Николай Позняков - Преданный дар: Избранные сихотворения.

Когда идет на запад от востока
Светило дня, труда не начинай,
Начни его, когда веленьем рока
Огни небес засветятся высоко
И в тишине раздастся тихий лай
И трижды пронесется, – лишь тогда ты
Возьми пергаменты и, не бояся мглы,
Надев ума таинственные латы,
Читай круги, фигуры и углы.
И если ты могуч своей душою
И если рок тебе познанье дал,
Трудись и верь – восстанет пред тобою
Великий Лев, бессмертия кристалл!

Старый двор зарос травою,
Старый дом как будто болен,
И несется над рекою
Звон прощальный колоколен….

Я прошлого порвал трепещущую нить,
Пора разбить алтарь былой моей святыни
И нежной Цинтии объятия забыть
В безумных оргиях египетской богини,

Пора сорвать цветы торжественных венков
И растоптать их в прах в веселой, шумной пляске.
Пусть обовьются мне, как змеи, вкруг висков
Кибелы яростной священные повязки.

О, Берицинтия, я болен, я устал,
Приди за мной на склоны Геликона,
Пусть оглушит меня твой пламенный кимвал,
Пусть улыбнется мне мертвящая Горгона!

Пусть унесут меня покорные жрецы
К подземной сырости таинственного крипта
И на гробу моем осыпятся венцы
Из лавровых ветвей и листьев эвкалипта!

Луна садится тусклая в туман.
Ни огонька в белесоватом небе,
Ни облаков. Как белая корзина,
Небесный свод на землю опрокинут,
И всюду льется тусклый, грязный свет.
Водой тяжелою и черною наполнен
Заснувший пруд в отлогих берегах:
Как будто бы со дна поднялась тина
И с влагою смешался липкий ил.
А за прудом в забытой, старой роще
Проклятым криком стаи воронья
Меня встречают. Сонная деревня
Как будто вымерла от язвы моровой.
За избами тяжелым, гулким эхо
Простор ответствует на стук моих шлее,
И огоньки в болоте потухают,
И только злобно квакают лягушки,
Когда я подъезжаю к ним поближе.
А у гумна привязанная на ночь
Кобыла белая, поднявшись на дыбы,
Заржала вдруг, недоброе почуя.

Взмахами кожаных крыл надо мною проносятся лики
Ламий, лемуров и лар.
Тонкие ветки плюща обращаются в ус повилики
Силой магических чар.
Кубок до края наполнен был влагою красной,
Соком фалернских долин.
Ты подала мне его с улыбкою светлой и ясной:
«Выпей вина, господин».
Выпил вино я до дна, целовал ее русые косы,
Нежные руки ласкал…
О, как пылает чело! Огромные черные осы
Жалят десятками жал.

Протянулись нитью
В синем небе тучки,
В сердце нити мыслей не дают покоя.
Дни текут так грустно, и знакомой ручки
Сердолик привычный не сжимал давно я.

Отчего ж мне грустно этим жарким летом?
Оттого ль, что нужны юношам забавы,
Оттого ль, что так уж суждено поэтам,
Оттого ль, что сердце жаждет гордой славы?

Нет, клянусь богами! Мне забав не надо –
Вся моя забава в сладостной цевнице,
Пусть поэт я – в жизни жизнь моя отрада.
И ловлю я жадно мигов вереницы.

Слава? Но для славы молод я годами:
Только двадцать весен встретил на земле я.
Светлый Феб не сразу всходит над лугами,
Долго тусклым кругом в небесах алея.

Я, безумец, знаю, знаю, что со мною:
Ах, недаром грозный Эрос стрелоносен!
Оттого грущу я, что пронзен стрелою,
Оттого, что сердцу только двадцать весен!

Гремит в эфире властитель гроз – Дий,
Ударив справа стрелой благой.
Склонясь с молитвой, сок рдяных гроздий
Я лью из чаши в огонь святой.

С кормы высокой на пенном море
Я вижу шлемы моих галер.
Пора навстречу лететь Авроре:
Дозволь же злобных избегнуть Кер!

Мой меч тяжелый и плащ багряный
Надел я, верен судьбе моей:
Я встречу утро, победой пьяный, –
Иль ночь настигну в стране теней.

Склонясь с молитвой, сок рдяных гроздий
Я лью из чаши в огонь святой,
И с неба грянул властитель гроз Дий,
Ударив справа стрелой благой!

Чуть уголь тлеет. Я сижу один,
Весь озарен его кровавым светом.
Но не напрасно я рожден поэтом:
Мою тоску разгонит и камин.
А вот и ты пришла ко мне, подагра,
Неся с собой томительную боль.
Но раз ты здесь – занять меня изволь,
Хоть ты на мать похожа Мелеагра.
Ведь ты стара, как самый род людской,
Моих ты знала прадедов наверно.
Я чувствую себя довольно скверно:
Займи ж меня твоею болтовней.
Скажи о том, как, в старом кресле сидя,
Сняв с головы напудренный парик,
Дремал, как я, перед огнем старик,
Мой строгий предок, рок свой ненавидя.
В дни юности он при дворе блистал,
Немало выпил пенистых бокалов —
И вот теперь, вдали от ярких залов
Он гаснет здесь, твой преданный вассал.
Твоею силой к креслу он прикован,
До высших почестей добраться не успев:
Хоть чин немалый генерал-аншеф,
Но в жизни он давно разочарован.
Лишь только злой Фортуны колесо
Его задело – стал он вольтерьянцем:
В леченьи верит только иностранцам
И даже хвалит сдержанно Руссо.
Он, как игрушки, любит переплеты:
С них пыль стирает, из-за них ворчит.
А раньше он любил огонь ланит,
И блеск двора, и пышные охоты.
По-прежнему сверлит тупая боль,
По-прежнему угли трещат в камине…
Спасенья нет ни в броме, ни в морфине;
Подагра, вновь занять меня изволь!

Прощай, накрашенный Приап,
Хранитель сельского приюта!
Опять иду я, жизни раб,
Сражаться с воинами Брута.
Сзывает снова звонкий рог
Друзей к назначенному бою.
Прошла пора, когда я мог
Отдаться сельскому покою.
Прощай же, бог моих долин!
Храни сады, храни посевы,
Броди по пастбищам один,
Слагая грубые напевы;
Иди, как раньше, охранять
Мои наследственные земли —
И с прежней благостью опять
Дары прощальные приемли!

Пламя любовное сердце мне губит; качаются Ели.
Ласку закатного часа и пламя сверкающих Окон,
Алым горящее светом и взорам любезное Нашим,
Молча похитили сумрак и ночи незримые Волны.
Ярки далекие звезды, но мутен струящийся Отблеск.
Лунный колеблется отблеск, нас странно волнующий Близко.
Юность страшащее время и миги, губящие Юность.
Боли усталого духа! Вы взоров ужаснее Ламий,
Острых коварнее копий и молний губительней Ярких.
Вами терзается сердце. О, сердца разбитого Мысли!
Ныне срываются листья, и вянут забытые Астры,
Оргий осыпались розы и маки, взращенные Детой.
Ели качаются; губит мне сердце любовное Пламя.

Пусть имя предков наших громко,
Пусть мне о славе говорят,
Но лучше нищего котомка,
Чем этот медленный распад!

Друзья приходят вереницей
И вновь спешат на шумный пир,
– А я, расслабленный патриций,
Смотрю из лектики на мир.

Меня качает на прогулке
Походка мерная рабов.
Шаги их так привычно гулки
В знакомых портиках садов!

Царем я был бы – дал бы царство
За миг видений. Ночь, молчи!
Но мне опять несут лекарство
Мои мучители-врачи.

Как я томительно бледнею,
Когда, прекрасна и легка,
Ко мне приходит Немезея
В мои объятья старика!

Старик, едва надевший тогу!
Старик, кому лишь двадцать лет!
На ум взбрело какому богу
Так исковеркать этот свет?