Надежда Львова - Старая сказка. Стихотворения

Я плачу одна над стихами Верлэна…
О том, что забыли Вы светлую дачу,
О том, что ушли Вы из нежного плена,
Я плачу.

Но все же небрежным письмом вновь назначу
Свиданье. Не вечно же длится измена!
Пасьянс мне пророчит любовь и удачу.

В изогнутой вазочке вянет вербена…
Ах, все увядает!.. Раскрыв наудачу
В дни счастья прочитанный томик Верлэна –
Я плачу.

Вновь извивы знакомой дороги.
Я спокойна… Быть может, бледна,
Да иду почему-то одна,
Но в походке не видно тревоги,
И задорно откинут берет.
Я умею пить чашу — до дна:
Мне не страшно последнего «нет».

Чутко дышит пред утром прохлада,
И прозрачен свод неба стальной…
Что же, сердце, ты споришь со мной!
Ничего тебе, сердце, не надо!
Дома — я затворю свою дверь,
И, когда постучит он с мольбой,
Я ему не открою — поверь.

Я дома… Дверь закрыта плотно…
Весенний дождик за окном
Стихает звонко, беззаботно,
И тишина растет кругом.

И так мне страшно, так мне душно
В невозмутимой тишине…
Лишь ты со мной, мой стих послушный,
Один, неизменивший мне!

Ты вновь со мной тревожной ночью,
Как верный страж, как чуткий друг…
И сны сбываются воочью,
И все былое близко вдруг,

И я, с улыбкою участья,
Переживаю нежно вновь
Мое безрадостное счастье –
Мою ненужную любовь.

Белый, белый, белый, белый,
Беспредельный белый снег…
Словно саван помертвелый —
Белый, белый, белый, белый —
Над могилой прежних нег.

Словно сглаженные складки
Ненадёванной фаты…
Мир забыл свои загадки,
Мир забылся грёзой сладкой
В ласке белой пустоты.

Ни движенья… Ни томленья…
Бледный блеск и белизна…
Всех надежд успокоенье,
Всех сомнений примиренье —
Холод блещущего сна.

Где ж твой мертвый покой? Все звенит, все поет.
Закружился, взлетел белых птиц хоровод.

Взрыл немые снега. До небес их взметнул.
И с небес долетел к нам заглушенный гул.

Все звенит. Все поет. Все смешалось во мгле,
Эти белые птицы летят – на земле?

Этот хаос, стенанье и крики кругом –
Это все над вчерашним могильным холмом?

Ничего не понять. Тускло-бледная мгла
Замела, закружила, кольцом обвила.

И, на плечи упав, чтоб навек погрести,
Прогудела: «Усни! Нет – иного пути!»

Идем осторожно
Тропинкой лесной —
Без цели, без цели…
Мохнатые ели
Сгрудились стеной
И веют ветвями
Над прошлыми днями,
Над прежней тоской…
Что правда, что ложно, –
Всё сердце забыло,
И спит бестревожно,
Не хочет и счастья:
В нем холод бесстрастья
Алмазной пустыни…
Всё сердце простило!
Касается иней
Измученных век.
Мохнатые ели
Нависли шатром.
Под гимны метели,
На снежной постели,
Забыться б вдвоем,
Забыться б навек.

Что же ты не славишь в песне вечный свет?
Разве солнечных не видал ты побед?
Разве, светлый, не встречал ты зорь весны.
Славь по-прежнему все миги. Славь все сны.

Только солнце можем славить мы — любя.
Свет, лаская, убивает — не тебя,
Но люби далеких молний яркий взор:
Славь со мною, славь со мною мой костер!

Пусть сгорит во мгле осенней сон весны!
Наши души безвозвратно сожжены.
Ты, кто славил тайны страсти в безднах лет,
Славь со мною — смерть несущий вечный свет!

Снова тот же возглас радости хмельной:
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной!
Пусть не прежним богом – светлым и живым,
Пусть грозишь лучом мне – смертным, роковым,
Пусть сжигаешь властно все пути вперед, –
Дух мой окрыленный гимн тебе поет.

Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной!
Над вчерашней бездной, над вчерашней тьмой,
Блещут нимбы света. Рдеет глубина.
Я склоняюсь, вечным светом прожжена.
Смерть – паденье – счастье… Нет тропы иной!
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной.

Я нынче светлая. Я нынче спокойная,
Нежная, нежная…
Душа моя нынче, как стих твой, стройная,
Как сон – безмятежная.

И небо серое, осенне-тоскливое,
Ветра рыдание –
Мне радостны, радостны… Вся я – счастливая.
Вся я – сверкание.

Мое падение – Встречаю улыбкою,
Славлю страдание…
Ах, я павилики веточка гибкая
В миг увядания!

…И Данте просветленные напевы,
И стон стыда — томительный, девичий,
Всех грёз, всех дум торжественные севы
Возносятся в непобедимом кличе.

К тебе, Любовь! Сон дорассветной Евы,
Мадонны взор над хаосом обличий,
И нежный лик во мглу ушедшей девы,
Невесты неневестной — Беатриче.

Любовь! Любовь! Над бредом жизни чёрным
Ты высишься кумиром необорным,
Ты всем поешь священный гимн восторга.

Но свист бича? Но дикий грохот торга?
Но искаженные, разнузданные лица?
О, кто же ты: святая — иль блудница!

За детский бред, где всё казалось свято,
Как может быть святым лишь детский бред,
За сон любви, слепительный когда-то,
За детское невидящее «нет»,
Которым все, как ясной сталью сжато, –
Ты дашь за всё, ты дашь за всё ответ!

Ты помнишь сад, где томно пахла мята,
Где колыхался призрачный рассвет?..
В твоем саду всё стоптано, всё смято, –
За детский бред!

Что ж плачешь ты, как над могилой брата?
Чего ж ты ждешь?.. Уже не блещет свет,
И нет цветов… О, вот она – расплата
За детский бред!

…И умерло всё, что могло бы возникнуть.
Так с мели порой всё смывает волна.
И в сердце, омытом тоской, – тишина.
И сердце не может ни вспыхнуть, ни крикнуть.

И сердце уж больше не хочет восторга,
И сердце не смеет мечтать о любви.
Изранено, – молча трепещет в крови:
Изныло оно от постыдного торга.

Изныло, застыло, и только порою
Томительным жалом коснется к нему
Всё то, что могло бы прожечь эту тьму
И жизнью сверкнуть – огнецветной, иною…

Пусть так. Я склоняюсь с покорной молитвой,
Без слез, без ненужной борьбы.
Как верный во храме, как рыцарь пред битвой,
Я слушаю шепот Судьбы.

Мне внятны ее несказанные песни,
Что раз нам дано услыхать…
И, если ты вскрикнешь: «воскресни! воскресни!» –
Не знаю, смогу ли я встать.

Я странно устала. Довольно! Довольно!
Безвестная близится даль.
И сердцу не страшно. И сердцу не больно.
И близкого счастья – не жаль.