Яков Вохменцев - Поэты Урала

Мне с вершины Таганая
На сто верст вокруг видна
Вся привольная, лесная.
Золотая сторона.

По ее крутым отрогам
В теплый полдень, не спеша,
Ветры бродят по дорогам,
По густой листве шуршат.

Слышен говор лесопилок,
Лесорубов голоса,
Терпким запахом опилок
Переполнены леса.

Над высоким Таганаем
В небе плавает луна.
Здравствуй, родина лесная,
Золотая сторона!

1936 г.

У лета веселые шалости,
Никак не привыкну я к ним —
То зноем измучит без жалости.
То хлынет дождем проливным.

Под утро внезапно о скалы
С разлету ударит волной,
А к вечеру ветром усталым
Неслышно скользит надо мной.

Ты очень похожа на лето
Привычкой причуды сменять,
Но я узнаю́ по приметам,
Как завтра ты примешь меня.

И если улыбкою встретишь,
Излишне со мною нежна,
Я думаю: жди, на рассвете
Внезапно заплачет она.

Но тут же ты все забываешь
И, горе развеяв, как дым,
Любимым меня называешь.
Единственным, близким, родным.

И если б навек я уехал,
Я знаю: и ночи, и дни
Ты будешь отыскивать эхо,
Что голос любимый хранит.

Пройдешь по тропинкам знакомым,
Где вместе бродили вчера,
Пройдешь над рекою, а дома
Проплачешь навзрыд до утра.

Ты очень похожа на лето
Суровой уральской глуши.
Быть может, тебя я за это
Как раз и люблю от души.

Смолкает парк. Уснули клены,
Луной помечен влажный лист.
А в глубине темнозеленой
Еще играет баянист.

Поет баян. Златые горы
Кому-то ласково сулит.
А ночь светла, а тихий город,
Как будто дремлет, но не спит.

Вот потихоньку песню кто-то
Повел, как тоненькую нить.
Девичий голос звал кого-то,
Грустил и спрашивал, как быть.

Просил с тревогой и печалью,
Немедля требовал ответ.
— Ах, где ты там за дальней далью,
Скажи, вернешься или нет?

И тот, кто шел в ту ночь со смены,
Услышав песню, замолкал.
Казалось все обыкновенно.
Но каждый думал и вздыхал.

А песня билась и взлетала,
И тихо падала, скользя.
И слов в той песне было мало,
А повторить ее нельзя.

Плоты тянулись… Пахло гарью,
Разбухшей горькою корой.
И от предгорий Зауралья
Повеял ветерок сырой.

Сверкало искристое пламя
Вдали, похожее на медь.
Костер шумел, махал крылами,
Желая, видно, улететь.

На селе весна. Из школы
Малышок спешит домой.
Рядом речка, дальше — поле
Тонет в дымке голубой.

Вот и дом. Скорее к маме:
— Я купил карандаши.
Вот они, гляди-ка, мама! —
Мать сказала: — Хороши! —

Красный, синий и зеленый,
Желтый, черный, голубой,
Их в коробочке картонной
Сын держал перед собой.

Он на стуле примостился,
Стал картинку рисовать,
Целый час сидел трудился…
И взяла рисунок мать.

Весь из черточек и пятен,
Разноцветный и чудной.
Он, наверно, был понятен
Только матери одной.

Лента синенькая — речка,
Рядом с ней — зеленый сад,
А у дома, на крылечке,
С мамой вместе младший брат.

Небо тоже было синим,
В поле красные цветы.
Рассмотрев рисунок сына,
Мать спросила: — Где же ты?

И у речки нет, и в поле,
И в саду зеленом нет…
— Я сегодня, мама, в школе! —
Мать услышала в ответ.

О деле мужском, о войне
Писал ты трехлетнему сыну.
Ты в мальчике видел мужчину
И девочку видел в жене.

Ты девочке милой писал,
Что не к чему плакать отныне;
А то, что тревожит — мужчине —
Трехлетнему сыну сказал.

Когда-нибудь, лет через пять,
Как только он школьником станет,
Она эти письма опять
Из черной шкатулки достанет.

На стопку тетрадей и книг
Солдатские письма положит,
Решив, что и в книгах без них
Твой сын разобраться не сможет.

…Прошел ты в атаке ночной
Последней своею долиной,
И девочка стала женой,
Чтоб вырастить сына мужчиной.

1943 г.

Мне сказали: первая примета —
Тополя на страже у дверей…
Не пойму я — эта ли, не эта
Улица уральских пушкарей.

Пробираясь берегом речушки,
Я припомнил все, что с детства знал:
Груды ядер и, конечно, пушки,
Как всегда, у входа в арсенал.

И повсюду плиты броневые,
Шаг за шагом гулкая земля.
Но стоят столетние, кривые
У крылец на страже тополя.

Ничего, должно быть, не замечу,
Не найду ни пушки, ни ядра…
В сумерки выходят мне навстречу,
Видимо со смены, мастера.

Если повидать тебе охота
Улицу уральских пушкарей,
Ты пройди дорогою похода,
Полем боя мимо батарей.

Высота ли встретится, долина,
Верный след повсюду ты найдешь.
Если не устанешь, до Берлина
Ты по нашей улице дойдешь.

Мы стоим за теми же станками,
Где рассвет нас памятный застал,
Но теперь под нашими руками
Не суровый — ласковый металл.

Ты не удивляйся, что смогли мы
Стольких пушек выточив стволы,
Хрупкий винтик трогать без нажима,
Малых гаек чувствовать углы.

Но прикажут — не заметишь даже:
Поведем где следует рукой,
И деталь, как будто бы все та же,
Повернется — станет не такой, —

Эта бровка что-нибудь да значит,
Луч по ней быстрее заскользит.
И деталь блестит уже иначе:
Больше не ласкает, а грозит.

Вот и догадайся по высоким
Тополям на страже у дверей,
Что пришел ты к истинным истокам
Улицы уральских пушкарей.

1946 г.

— Я по Уралу тосковал,
Любому признаюсь.
Давно в Магнитке не бывал,
Узнаю ли? Боюсь…

— Узнаешь. Нынче — что вчера:
Все те же рудники,
Все та же самая гора
Да рядом две реки…

— Я долго пробыл на войне,
Но не забыл пока:
В Магнитогорской стороне
Всего одна река.

В тридцатом, раннею весной, —
Я даже помню где, —
Крепя плотину, в ледяной
Стояли мы воде.

И через многие года,
Что будут навеку,
Я не посмею никогда
Забыть Урал-реку.

Готов на карту посмотреть…
Да, что вы, земляки:
Готов на месте умереть —
Там нет второй реки!

— На карте, верно, нет ее;
С недавней лишь поры
Она течение свое
Берет из-под горы,

Горячей плещется волной,
Не отойдешь — сгоришь.
— Я догадался: ты со мной
О стали говоришь!

— Ну да, о стали. Напрямик
Река стремится вдаль:
И днем, и ночью — каждый миг
В Магнитке льется сталь.

У нас теперь не счесть печей,
Товарищ дорогой,
Еще не стих один ручей,
Как загремел другой.

Волна разливами зари
Блеснет в одном ковше,
Потом погаснет, но смотри:
Она в другом уже.

И третий ковш готов за ним,
Едва махнешь рукой.
Потоком сталь идет одним,
Тяжелою волной.

И той волны девятый вал,
Когда сраженья шли,
Через границы доставал
До вражеской земли.

И не вступай ты больше в спор,
Не шутят земляки,
Открыв тебе, что с этих пор
В Магнитке две реки.

Вполне серьезно говорю,
И вот моя рука —
Река, которую творю,
И есть Урал-река!

1946 г.