Олег Юрьев - Стихи и хоры последнего времени

Воздух в межгорьях грузнеющий —
Так начинается ночь
(чтоб показаться грозней – еще ей
надо его подтолочь
в вывороченно зияющей
стоптанной ступке-луне

а чтоб оказаться грозней еще – ей
надо его разволочь
по мягкой сырой и сияющей
низкопарящей луне —

но эта земля не своя еще ей,
и весь этот сад еще не).

К машине, едущей с горы
(хворост небесный растворя)
во мглы сияние дождевое,
зачем приделаны шары
из выщелоченного хрусталя
со смятой сеточкой в обвое?

Зачем искрится головой
(раствор надземный раздвоя
на пресное и дрожжевое)
дождик дорожный угловой
из вышелушенного хрусталя?

…или же нет, и их тоже двое?

будто ниоткуда вынутый
через тлеющий прожог
в смутной линзе опрокинутый
появляется снежок

подпускает пара чуточку
в бело-черный фейерверк
распускает парашюточку
и спускается наверх

в небо ветхое господнее
а под тем еще одно
под исподним подысподнее
а под ним еще – свободнее
и светлее и безводнее
и – последнее оно.

Латынский небосвод латунный
Шелестит как колокол без языка —
Чем ослепительнее луны,
Тем ослепленнее облака.

Но чем слепее облака те,
Тем слепленнее огня шары,
Что на подпрыгивающем самокате
Взлетают в гору, как с горы.

Где гром был кругл, там бегл стал блиц.

И небо вспыхнуло, oгрузло…
И глина, сметена с таблиц,
Кусками застучала в русло.

Где холм был обл, там шпиль стал длинн.

И в облаках померкли соты…
И по краям ночных долин
Огней обрушились высоты.

Где небо шар, там дело швах.

И свет шарахался в аллее…
И сердце скрипнуло на швах
И, может быть, еще левее…

загород черный светом зарос
в форме наклонно-ходящих полос
ростом с нас

пригород белый тенью прирос
как на желéзе подтек купорос
просто снясь

подгород желтый прахом подрос
как от надпоротых папирос
ростом с нас

город незримый в воздухе рос
весь наплоенье невидимых роз
просто снясь

Мы были отблеском и тенью,
Багровой пылью полутел,
Когда к небесному растенью
По тучных волн переплетенью
Безвидный всадник полетел.

Греми, река. Мигай, зарница.
Неси, сова, лицо свое.
Свисти, подводная цевница,
Стучи, стучи, пороховница
О запотевшее цевье!

Мы были эхом и молчаньем
Над костяного блеском льда,
Когда под знаменем мочальным
В огне молочном и печальном
Сирена выла никуда.

Слезись, заря. Дымись, Селена.
Река, седые клочья дыбь!
Не в силах вырваться из плена,
В седые клочья рвись, сирена, —
Екатерина, плачь, как выпь!

На ходу вино растет,
Уцепясь за посошок,
По нему везде растерт
Золотильный порошок,

Но везде ли он везде
И всегда ли он везде —
То при той видать звезде,
Что видать при той звезде:

Чуть взойдут они на склон
неба, Как заведено,
Так серебряным стеклом
И нальется то вино;

Чуть сойдут они за скат
неба, Перейдет, дрожа,
Постоянный ток цикад
В переменный ток дождя,

Потому что не всегда,
Не всегда и не везде
Та звезда не та звезда
И вода не в той воде.

Виноградною тенью тмим
Поутру-поутру
Кориандр, анис и тмин
На-ветру-на-ветру,

Лезвьем свищущим обрит
Под ребром, под ребром
И синеющим облит
Серебром.

Мы выходим на заре, на заре
В наклоненный, как в дыму, вертоград,
И в зеленом и лиловом дому
Пленный брат – в сентябре – синебрад.

И на этом-то златом серебре
Столько тлеющих полос и полос,
Что в тумане на горящей горе
Что-то – вроде – во тьму сорвалось.

Шел одноногий виноград
Склоненными рядками,
Но многорукий винокрад
Украл его руками.

Что же осталось? – Ничего.
Так тихо отчего-то:
Не слышно свиста ничьего,
Ни посвиста чьего-то,

На безызвестные кусты
В рядках обезветвлённых
Известки падают куски
С небес обызвествленных.

в солнечном тумане
в ослепительной мгле
маленький соколик
стоит на крыле

раззолóченное варево
над горою дымный лед:

разволоченное зарево —
раскуроченное влет —

посередке пересолено
по краям – пережжено

распускает парасоль оно
и спускается оно

маленький соколик
на крыле висит
вот сейчас вот повернется
и совсем улетит

засвистали и зачпокали
ласточки врезаясь в чад:

ворон на вóроне сокол на соколе
плачут стучат и кричат

птичий колокол почат —
где это? близко? далёко ли?

и кто – во рту кривой свисток
неся – несется на восток?

Если бы не из ржавеющей стали
сделаны были бы эти кусты,
так до зимы бы они и блистали
из искривлённой своей пустоты,

так бы они до зимы и блестели,
перемещая косые края,
и неподвижные птицы б летели
на растроённые их острия,

так и сопели из них до зимы бы
черных цикад золотые свистки,
так и ползли бы подземные рыбы
тихо под ними, круглы и жестки,

так и плыла бы из пыльного света
тихо над ними луна-госпожа,
если бы только не ржавчина эта,
эта в три цвета горящая ржа.

         В ночных колесиках огня
Зияет колбочка зрачка,
Сияет полбочкá волчка —
         И все это едет на меня.

         Но скрип земной и хрип ночной,
И шаг дождя в глухом саду,
Его дыхание на ходу —
         Это все мимо, стороной.

Платаны в ящеричной коже,
Но посветящееся и поглаже,
С таким кручением в крупной дрожи
Культей всперённых, воздетых в раже,
С такой курчавой детвой в поклаже,
С такой натугой в нагнýтом кряже,

Что кажется: мы взлетаем тоже —
Что, кажется, мы взлетаем тоже,
Как будто бы тоже и нам туда же —
Туда, где спят на наклонном ложе
Большие птицы в пуху и саже,
И ложе горит изнутри, похоже,
А в верхних подушках снаружи даже…
Так что же, что же, и нам того же?

– И вам того же, и вам туда же…

Постой, не стоит – себе дороже.

и – как ветер ее сентябрьский ни полоскай —
реке напрягающейся, но все еще плоской
чаечка светлая под Петропавловской
темной отольется полоской

и – как их октябрьский дождик ни полощи —
на крыше мечети в ее голубом завороченном желобе
горлышком потускнеют от спеси и немощи
полумертвые голуби

и – будут деревья сверкающей пыли полны
что полки уходящие в небо натопали
одни только будто из жести синеющей выпилены
будут тополи

и – трещать будет весело и в ноябре еще им
крылушком кратко стригущим
воробей на бреющем
над «Стерегущим»

ночные женщины в очках
как у медузы на очах
шагают в света облачках
как темный каждого очаг —

в пылу их волосы нежны
губы их сложены в щипок
и вложены – будто в ножны —
их ноги в черноту сапог

ру́ки их – черноты алей —
из блеска тянутся за мной
из треугольников аллей
они выходят в круг земной
и гаснут

Толстый Фет идет вдоль сада;
ночь сквозь прутья палисада
с трех концов подожжена;
и выходит, полосата,
женщина за Шеншина,
оттого что он печален.

И пока она без сна
светит скулкой, как блесна,
в круглой комнате без дна, —
в антрацит ночных купален
насыпается луна.