Эдуард Асадов - Дума о Севастополе (сборник)

Другу Борису

Сгоревшие хаты, пустые сады,

Несжатые полосы хлеба.

Глазницы воронок зрачками воды

Уставились в мутное небо.

В разбитой часовенке ветер гудит,

Пройдя амбразуры и ниши,

И с хрустом губами листы шевелит

В изжеванной временем крыше.

Все рыжий огонь пролизал, истребил,

И вид пепелища ужасен.

Лишь дождь перевязкой воды исцелил

Осколком пораненный ясень.

К нему прислонился промокший солдат.

Вокруг ни плетня, ни строенья…

Не выскажешь словом, как тяжек возврат

К останкам родного селенья!

Нет сил, чтоб спокойно на это смотреть.

Такое любого расстроит.

Солдат же вернулся сюда не жалеть, —

Пришел он, чтоб заново строить!

1946

Прислали к нам девушку в полк медсестрой.

Она в телогрейке ходила.

Отменно была некрасива собой,

С бойцами махорку курила.

Со смертью в те дни мы встречались не раз

В походах, в боях, на привале,

Но смеха девичьего, девичьих глаз

Солдаты давно не встречали.

Увы, красоте тут вовек не расцвесть!

На том мы, вздыхая, сходились.

Но выбора нету, а девушка есть,

И все в нее дружно влюбились.

Теперь вам, девчата, пожалуй, вовек

Такое не сможет присниться,

Чтоб разом влюбилось семьсот человек

В одну полковую сестрицу!

От старших чинов до любого бойца

Все как-то подтянутей стали,

Небритого больше не встретишь лица,

Блестят ордена и медали.

Дарили ей фото, поили чайком,

Понравиться каждый старался.

Шли слухи, что даже начштаба тайком

В стихах перед ней изливался.

Полковник и тот забывал про года,

Болтая с сестрицею нашей.

А ей, без сомнения, мнилось тогда,

Что всех она девушек краше.

Ее посещенье казалось бойцам

Звездою, сверкнувшей в землянке.

И шла медсестра по солдатским сердцам

С уверенно-гордой осанкой.

Но вот и Победа!.. Колес перестук…

И всюду, как самых достойных,

Встречали нас нежные взгляды подруг,

Веселых, красивых и стройных.

И радужный образ сестры полковой

Стал сразу бледнеть, расплываться.

Сурова, груба, некрасива собой…

Ну где ей с иными тягаться!

Ну где ей тягаться!.. А все-таки с ней

Мы стыли в промозглой траншее,

Мы с нею не раз хоронили друзей,

Шагали под пулями с нею.

Бойцы возвращались к подругам своим.

Ужель их за то осудить?

Влюбленность порой исчезает как дым,

Но дружбу нельзя позабыть!

Солдат ожидали невесты и жены.

Встречая на каждом вокзале,

Они со слезами бежали к вагонам

И милых своих обнимали.

Шумел у вагонов народ до утра —

Улыбки, букеты, косынки…

И в час расставанья смеялась сестра,

Старательно пряча слезинки.

А дома не раз еще вспомнит боец

О девушке в ватнике сером,

Что крепко держала семь сотен сердец

В своем кулачке загорелом!

1947

Страх за плечи схватил руками:

– Стой! На гибель идешь, ложись!

Впереди визг шрапнели, пламя…

Здесь окопчик – спасенье, жизнь.

Взвод в атаку поднялся с маху.

Нет, не дрогнул пехотный взвод.

Каждый липкие руки страха

Отстранил и шагнул вперед.

Трус пригнулся, дрожа всем телом,

Зашептал про жену, про дом…

Щеки стали простынно-белы,

Сапоги налились свинцом.

Взвод уж бился в чужих траншеях,

Враг не выдержал, враг бежал!

Трус, от ужаса костенея,

Вжался в глину и не дышал.

…Ночь подкралась бочком к пехоте,

В сон тяжелый свалила тьма,

И луна в золоченой кофте

Чинно села на край холма.

Мрак, редея, уходит прочь.

Скоро бой. Взвод с привала снялся.

Трус уже ничего не боялся, —

Был расстрелян он в эту ночь!

1948

Пехота смертельно устала

Под Мгой оборону держать.

В окопах людей не хватало,

Двух рот от полка не собрать.

Двадцатые сутки подряд

От взрывов кипело болото.

Смертельно устала пехота,

Но помощи ждал Ленинград.

И в топи, на выступе суши,

Мы яростно бились с врагом.

Отсюда ракетным дождем

Без промаха били «катюши».

Да, было нам трудно, но вскоре

Ударил могучий прибой,

И на берег хлынуло море

Тяжелой, гудящей волной.

Штыки, бескозырки, бушлаты,

На выручку друга, вперед!

Держитесь, держитесь, ребята!

Морская пехота идет!

Врагу мы повытрясли душу,

А в полдень под тенью берез

Сидели наводчик «катюши»

И русый плечистый матрос.

Костер сухостоем хрустел.

Шипел котелок, закипая.

Матрос, автомат прочищая,

Задумчиво, тихо свистел…

Недолог солдатский привал,

Но мы подружиться успели,

Курили, смеялись и пели,

Потом он, прощаясь, сказал:

– Пора мне, братишка, к своим,

В бою я, сам знаешь, не трушу.

Ты славно наводишь «катюшу»,

И город мы свой отстоим.

Дай лишнюю пачку патронов.

Ну, руку, дружище! Прощай.

Запомни: Степан Филимонов.

Жив будешь, в Кронштадт приезжай.

А коли со мною что будет,

То вскоре на кромку огня

Другой Филимонов прибудет —

Сын Колька растет у меня.

Окончилась встреча на этом.

Военная служба не ждет.

На новый участок с рассветом

Морская пехота идет.

Погиб Филимонов под Брестом,

О том я недавно узнал.

Но сын его вырос и встал

В строю на свободное место.

Вот мимо дворов, мимо кленов

Чеканно шагает отряд.

Идет Николай Филимонов

Среди загорелых ребят.

С обочин и слева и справа

Им радостно машет народ:

Идет наша русская слава —

Морская пехота идет!

1949

Я на ладонь положил без усилия

Туго спеленатый теплый пакет.

Отчество есть у него и фамилия,

Только вот имени все еще нет.

Имя найдем. Тут не в этом вопрос.

Главное то, что мальчишка родился!

Угол пакета слегка приоткрылся,

Видно лишь соску да пуговку-нос…

В сад заползают вечерние тени.

Спит и не знает недельный малец,

Что у кроватки сидят в восхищенье

Гордо застывшие мать и отец.

Раньше смеялся я, встретив родителей,

Слишком пристрастных к младенцам своим.

Я говорил им: «Вы просто вредители,

Главное – выдержка, строгость, режим!»

Так поучал я. Но вот, наконец,

В комнате нашей заплакал малец.

Где наша выдержка? Разве ж мы строги?

Вместо покоя – сплошные тревоги:

То наша люстра нам кажется яркой,

То сыну холодно, то сыну жарко,

То он покашлял, а то он вздохнул,

То он поморщился, то он чихнул…

Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.

Страхи исчезнут, мы в этом уверены.

Пусть холостяк надо мной посмеется,

Станет родителем – смех оборвется.

Спит мой мальчишка на даче под соснами,

Стиснув пустышку беззубыми деснами.

Мир перед ним расстелился дорогами

С радостью, горем, покоем, тревогами…

Вырастет он и узнает, как я

Жил, чтоб дороги те стали прямее.

Я защищал их, и вражья броня

Гнулась, как жесть, перед правдой моею!

Шел я недаром дорогой побед.

Вновь утро мира горит над страною.

Но за победу, за солнечный свет

Я заплатил дорогою ценою.

В гуле боев, много весен назад,

Шел я и видел деревни и реки,

Видел друзей. Но ударил снаряд —

И темнота обступила навеки…

– Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!

Слышите, доктор! Я крепок, я молод. —

Доктор бессилен. Слова его – холод:

– Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть.

– Доктор, оставьте прогнозы и книжки!

Жаль, вас сегодня поблизости нет.

Ведь через десять полуночных лет

Из-под ресниц засияв, у сынишки

Снова глаза мои смотрят на свет.

Раньше в них было кипение боя,

В них отражались пожаров огни.

Нынче глаза эти видят иное,

Стали спокойней и мягче они,

Чистой ребячьей умыты слезою.

Ты береги их, мой маленький сын!

Их я не прятал от правды суровой,

Я их не жмурил в атаке стрелковой,

Встретясь со смертью один на один.

Ими я видел и сирот, и вдов,

Ими смотрел на гвардейское знамя,

Ими я видел бегущих врагов,

Видел победы далекое пламя.

С ними шагал я уверенно к цели,

С ними страну расчищал от руин.

Эти глаза для Отчизны горели!

Ты береги их, мой маленький сын!

Тени в саду все длиннее ложатся…

Где-то пропел паровозный гудок…

Ветер, устав по дорогам слоняться,

Чуть покружил и улегся у ног…

Спит мой мальчишка на даче под соснами,

Стиснув пустышку беззубыми деснами.

Мир перед ним расстелился дорогами

С радостью, горем, покоем, тревогами…

Нет! Не пойдет он тропинкой кривою.

Счастье себе он добудет иное:

Выкует счастье, как в горне кузнец.

Верю я в счастье его золотое.

Верю всем сердцем! На то я – отец.