.
Илла
