Владимир Маяковский - Стихотворения (1923)

Известно:
                  буржуй вовсю жрет.
Ежедневно по поросенку заправляет в рот.
А надоест свиней в животе пасти —
решает:
               — Хорошо б попостить! —
Подают ему к обеду да к ужину
то осетринищу,
                           то севрюжину.
Попостит —
                      и снова аппетит является:
буржуй разговляется.
Ублажается куличами башенными
вперекладку с яйцами крашеными.
А в заключение —
                                  шампанский тост:
— Да здравствует, мол, господин Христос! —
А у пролетария стоял столетний пост.
Ел всю жизнь селедкин хвост.
А если и теперь пролетарий говеет —
от говений от этих старьем веет.
Чем ждать Христов в посте и вере —
религиозную рухлядь отбрось гневно
да так заработай —
                                    чтоб по крайней мере
разговляться ежедневно.

Мораль для пролетариев выведу любезно:
Не дело говеть бедным.
Если уж и буржую говеть бесполезно,
то пролетарию —
                                просто вредно.

Об этом весть
                           до старости древней
храните, села,
                          храните, деревни.
Далёко,
              на Лене,
                             забитый в рудник,
рабочий —
                     над жилами золота ник.
На всех бы хватило —
                                        червонцев немало.
Но всё
             фабриканта рука отнимала.
И вот,
           для борьбы с их уловкою ловкой
рабочий
                на вора пошел забастовкой.
Но стачку
                  царь
                            не спускает даром,
над снегом
                     встал
                                за жандармом жандарм.
И кровь
               по снегам потекла,
                                                по белым,—
жандармы
                    рабочих
                                    смирили расстрелом.
Легли
           и не встали рабочие тыщи.
Легли,
            и могилы легших не сыщешь.
Пальбу разнесло,
                                по тундрам разухало.
Но искра восстанья
                                   в сердцах
                                                     не потухла.
От искорки той,
                            от мерцанья старого
заря сегодня —
                             Октябрьское зарево.
Крестьяне забыли помещичьи плены.
Кто первый восстал?
                                      Рабочие Лены!
Мы сами хозяева земли деревенской.
Кто первый восстал?
                                      Рабочий ленский!
Царя прогнали.
                           Порфиру в клочья.
Кто первый?
                       Ленские встали рабочие!
Рабочий за нас,
                            а мы —
                                           за рабочего.
Лишь этот союз —
                                  республик почва.
Деревня!
                 В такие великие дни
теснее ряды с городами сомкни!
Мы шли
               и идем
                            с богатеями в бой —
одною дорогой,
                             одною судьбой.
Бей и разруху,
                          как бил по барам,—
двойным,
                 воедино слитым ударом!

Мы
       о царском плене
забыли за 5 лет.
Но тех,
             за нас убитых на Лене,
никогда не забудем.
                                    Нет!
Россия вздрогнула от гнева злобного,
когда
           через тайгу
до нас
             от ленского места лобного —
донесся расстрела гул.
Легли,
            легли Октября буревестники,
глядели Сибири снега:
их,
      безоружных,
                              под пуль песенки
топтала жандарма нога.
И когда
               фабрикантище ловкий
золотые
                горстьми загребал,
липла
           с каждой
                            с пятирублевки
кровь
           упрятанных тундрам в гроба.
Но напрасно старался Терещенко
смыть
            восставших
                                  с лица рудника.
Эти
        первые в троне трещинки
не залижет никто.
                                Никак.
Разгуделась весть о расстреле,
и до нынче
                     гудит заряд,
по российскому небу растре́лясь,
Октябрем разгорелась заря.
Нынче
             с золота смыты пятна.
Наши
           тыщи сияющих жил.
Наше золото.
                        Взяли обратно.
Приказали:
                    — Рабочим служи! —
Мы
       сомкнулись красными ротами.
Быстра шагов краснофлагих гряда.
Никакой не посмеет ротмистр
сыпать пули по нашим рядам.
Нынче
             течем мы.
                                Красная лава.
Песня над лавой
                               свободная пенится.
Первая
              наша
                        благодарная слава
вам, Ленцы!

Еще старухи молятся,
в богомольном изгорбясь иге,
но уже
             шаги комсомольцев
гремят о новой религии.

О религии,
                    в которой
нам
        не бог начертал бег,
а, взгудев электромоторы,
миром правит сам
                                 человек.
Не будут
                 вперекор умам
дебоширить ведьмы и Вии —
будут
           даже грома́
на учете тяжелой индустрии.
Не господу-богу
                             сквозь воздух
разгонять
                   солнечный скат.
Мы сдадим
                     и луны,
                                  и звезды
в Главсиликат.
И не будут,
                    уму в срам,
люди
          от неба зависеть —
мы ввинтим
                      лампы «Осрам»
небу
         в звездные выси.
Не нам
              писанья священные
изучать
              из-под попьей палки.
Мы земле
                   дадим освящение
лучом космографий
                                    и алгебр.
Вырывай у бога вожжи!
Что морочить мир чудесами!
Человечьи законы
                                 — не божьи! —
на земле
                 установим сами.
Мы
       не в церковке,
                                 тесной и грязненькой,
будем кукситься в праздники наши.
Мы
       свои установим праздники
и распразднуем в грозном марше.
Не святить нам столы усеянные.
Не творить жратвы обряд.
Коммунистов воскресенье —
25-е октября.
В этот день
                     в рост весь
меж
         буржуазной паники
раб рабочий воскрес,
воскрес
               и встал на́ ноги.
Постоял,
                посмотрел
                                    и пошел,
всех религий развея ига.
Только вьется красный шелк,
да в руке
                 сияет книга.
Пусть их,
                 свернувшись в кольца
бьют церквами поклон старухи.
Шагайте,
                 да так,
                             комсомольцы,
чтоб у неба звенело в ухе!