Роберт Браунинг - Пиппа проходит
На круглом диске только куча рук,
Разбросанных везде и отовсюду,
Но все сходящиеся посредине —
Все служат рамой одному лицу
Певца, что с просветленными очами,
Очами, обращенными вовнутрь,
Где призрачные образы родятся,
Поет, не замечая арки рук,
Ни капанья вина с промокших листьев
Над головой, ни сброшенных корон
Фиалок и петрушки на земле, —
Поет, и дух-хранитель в промежутках
Его победный одобряет гимн!
Но ты скажи мне «хорошо» — скажи!
Ведь ты глядишь — о, это не мечтанье!
Материя моей же жизни, мрамор
Вплоть до молчанья! Раньше чем нашел
Я Фину во плоти, я приучался
Материю во всей природе видеть,
Чтобы рождалась лучшая в искусстве:
Все вещество к одной стремилось форме
Прекраснейшего тела человека…
Его напоминающие зерна
Везде — цветы, деревья, плод хотя бы…
Над персиками розовая форма
Их продолжает, к ним склонясь, как пчелка,
И розовые члены в чаще — видишь,
Как вся Дриада из плода возникла!
Но можно быть и мастером материй,
В них скрытые способности ловить!
От глины с легкой, нежной оболочкой,
Что придает воздушным поцелуям
Фигуру странную в жемчужном свете, —
До стали повелительной и хрупкой,
Уверенной, что выражает мысль,
Из мира прямо взятую: но мрамор! —
Покорный мне, как будто существо
Святое, первобытное, из сердца
Земли, там, где само родит само,
В котором ты найдешь и все другое;
До воздуха его вы истончите,
В алмаз сгустите; разве нет металла
Под пятнами, где мой резец проходит?
Не мясо — там, где обнажаю я
От клочьев сине-кровяные вены?
Не пламя — в тех извилинах, где, быстрым
Снарядом, метко пущенным, сраженный,
Краснеет он, и жар встает и бродит
На этом месте?..
Фина, что с тобою?
Бледнеют щеки, взор темнеет тихо!
А, ты умрешь — я знал, что ты умрешь!
Фина
(начинает после того, как он долго молчал)
Теперь конец… Конечно, надо было
Прийти концу! К чему ж мне говорить
Их речь нелепую? Да я не вспомню
И половины; мне теперь нет дела
Ни до Натальи старой, ни до них.
А вы — что вы? — и если не скажу
Я слов, что натвердила мне Наталья,
То только для того, чтоб удержаться
На высоте, куда ваш голос поднял
Меня, и вновь внимать ему. Но вы
Начнете ли опять, теперь, оставив
Жизнь музыки и вместе с ней меня?..
Начните же, и будем мы, как раньше,
Над миром.
Как глаза красивы ваши!
Ах, если б я смотрела снизу вверх
На них всегда, — мне кажется, весь грех,
Вся память о свершенном зле иль муке —
Все пролилось бы ниже, до земли,
Ее коснулось бы и там осталось,
Чтоб больше никогда меня не мучить,
Ту часть меня, что чистой всходит к небу,
Притянутая этими глазами!
Я поднимаюсь, а позор и мука,
Они внизу остались — сохраните
Меня над миром!
Нет? И ваши взгляды
Уже иные? Стойте, я люблю вас…
Я помогла бы, если б ваши речи
Я больше поняла — в словах иль в звуках
Была их власть? Ну, что ж, я повторю
Их речь, коль надо! Но не изменяйтесь
Опять, и я найду ее легко
В моем уме, что преисполнен вами.
Наталья угрожала: будет вред,
Коль я скажу урок их до конца,
Но вред не вам, наверное, а мне.
Наталья мне сказала, что друзья
Желали вам добра, — но я не верю,
Заметив (это было странно видеть)
У каждого из них, таких различных,
Одну улыбку, что таким, как я,
А не мужчинам знающим пристала;
У ваших же друзей была она,
Слащавая улыбка самомненья,
Что мыслит подчинить себе весь мир
И сделать их сообщником Творца,
Поставщиком их аппетитов… Правда!
Мне назвали их вашими друзьями,
И это подтвердили все они,
Толпясь кругом, — и тощий англичанин
С кудрями светлыми вождем казался;
Он взял бумагу: «Вот, что надо нам, —
Сказал, доканчивая объясненье, —
Мистическое что-нибудь и долго
Вкус Юлия способное тревожить,
Очаровать его, чтоб в глубине,
Где сладость ищет он, нашел он — это!
Как в сердцевине яблока червя;
Червяк на кожице заметен сразу,
А этот — лишь когда язык и губы
Почувствуют внезапно омерзенье».
И он прочел, что заучила я:
«Любовь, не умирайте, я ведь ваша»…
Но, ах! Не эти ль самые слова
Сказали выл Как странно позабыть,
Что долго так учила! Это лучше?
Да, я художник, но плохой;
Скорее дьявол, чем святой,
И нет конца в моем мозгу
Тому, что сделать не могу!
Но жить зато умею я,
Любовь и ненависть там:
Так начиналась страсть моя.
Любви Долиной шел я, тих,
Чтоб мирно поселиться там,
И что же? Из кустов глухих
Явилась Ненависть к шатрам.
(Пускай художника Жених
Расспросит о Невесте сам!)
И Рощей Ненависти вновь
Пошел я, чтоб остаться в ней;
И что же? Спряталась Любовь
В тени нависнувших ветвей.
(Милей невестины глаза,
Чем то художник рассказал!)
«И тут, — сказал он, — верно, спросит Юлий,
У вас черны глаза, Любовь, — и знаю,
Что вы моя невеста. Для чего же
Какого-то искать мне объясненья?»
И я должна читать, не отвечая, —
В Любви и Ненависти я
Теперь стал мудрым, как змея.
Но полюбив, не утаю,
Кольцом железным обовью
я ту, которую люблю —
Любовью я люблю одной!
И, ненавидя, как не сметь?
Я взял бы шпагу, а не плеть,
Как губкой жизнь врага стереть —
Так ненависть одна со мной!
Теперь я ведаю, как страсть
Другой, противной, ищет власть,
И если мощны сны мои
И в ненависти и в любви,
Среди Долин Любви пою
И в Роще Ненависти сплю,
Где может дух мой обрести
К последней сущности пути,
Любви неизмеримой сад
И высшей Ненависти ад —
Они явились предо мной,
Хранимые одна другой.
Узнай, как Ненависть глядит,
Приняв Любви невинный вид,
И как Любовь смеется всем,
Надевши Ненависти шлем…
Как ненавидел я тебя,
Искал, в бессилии скорбя,
Чтоб ранить, но не уколоть,
И сердце поразить, не плоть…
Спроси невесту, чтоб увидеть,
Как Лутвич может ненавидеть!
Юлий
(прерывает)
А, Лутвич… кто ж еще? Ведь все они
В Венеции меня не любят; вижу —
Их очередь! А нам расстаться надо:
Когда б я знал, что так проснусь!
Оставьте
Себе все золото — и разойдемся.
Заметьте — деньги все предназначались
Для путешествия, его не будет,
Прошла нужда, охота и возможность!
Все, что я выручу за эти слепки,
За книги и медали, все пойдет
На то, чтобы отныне вас избавить
От лап Натальи! — Если я случайно
(Случайно все) переживу их шайку,
Искореню пятнадцать негодяев,
Мы встретимся, быть может, — мир широк…
Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:
Дай ей оправданье любить меня!
Когда… и где…
И как ей позволить любить меня,
Когда госпожа она мне везде,
Поставлена роком хранить меня?
(«Чу», — сказала королева Кэт;
Но служанка крикнула, заплетая косы:
«Это только ваш паж, что поет сонет,
Собирая для ваших псов отбросы!»)
Ее ли обидеть? — Защити ее честь,
Сердце мое!
Бедна ли? Сокровищ в мире не счесть,
Стоит землю рассечь и взглянуть в нее!
Но, ах, у нее все сокровища есть!
(«Шш…» — сказала королева Кэт;
Но служанка крикнула, заплетая косу:
«Это только ваш паж, что поет сонет,
Выпуская ваших соколов без спросу!»)
Пиппа проходит.
Юлий
(продолжает)
Какое имя я услышал здесь?
Кэт? И Корнаро верно, что отвергла
Корону кипрскую, чтоб госпожой
Быть в Азоло, где помнят все крестьяне
О ней; и песни назовут пажей,
О благосклонности ее мечтавших,
Но королевский отвергавших дар.
«Никто ее не оскорблял, — вздыхали, —
Чтоб можно было ей помочь!»
Да, горько
Служить богатой и счастливой даме;
Но так мы смотрим, полюбив: не я,
Но мир так смотрит! Если тот, кто любит,
Бывает иль поклонником, иль богом,
Пажом иль благосклонной королевой,
К чему всегда берем мы роль пажа?
Вот женщина, которой нужен я, —
Я королевой становлюсь!
Как странно!
Смотри, вот женщина с душою новой,
Что, как моя Психея, к ней на губы
Невидимою бабочкой уселась,
