Марк Тарловский - Молчаливый полет

Я, правда, не был большевиком,
Но в детстве мглистом —
Я был отличным учеником
И медалистом.

От парты к парте, из класса в класс,
Как санки с горки,
Моя дорога текла, секлась
Витьем пятерки.

И эта цифра, как завиток,
Меня объехав,
Сопровождала сплошной поток
Моих успехов, —

Она мне пела, когда я шел
К доске и мелу,
Когда про Феба беседу вел
И Филомелу;

Когда о Ниле повествовал
И об Элладе,
Понтийской карты стенной овал
Указкой гладя;

Когда я чуял святую дрожь
(Рука — в петлицу),
Когда я путал и явь, и ложь,
И небылицу,

Когда, в былые входя миры
(Рука — за бляху),
С Луи Капетом свои вихры
Я клал на плаху…

Упорно на «пять» мой труд деля
В своем журнале,
Меня хвалили учителя
И в гору гнали.

И этот стройный и пряный ряд
Крутых пятерок,
В моем сознаньи бродил, как яд,
И был мне дорог…

Но вот однажды, разинув рот,
Мы услыхали,
Что в Петербурге переворот,
Что «цепи пали»…

И мы, подростки и детвора,
Решили дружно,
Что завтра нужно кричать «ура»,
А книг не нужно;

Что мы поддержим свободу масс
Своим сословьем
И что уроков хотя бы раз
Не приготовим…

Но наш директор, стуча перстом,
Кричал, неистов:
«Их завтра сплавят в арестный дом,
Со-ци-алистов!

И если пенка от молока
Со рта не смыта,
То берегитесь не кулака,
Так “кондуита”!»

И математик (хотя он слыл
За либерала)
Прибавил тоже: «ну, что за пыл?
Чего вам мало?

В народном бунте — исчадье зла,
Бунт стынет скоро…
…Вот теорема, что к нам дошла
От Пифагора;

Треугольник…CDEI…
И три квадрата…
Чтоб завтра помнить слова мои!
Adieu, ребята!»

О да, мы помним, но, как мужи,
Тверды и немы,
Мы забываем и чертежи,
И теоремы.

Молчат упорно бунтовщики
И вереницей
Подходят молча к столбам доски
За единицей.

Белее мела, синее дня,
Ища опоры,
Учитель медлит — и на меня
Возводит взоры:

И я приемлю святой позор,
Хотя в тетрадке,
В моей тетрадке — о, Пифагор! —
Урок в порядке…

Какая мука! Какой укол!
Рукой дрожащей
Любимцу школы выводят кол,
Кол! Настоящий!..

…С тех пор немало прошло годин.
Забудь же, школьник,
Про три квадрата и про один
Троеугольник!

Но как забуду о мятеже
Неизгладимом!..
Вот боль обиды на чертеже
Проходит дымом.

Проходит первый десяток лет,
И кол, наглея,
Нулем украшен, мне шлет привет
В день юбилея.

Вот математик сыпучий мел
Сует мне в руку —
О, как мне горько, что я посмел
Забыть науку!

Но я пытаюсь восстановить
Черту пробела, —
Троеугольник, за нитью нить,
Растет из мела.

Село и город прямым углом
Смыкают узы, —
И оба класса идут на слом
Гипотенузы;

И два квадрата, судьбе в укор,
С квадратом главным
Равновелики — о, Пифагор! —
И равноправны!

Я умираю — земля, прощай!
Прощай, отчизна! —
Вот я у двери в заветный рай
Социализма…

Но не апостол-идеалист,
В ключи одетый, —
Мне Фридрих Энгельс выносит лист
Простой анкеты:

Я ставлю знаки моей руки,
И сердце тает, —
И старый Карл, надев очки,
Его читает.

Но, гневно хмурясь над цветником
Своих вопросов, —
«Он даже не был большевиком! —
Гремит философ. —

Он не сражался за нашу власть
Под Перекопом;
Он был поэтом и только всласть
Писал сиропом…

Тебя не помнит ни наш Париж,
Ни баррикада,
Ты нам не нужен — перегори ж
В подвале ада!»

Но вот, сощурясь, на Марксов глас
Выходит Ленин —
И молвит: «Карл, ведь он для нас
Благословенен!

Он тот, кто — помнишь? — почтил народ
Своим позором,
Чью единицу мы каждый год
Возносим хором…

Нас трое, Карл, и наш союз
Прямоугольный
Тремя боками выносит груз
Земли бездольной…

Единоборство квадратных сил,
Где третья — время,
Нам этот мальчик изобразил
На теореме…

Ему доступен ярчайший свет
Земной орбиты,
Genosse[26] Фридрих, на мой ответ,
Впустите…Bitte[27]»…

I. «Двустворчатый моллюск на дне морском…»

Двустворчатый моллюск на дне морском,
Упрятавшись в надежную пещеру,
Ресничками нащупывает сферу,
Взмутненную акульим плавником.

Всем, кто знаком с научным языком,
Всем, кто блюдет учительскую веру,
Conchifer’a и Margaritifer’y
Легко признать в создании таком.

Оно лежит с отметиной латыни
В сообществе кораллов и актиний,
Как черепок, что выбросил школяр…

Но бьется кровь под панцирем сонливым,
И наглухо захлопнутый футляр
Жемчужиной болеет, как нарывом…

II. «Жемчужиной болеет, как нарывом…»

Жемчужиной болеет, как нарывом,
Животное, здоровое на вид.
Микроб труда, как плод любви, привит
Под мантией над радужным отливом.

Он копит гной в молчаньи горделивом,
Он строит свод, как скинию левит,
И опухоль, что землю удивит,
Становится от извести массивом.

Как прорастет созревшее зерно,
Среди пучин, где пусто и черно?
Кому владеть неоценимым дивом?

Надежды царств в зерне погребены,
Но выловит его из глубины
Пловец-индус рывком нетерпеливым.

III. «Пловец-индус рывком нетерпеливым…»

Пловец-индус рывком нетерпеливым
Свергается с мачтовой вершины.
Вода кипит, в воде оглушены
Стада медуз волненьем белогривым;

Проносится серебряным извивом
Стеклянный всплеск разбитой тишины,
Где стройные суда отражены
Чернеющим, как золото, заливом —

И снова тишь…Промышленник, сагиб!
Твой раб на дне! Он, может быть, погиб,
И труп его неуловим для глаза!..

Но прыгают мальчишки босиком
По палубе, и руки водолаза
Из глубины выносит скользкий ком.

IV. «Из глубины выносит скользкий ком…»

Из глубины выносит скользкий ком
Счастливая рука жемчуголова.
Пусть пленница мягка и безголова,
Но что за дань в ней выросла тайком!

Сгустившейся болезненным комком,
Нет равной ей в преданиях былого, —
И в книга нет еще такого слова,
Чтоб ей служить достойным ярлыком.

Недужный плод и роковое семя,
Укореняясь, она взойдет над всеми
Неслыханно-губительным ростком.

Судьба не ждет, и на плечах у славы,
Калеча мир и развращая нравы,
Роскошный перл из края в край влеком.

V. «Роскошный перл из края в край влеком…»

Роскошный перл из края в край влеком,
Чудовищной слезой окаменелый.
Им тешится купец остервенелый
Над выжженным слезами сундуком.

Он — как яйцо, снесенное Грехом,
Со скорлупой, от злости посинелой,
Где Вельзевул смешал рукой умелой
Крутой белок с неистовым желтком.

Он яблоком, он персиком раздора
Ведет на кровь купца и командора,
Но ангельской невинности печать

На нем лежит прощеньем молчаливым, —
И много зорь дано ему встречать,
Прелестницам сопутствуя игривым.

VI. «Прелестницам сопутствуя игривым…»

Прелестницам сопутствуя игривым,
От госпожи до новой госпожи, —
Он женственен, как юные пажи,
Как перси жен с родильным молозивом;

Желанный сем — гречанкам прихотливым
И варваркам, шершавых как ежи, —
Он скифские тревожит рубежи,
Украинкам он снится чернобривым.

В руках мужчин лихой прелюбодей,
Он только ключ от губ и от грудей,
Он только мзда наперсницам ревнивым,

В гербе Марго он именем горит,
Но, окрестив мильоны Маргарит,
Тускнеет он под матовым наплывом…

VII. «Тускнеет он под матовым наплывом…»

Тускнеет он под матовым наплывом.
Ни колдовством, ни чисткой не помочь.
Восточную зарю сменила ночь,
Подобная не персикам, а сливам…

Какой-то шут в порыве шаловливом
Советует больного растолочь,
Смешать с водой, и будто бы точь-в-точь
Такой же перл остынет под месивом…

Но не навек он все-таки померк —
Чтоб воскресить нежнейший фейерверк,
Его томят на самой пряной коже;

Он с лучшими гетерами знаком,
И, на себя по-прежнему похожий,
Он блещет вновь над царственным венком!

VIII. «Он блещет вновь над царственным венком…»

Он блещет вновь над царственным венком,
Он правит вновь покорствующим миром, —
И тьмы стихов достойным сувениром
Ему вослед слагаются кругом;

Текут бойцы, верхами и пешком,
Земля нудит немолкнущим турниром,
А он лежит изысканным кумиром,
Тоскующим неведомо по ком…

Он самая болезненная рана
В спокойствии хозяина-тирана,
Его хранят, за тысячью замков,

За ста дверьми от хищников упрятав.
Но щелкают клыки ростовщиков,
Алчба горит огнем его каратов!

IX. «Алчба горит огнем его каратов…»

Алчба горит огнем его каратов…
За боем — бой, за стоном — новый стон.
Католики не чтут своих Мадонн,
Язычники не слушают пенатов…

А он молчит, невозмутимо-матов,
Тенетами коварства оплетен —
Тюльпан тщеты, ничтожества бутон,
Мечта блудниц, злодеев и прелатов.

Но, как струна, смолкает гул войны,
И армии стоят, потрясены:
Виновник мук и пушечных раскатов,

Он унесен из верных кладовых
Героями сказаний бредовых,
И ловит смерч захватчиков-пиратов…

X. «Всех ловит смерч: захватчиков-пиратов…»

Всех ловит смерч: захватчиков-пиратов
И флагманов карательных армад.
Напрасными призывами гремят
Орудия слабеющих фрегатов…

Перемешав разбойников-мулатов
И преданных отечеству солдат,
К ним сходит смерть из пенистых громад,
Сердца врагов между собой сосватав.

Тогда кричит грабитель-капитан,
Что следует задобрить океан
И возвратить жемчужину пучине —

Но серный смрад в украденной суме
Грозит судом смелейшему мужчине, —
И тонет бриг с футляром на корме.

XI. «Ах, тонет бриг с футляром на корме…»

Ах, тонет бриг с футляром на корме,
Под звон цепей, под выкрики молений,
Влача людей, упавших на колени
С тоской в груди и с дьяволом в уме!..

А вместе с ним скрывается во тьме
Предмет страстей, тревог и вожделений,
Жестокий бог несметных поколений,
Погонщик душ, томящихся в ярме!

Пройдут века, — быть может, инженеры
Произведут подсчеты и промеры —
И выловят утраченный трофей…

Но как и где?.. — Десятки миль — в округе,
Десяток — вглубь, и в лоне кораблей
Покровы вод нерасторжимо-туги…

XII. «Покровы вод нерасторжимо-туги…»

Покровы вод нерасторжимо-туги.
Корма гниет. Сума гниет вослед.
А рядом с ней залег на сотни лет
Сафьянный шар в серебряной кольчуге.

Он разомкнул сферические дуги
И показал, сквозь золотой браслет,
Врага земли, зловещий амулет,
Ненужный дар перенесенной вьюги.

Футлярный шелк от сырости размяк,
Как тот родной и жертвенный слизняк,
Что выкормил мучительное чудо…

С ресничками на бархатной кайме,
Оно сошло, неведомо откуда,
И предано двустворчатой тюрьме.

XIII. «Пусть предана двустворчатой тюрьме…»

Пусть предана двустворчатой тюрьме
Надежда царств и гибель их слепая,
Но, в памяти земной не погибая,
Она жива, как буквы на клейме.

Сибиряка, привычного к зиме,
И смуглого индусского сипая —
Одна петля, одна корысть тупая,
Один позор сдавил в своей тесьме.

Где идол рас? Где лучезарный светоч?
Он подарил заплатанную ветошь
Обманутым рабам своих лучей!

Но восстают покинутые слуги
И говорят: «не стоит двух свечей
Сокровище, зачатое в недуге…»

XIV. «Сокровище, зачатое в недуге…»

Сокровище, зачатое в недуге,
В бесплодии своем не сотворит
Ни колоса, ни меда, ни акрид,
Ни кирпича, ни кожи, ни дерюги.

Но, как нарыв, болящий и упругий,
Оно сосет, беспечный сибарит,
Работника, который им покрыт
И связан им в мистическом испуге.

О, труженик, зарывшийся в песок!
Ты робок, мал, но жребий твой высок…
Не погибай от собственной болезни!

Дави ее киркою и штыком
И не сгнивай, как сгнил в соленой бездне
Двустворчатый моллюск на дне морском!

XV. «Двустворчатый моллюск на дне морском…»

Двустворчатый моллюск на дне морском
Жемчужиной болеет, как нарывом.
Пловец-индус рывком нетерпеливым
Из глубины выносит скользкий ком.

Роскошный перл из края в край влеком,
Прелестницам сопутствуя игривым;
Тускнеет он под матовым наплывом
И блещет вновь под царственным венком.

Алчба горит огнем его каратов,
Но ловит смерч захватчиков-пиратов,
И тонет бриг с футляром на корме…

Покровы вод нерасторжимо-туги,
И предано двустворчатой тюрьме
Сокровище, зачатое в недуге.