Аркадий Славоросов - Опиум

Всё — желание, всё — томление,
Всё — лишь запахи и стихи.
Служат правилам опыления
Легкокрылые женихи.

Розы влажная геометрия
И взлохмаченный георгин.
Наплевательское бессмертие
Истекающих мёдом вагин.

Ах, невинность. Хрусталики инея.
Херувим у калитки в Эдем.
Примавера, Диана, Виргиния
По-французски лепечут: «Je t'aime».

Всё ломаешь то пальцы, то голову,
Стыд, и страх, и Казанский вокзал.
Но мерцают расплавленным оловом
Запрокинутые глаза.

А всего-то — разденься, и далее
Дети Флора и Лавра просты:
Всё смешалось — цветы, гениталии,
Гениталии и цветы.

Я, дружок, взыскую Града.
А ещё взыскую снега.
Ах, Ирена, ах, отрада,
Ах, сквозная осень бега.
У бича проста удача:
Недостроенная дача,
Ночь, как мякоть винограда,
Зубы — в горло помидора,
Взвесь пустого разговора —
Смесь божбы и богословья,
Да Одесса в изголовье.
А потом конца и краю
Нету этому сараю,
Что зовут эсэсэсэром.
Серо-жёлтое на сером:
Перелески, перегоны,
Волчьи серые погоны,
Да из обморочной чащи
Зайцем — в поезд проходящий.
Две забытые столицы —
Два цветка трефовой масти.
Изваял Данило-мастер,
Не сумевший похмелиться,
Две огромных розеолы
На худом боку пространства
(Есть в России где просраться).
Под иглою радиолы
Здесь доходит бедный Джимми.
А квартирами чужими
Можно мерить расстоянье
От мгновенного самадхи
До иного состоянья.
Мы до этих яблок падки —
Бодисатвы-самородки,
Нирманкайи-недоучки.
Девки наши тоже штучки
И, как-будто, не уродки —
Просто малость залежались.
Чёрной влагою ужалясь,
Двигай дальше нордом с вестом
К тёплым виленским невестам,
Чьи подмышки пахнут тмином,
В этом обмороке длинном
Обретая постоянство.
Католической природы
Архирейское убранство,
Звери каменной породы,
Да приветливый народец
Пред очами Богородиц.
А потом — по Божьей воле —
Снова рысью в чистом поле
Зазвенеть тоской острожной
С обвинением облыжным,
С ветхой ксивою подложной,
Следом нежным, бегом лыжным
Метить контурную карту,
Где руина на руине —
Станет завидно поп-арту.
По грудастой Украине
(— Шо ви, хлопиц, мни сказалы?)
Вновь боками греть вокзалы,
В яме угольной Донбасса
Ждать видения и гласа,
Но дождаться лишь сирены,
Созывающей морлоков,
Добывать извечный уголь.
Вспоминать, как у Ирены
Завивался светлый локон…
И уткнуться в Божий угол,
Где ни ангела, ни зова.
Здесь на берегу Азова
Все кончаются дороги.
Разминуться в Таганроге
С собеседником случайным,
По шофёрским тухлым чайным
Молча подбирать объедки,
Да исследовать объекты,
Что бредут по полю зренья.
Созерцать глухое тренье
Моря Чёрного о сушу.
Очищать, как рыбу, душу
На тропинках мандаринных.
Спать в развалинах старинных.
И теряя рифмы, рифмы
Покидать долину речи.
Забывая, возноситься,
Вспоминая, погружаться
В это льдистое сиянье
Окружающего неба
Как на фресках византийских
С почернелым скорбным ликом
Космонавта-водолаза.

И зима в горах Кавказа.

За щёчкой карамель,
Но мёртвого мертвей
Карминовой Кармен
Собой кормить червей.

Сегодня ты живёшь,
Зефиром дышит ночь,
И в ножны всяк свой нож
Твои вложить не прочь

Твой рот чуть-чуть горчит —
Не поцелуй поди.
А завтра — нож торчит
В изласканной груди.

Трагедию ль узреть
В бегущей на ловца?
Твою оставлю смерть
Для красного словца.

Карманная Кармен,
Тебе ль такая честь?
Живые — что, обмен
Изученных веществ.

Твой труп украсит стих
Живым не нужный, но
Мне дела нет до них.
А мёртвым — всё равно.

И так уже плохо. Стал бедным подобьем притона
Мой дом из бетона. И грех за грехом монотонно
Считает моргающий глаз — циферблат электронный,
Где три единицы сияют зелёной короной.
А трубы не греют, и плачет всю ночь батарея,
И гипсовым брюшком смеётся мне будда Майтрейя.
Лишь пеплом табачных скорбей ночи посеребрены.
Фарфорова попа всплывающей рядом сирены
На узкой постели моей, очень узкой и длинной
В бетонном дому на проклятой Горе Соколиной,
Где плюш подлокотника кресла так страшно распорот.
Чего же ещё? Чтобы немцы вошли в этот город
Под сиплые высвисты редкой ноябрьской метели,
Чтоб двери ломали, галдели, срывали с постели,
Вели неодетым сквозь крошево битого снега
И били в глаза, пресекая возможность побега,
А в пытошной яме, в цементном последнем подвале
Калёным железом мне б впалую грудь врачевали,
Чтоб вырвали ногти, и пальцы ослепли от боли,
От несправедливой, но непререкаемой воли
(Она Божий мир мне на горле удавкою стянет),
А утром, разящим и долгим, когда уже станет
Так больно и холодно, что только солнце и видно,
На площади скудной шептать псалмопевца Давида
И в тесной петле, от свободы предательской крякнув,
Увидеть тебя, пустотою мгновенной набрякнув,
Средь чёрного люда, сквозь ужас отсутствия вдоха?..
И так уже плохо, не надо. И так уже плохо.

Мы все насильники и воры.
Клинок тоскует без точила.
Но передергивать затворы
Нас одиночество учило.

Уныла эта чертовщина.
Смерть мечет кости, чёт и нечет.
В ночи небритые мужчины
Себя грехом постыдным лечат.

Теряя слух, теряя зренье,
Скуля и тихо подвывая,
Они сухим и жадным треньем
Огонь бессмертный добывают.

И волоок, как Аль Пачино,
Дозорный рубится на вышке.
Хрипят небритые мужчины.
Мартышкин труд и блуд мартышкин.

Мохнатой полночи промежность
Сочится влагой. Нет с ней сладу.
Какая жалобная нежность,
Какая горькая услада.

Каких ещё тебе свидетельств
О злом несовершенстве мира?
И, в пустоту собою метясь,
Вновь тратишь свадебное миро.

Кроватей скрип, как скрип уключин.
Мы все — убийцы и герои.
Солдатский жребий злополучен.
Нам вместе гнить у башен Трои.

Я мастью вышел в отчима.
Живу на букву X.
По мне весь мир — обочина
Дороги sixty six.

От сладких папиросочек
Балдею налегке.
Я до сих пор подросточек
С опасочкой в руке.

Ищите меня, сыщики,
Петровкины слепни.
Горите, мои прыщики —
Сигнальные огни.

Ссыкушка пубертатная,
Бесхитростная голь,
Соси конфетку мятную
Под синий алкоголь.

А, если станет солоно
И сердце восскорбит,
Поставлю Марка Болана,
Вздрочну на Патти Смит.

Закину ключ на полочку,
Приму на посошок.
Синеет, как наколочка,
Застенчивый стишок:

«Неси меня, мой Пригород,
Покуда ночь пьяна,
Безжалостный, как приговор,
И чёрный, как шахна.

Вся жизнь моя — окалина,
Железный попугай.
Люби меня, Окраина,
Да ног не раздвигай.

И целкой гуттаперчевой
Заманывай досель.
Валяй, круги наверчивай,
Цепная карусель.

Ах, сердце, сердце — вотчина
Желтоволосых бикс…»

По мне весь мир — обочина
Дороги sixty-six.