Аркадий Славоросов - Опиум

Осенней серости промозглость,
Покорность палого листа,
И полу-вздох, и полу-возглас
У Поцелуева моста.

Всё так изысканно и мило:
Очарование очей…
Но снова мимо, мимо, мимо
Иду, свободный и ничей.

Отбой хрипят больные трубы,
И сердце смотрит в пустоту.
И немота слепила губы
На Поцелуевом мосту.

Душа обуглено дымилась,
Вновь обретя покой и вес.
Был полу-казнь, был полу-милость
Холодный дождь с пустых небес.

И, как лицо продажной девки,
Был день мой бледен и испит.
Подолом мокрым хлещет Невка,
Над ней фонарь, как цапля, спит.

О, запустенье птичьих высей,
О, запустение сердец!..
А Осень мечет, мечет бисер
И разорится, наконец.

Урод октябрьский рыбу удит,
Облокотясь о парапет…
Но было — значит будет. Будет! —
Вот мой единственный ответ.

И лопнет сырости осенней
Пузырь. Пророчеству внемли! —
И снова будет вознесенье
Над притяжением земли,

И клирос грянет: «Аллилуйа!»,
И прянет сердце в высоту…
И я умру от поцелуя
На Поцелуевом мосту.

Праздник машет красным флагом,
Свет вечерний бьёт в стекло…
Обернётся ли во благо
Мне приснившееся зло?

Мимо ГУМа едут танки,
Глухо кашляет салют.
А в театре на Таганке
Снова Горького дают.

Ветер бродит по панели
Между пьяненьких блядей.
Всюду серые шинели
Одеваются в людей.

Снег валит повсюду в мире,
Снег валит из всех прорех.
А сосед в седьмой квартире
Снова заперся от всех.

Крик ветвисто в небо вырос —
Не помог и веронал…
По соседству в храме клирос
Пел «Интернационал».

Не понятно пил иль не пил —
Хмеля ни в одном глазу,
Только сыплет белый пепел
На блевотину в тазу:

В этом доме нету крыши,
Крышу ветром унесло.
Хлеб насущный съели мыши.
Время вырвало весло.

Тараканий люд забавя —
Аж топорщатся усы —
Я сижу лицо уставя
В помертвевшие часы.

Кто-то ссорится за дверью,
Дети плачут и галдят…
Только с неба пух да перья
Мёртвых ангелов летят.

Полночь. Мёртвая дорога.
Этот мир не знает Бога,
Словно мы пришли сюда
После Страшного Суда.

Опалённые купины,
Изб ссутулившихся спины —
Уцелевшие селенья
После Светопреставленья.

Мы, туманом странным скрыты,
Словно братья-минориты,
Шли под тихий скорбный звон
За излучиной времён.

Месяц тусклой плыл улыбкой
Над действительностью зыбкой,
Над Россиею нагой…
Хруст морозный под ногой.

Между Шацком и Рязанью
Звёзды рыбьими глазами
Не мигая смотрят вслед.
Нас как будто вовсе нет.

Только странная тревога.
Только мёртвая дорога,
Как во времени черта.
А под нею — пустота.

И над пропастью бездонной
Уммагумма Пёс Бездомный
Брёл по кромке бытия,
Скуки смертной не тая.

В бессмертном свете электрических ламп
Обитает маленькая девочка-вамп,
Питаясь яблочными пирогами
И своими метафизическими врагами.

Полу-опаловая россиянка,
Прекрасная, как цветок-росянка,
Всосавшая, как и предписывает Игра,
Залётного фраера Комара.

Девочка, впейся в меня глазами!
Девочка, впейся в меня губами!
Я все шестерки покрыл тузами,
Но позабыл о Козырной Даме.

Дама Креста и Лэди Розы,
Дама моей безъязыкой прозы.
В гортанном городе Степанакерте
Лэди странствий и Дама Смерти.

Каждого ждёт Золотая Пуля,
И всей моей жизни — на пол-окурка…
Выпей меня, как глоток июля,
И за ненадобностью выкинь шкурку.

Мы попали в плен,
        Маленькая Эн —
Всё здесь прах и тлен,
Всё здесь страх и сплин.
Лучше трижды сплюнь
Да о старый клён
Стукни: раз-два-три,
Лучше прикури,
И сквозь синий дым,
Сквозь больничный дым,
Сквозь осенний дым
Призраком худым
В небо посмотри:
Журавлиный клин дал на взлёте крен…
Маленькая Эн,
        Я в тебя влюблён.
Не поедем в Тлён,
Минем и Укбар —
Лучше город Клин.
Купим табака, чтоб прибить косяк,
Чтоб наискосок, наперекосяк,
Через лес и сад, через огород, через город вброд
        (и наоборот),
через шею, грудь, неподвижный взор, лоб, слезу, висок,
только не назад,
а — Экзцельсиор!
Я тебя люблю,
        Маленькая Эн —
Маленькая боль. Дырочка — как ноль.
И в неё свистит блататной сквозняк.
Прямо сквозь висок (прямо как в свисток).
У тебя — дозняк,
И везёт возок
По распутьям жил
(Разве до рождества твоего кто-то на свете жил?),
И ползёт возок по излукам вен,
Артерий и аорт.
Так-раз-этак-в-рот.
Всех друзей — на борт!
(Где они — друзья?.. Просто каждый — брат).
Протестант Шарден и католик Барт
Дремлют у руля, зря Нетварный Свет.
Падает листва.
Сколько пустоты, сколько высоты.
Никого. Нигде. Только я и ты.
Едем не туда,
Невзначай и вдруг.
Мимо стен и сцен.
По пустой воде, вслед простой звезде.
Мы попали в плен, завернули а круг.
Если «до», то «от»,
Если «от», то «до» —
Through The Out Door выход по рублю.
Маленькая Эн,
Я тебя люблю.

Ты пахнешь, как сад под ночным дождём,
За пазухой спрятавший птичий свист…
А мы все брели за слепым вождём
Умирать под знаменами «Джудас Прист».

Вождь плутал в огородах и матом крыл,
Ни земли, ни неба — кумач да медь.
Лишь дыханье твоё, словно шелест крыл,
Тех легчайших крыл, приносящих смерть.

Только губы твои — сладчайший яд,
За глотком глоток до святых границ.
Я, случайный путник, вошёл в твой взгляд.
Здравствуй, Джуди-Дождь, Продавщица Птиц.

Твоя кожа отсвет бросает в ночь.
Тайну глаз не раскроет премудрость книг.
Это взгляд всегда-уходящих-прочь.
Здравствуй, Джуди-Свет, Зазеркальный Блик.

И забыло время, где ты, где я,
Но пространство запомнило форму тел.
И Незримый над нами всю ночь стоял,
И Неслышный всю ночь в изголовье пел.

А к рассвету был арестован вождь,
Был подавлен бунт, каждый стал святым…
Остальное смыл бесконечный дождь,
Остальное унёс папиросный дым.

Поменьше бы курить да спать побольше,
Да залечить свои больные зубы.
Поменьше думать бы о рыжей ведьме,
Которую ебут теперь другие.

Но открываю я вторую пачку,
Не спится мне, а десны кровоточат.
А рыжая ушла — и не вернётся.
И вот лежу, потливый и бессмертный.

Я заблудился в небе, как в лесу.
Живу между зенитом и надиром,
Болтая сапогами навесу
Над ничего не ведающим миром.

Рождённый ползать в небо не взлетит,
Парить рождённый нор в земле не роет,
И мой — увы — иммунодефицит
Мне тайну тайн вовеки не откроет.

Исход летальный — выход для червей,
И шахтой бредит стая птиц небесных.
Ах, Аквилон, тоску мою развей,
Тоска удел невинных, но бесчестных.

Ах. Аквилон, неси меня, неси,
Мой парашют исполни юной силой.
Молись, мой брат! Аз есмь на небеси.
И эта сфера станет мне могилой.

Запаянный в небесную лазурь,
Вишу себе, болтаю сапогами
Соринкою в Божественном глазу…
И вытеку слезой. Вперед ногами.