Эдуард Лимонов - К Фифи

По-деловому ездят «кары»
Туда-сюда, сюда-туда
Сквозь затрудненные бульвары
Сквозь пережитые года

Еще «полуторки» я помню
Они в резине молодой
А в них стояли, словно кони,
Солдаты потною толпой,

Голов ежи, на них пилотки
Послевоенные улыбки
Тех женщин ботики и «лодки»
Да, были среди них красотки,
Хотя вокруг не пели скрипки…

Рычали краны и прицепы
Собою стройки бороздили
Эфир? «Хованщины», «Мазепы»…
А вдалеке кирпич носили…

Отец мой, в гимнастерке новой
Журнал он «Радио» читает
А мать стоит на все готовой,
Но для чего, сама не знает…

По-деловому ездят «кары»
По набережной, где река
Лежит пустая… За бульвары.
А ну-ка выпьем коньяка!

За тех, кто жил, их больше нету
За женщин в ботиках, отцов,
Тех, чей сапог топтал планету
За этих русских храбрецов
Ведь все ушли в конце концов…

Она на чертика похожа!
Промежность кремом натирает
Видна мне, как, согнув в прихожей
Колени, в туалет шагает…

Она — моя большая драма
Она — последняя быть может
Моя возлюбленная дама.
Ведь жизни путь-то мною прожит?!

А я в постели пребываю,
Я жду ее, сейчас вернется
Из темноты я наблюдаю,
Как на свету ей все неймется.

В век маньеризма эту деву
Живописали бы охотно.
Тонка, изящна, бедра, чрево, —
Все хорошо бесповоротно.

На грациозных и высоких
Ногах несется груша-попа
Там, в недрах жарких и глубоких
Для каждого быка — Европа

Черноволосое отродье!
Еврейка Древнего Египта
Тобой любим я даже вроде,
О, дочка Сциллы и Харибта!

Заходит солнце. Дом восточный
Дом генеральский, сильный, прочный
На набережной освещен
Стал бледно-желтым, сильный он.

А я, которого квартира
В юго-восток обращена
Слежу с вниманьем командира
На небеса, на времена

Там неба синяя туника
Там пара пятен облаков
Там происходит зло и дико
Общенье бесов и богов

Вниз падает незримый демон
Природа в рев! Природа в вой!
И мы не знаем точно, где он
Но был визгливый и живой…

Там лапок точки и тире
Там бог клюющий падишаха
И обнаженная, как Маха
У Гойи, стрижена каре

Плывет Фифи на небосклоне
Лежит, обрублен ее хвост,
Бледны ее глаза, ладони
Иссечены кнутом корост…

Заходит солнце. Дом восточный
Дом, помещенный над рекой —
Москвой и желтый и порочный,
Покрытый солнечной корой.

Послужит местом, где девица
Фифи опустится, вздохнет
Черноволоса, бледнолица
Через чердак ко мне войдет…

От императорского Рима
В Москве нет ничего, пойми!
Здесь женственность неоспорима
Лишь громко хлопают дверьми,
Но мужественности ноль здесь, Дима!

В Москве как будто бы в улусе
Приземистых сараев ряд
В метро Коляны и Маруси,
Сомкнувшись бедрами, стоят.
Тот, кто не самка, тот кастрат.

Бездарный город! Монументы
Здесь редкость, если б не Сталин
То изучали бы студенты
Сплошную степь, а Кремль — один.

От императорского Рима
В Москве ну разве что есть МИД
Как храм Змеи, смотри-ка, Дима,
Он над Смоленкою висит.

Степей московских мерзлый глянец
Мороза неживая гладь
В Москву приедет иностранец
Ну разве только умирать
А не средства свои влагать…

Прекрасны наших женщин глуби
А вот земля у нас плоха
Шесть месяцев мы ходим в шубе
И нету лоз для коньяка…

Красотки наши безотказны,
Однако, как они глупы!
Мужчины русские бессвязны.
За Геркулесовы столпы,

Глянь внутрь свободных Португалий
Другая жизнь, цветет лимон
А здесь ни пляжа, ни сандалий
И не танцуют вальс-бостон.

Фифи лежит, во сне я вижу,
С мужчиною большим и рыжим
Под потным этим простаком
И стонет от него тайком…

Фифи раскрыта как тетрадка,
Она забыла обо мне
Там в Хельсинки, под финном сладко
Язык плывет в его слюне…

Его бесстыдный член в ней шарит!
Ее в волнение привел!
Сейчас еще разок ударит,
Фифи слаба, ведь женский пол

Настроен на экстаз насилий,
Вот финн ушел, она одна,
Стук в дверь. Открыла без усилий,
Шеф входит. К шефу, как жена…

Она, нагая, приникает,
А он ее меж ног ласкает
И как собачку ставит в позу…
И членом мнет, мерзавец, розу.

Идет качание, долбеж…
Фифи, ты и ему даешь?

Вижу я международно
(в злые губки не целуй!)
Что в тебя вошел свободно
Итальянский красный уй.

Что, его не вынимая,
В задик вдруг вошел другой,
Что пипи твоя ночная
Вдруг подернулась слезой

Что и в ротик твой шершавый
Засадили третий, злой.
Издевались всей оравой
Итальянцы над тобой

Чтоб, униженная, тихо
Ты сидела бы потом
С писькой красной, как гвоздика,
Пахнув спермой и котом.

И тебя по бледной коже
По шарам тяжелых век
Облизал бы вдруг похожий
На меня вдруг человек…

Ты любишь твой желтый берет,
Ты любишь твой желтый берет,
В кафе никого больше нет
Нам танго играет квартет.

В кафе не пришел никто
Сегодня. Где Жан Кокто?
Где друг его Жан Марэ?
Здесь дело не в ноябре…

Ты любишь твой желтый берет
Он лихо, берет надет
За ним, за окном Paris
Смотри на меня, умри…

Какой же я был молодой…
Сидел там в кафе с тобой
Веселый и пьяный был,
Твой желтый берет хвалил…

На площадь! Родина! На площадь!
Где стяги северный полощет
Тревожный ветер колесом
Мы их ряды собой сомнем
И будет жить гораздо проще…

Мы будем Родину беречь
С ее горящими глазами
И берега ее стеречь
И расширять родную речь
Над казахстанскими степями…

Мы Русь, уверен, заберем,
Поэтому беги на площадь!
Под проливным беги дождем
Где стяги северный полощет.

Россия хочет перемен!
Беги, хватай друзей за руки,
Не будет больше серых стен
И серых лиц, режима скуки.

Полковников пинком под зад
Да здравствует живая площадь!
Ты рад? И я безмерно рад!
И мы стоим единой рощей.

Собою ветер шевеля
Прекрасны и разнообразны
Страны печали утоля
И все места отмывши грязны…

«Подвиньтесь! Мы, народ, тут встанем!»
И из-под наших хмурых век
Всю площадь огненно оглянем
Народ-хозяин. Человек…

Эх, из чайничка-кофейничка,
Я тебя бы поливал
Чтобы ты росла бы веничком,
Ну а я бы ликовал…

Ты, Фифи, Фифи моя цыганочка,
Ты жидовочка моя,
Есть в тебе, подружка, раночка,
Что люблю тревожить я.

Я люблю, люблю ее растягивать
Часть себя в нее влагать,
А ты любишь, девка, вздрагивать,
Когти в спину мне вонзать…

Эх из чайничка-кофейничка
Поливал тебя бандит,
Ты расти, расти мое растеньичко,
Мой подружек Афродит…

Я полон гулов детства моего
Народа бесшабашного и злого,
Орущего прекрасно бестолково,
О, пьяного народа торжество!

Безногие мордатые орлы
На пьедесталах бюстов вдруг ансамбли!
Летящие за водкой (им до баб ли?!)
Подшипники визжат как кандалы…

Теперь вас нет. Смирились под землей,
Но я, ваш младший современник дикий,
Вам подношу кровавые гвоздики
С упавшими: слезинкой и соплей…

Пейзаж желтеет. Набухают
На деревах московских почки
Уже в колясочках катают
Младенцев, самки-одиночки…

А я корплю над текстом «Мозес»
Над египтянином тружусь
И в запах горных алых roses,
То погружусь, то окунусь…

Поеду что ли, в Вавилон,
А то бои идут в Багдаде,
Греми, обшарпанный вагон,
Сидят вокруг арабы-дяди.

Рябит от фесок и бейсболок
И в полотенцах на плечах,
Мужчины свешивались с полок…
Поеду в Вавилон на днях.

Там по тропинкам Вавилона,
Где овцы протоптали путь
Ходили же во время оно,
Пророки же, чтоб словом дуть.

Чтоб обличать царей, и овцы
Смотрели мирно из-под век
Адепты Ганди и толстовцы
Зачем безумен человек

Исайя, что кричишь, Исайя?!
Ведь все равно придет Христос
И по волнам ступня босая…
Дорога свяжет, не бросая
Нас с Вавилон, под стук колес.

Ветер. Вечер. Свет линейный
Перспектива нулевая
Он сидит ввиду бассейна
Силуэт сидит у края.

На плече его блик солнца,
Он сидит ко мне спиною
Молодого вавилонца
Светлый нимб над головою…

Молодой мессопотамец,
Арамеец ли, шумерец?
Плеск воды и света танец
Это мой единоверец, —

Мне не нужно поворота
И лица его не надо,
Я-то знаю, что он кто-то
Не из Рая, не из Ада…