Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами
Но обычное не есть обязательное. 2-стопные ямбы и хореи Полежаева звучат трагически (II, 71, 72); экспрессия определяется прежде всего содержанием стихотворений.
Однако литературная традиция может как бы прикрепить тот или иной размер к определенной теме или жанру. Тогда сам ритм вызывает привычные жанровые, тематические и, в особенности, экспрессивные ассоциации.
Так, в XVIII в. 6-стопный ямб со смежной рифмовкой и чередованием мужских и женских пар, так называемый александрийский стих, был первоначально «героическим» размером высокой поэмы и трагедии, а 4-стопный ямб — одическим; но оба размера вскоре стали универсальными. Начиная с А. П. Сумарокова, вольный ямб стал басенным стихом (I, 20), хотя им изредка писали даже оды (I, 17); И. А. Крылов этим размером написал все басни (см., напр., II, 1, 2, 3), кроме одной («Стрекоза и муравей» — 4-стопный хорей). Басни Д. Бедного (V, 1, 2) и С. Михалкова тоже написаны вольным ямбом.
Очень устойчив экспрессивный ореол 3-стопного пеона III мужского, со смежной рифмовкой, реже белого. Начиная с Сумарокова, им писали в жанре подражания народной протяжной песне, в которой девушка или женщина (реже мужчина) изливали любовные страдания. Приведем ряд примеров, чтобы показать, как сходно звучат стихи в сходной теме на протяжении двух столетий: «Не грусти, мой свет, мне грустно и самой, || Что давно я не видалася с тобой…» (А. П. Сумароков, 1770; I, 23); «Что не девица во тереме своем || Заплетает русы кудри серебром…» (А. Ф. Мерзляков, 1805); «Скучно, девушки, весною жить одной; || Не с кем сладко побеседовать младой…» (А. А. Дельвиг, 1824); «..Делу ноченьку мне спать было невмочь, || Раскрасавец барин снился мне всю ночь…» (Е. П. Гребенка, 1841; II, 102); «Зашумели над затоном тростники. || Плачет девушка-царевна у реки…» (С. А. Есенин, 1914; V, 59); «…Буду плакать, буду суженого звать, || Буду слезы на порошу проливать…» (А. А. Сурков, 1930; V, 93).
Традиция настолько прочна, что применение этого размера в других жанрах с другой тематикой воспринимается как нечто необычное (III, 74; IV, 15, 23; V, 126). У Б. П. Корнилова тема традиционно, но необычно чередование мужских и женских рифм (V, 112). Трагически разудалой плясовой звучит этот размер в «Песне о камаринском мужике» Л. Н. Трефолева (III, 72), восходящей к народной песне, и совсем веселой пляской у К. И. Чуковского: «Ах, как весело, как весело Шакал || На гитаре плясовую заиграл» (V, 30). Все эти исключения лишь подтверждают правило и одновременно доказывают, что экспрессивный ореол размера зависит прежде всего от поэтической традиции.
Еще более устойчива народно-песенная традиция 5-сложника (II, 96, 97, 101).
Ритмическая проза и фольклорный стих здесь не рассматриваются, о подражаниях народному стиху будет сказано во вступительных статьях к I и II разделам и к приложению.
II. Рифма
Из всех звуковых повторов наиболее заметный и регулярный — рифма. Наиболее общим и теоретически точным будет такое определение рифмы: «…всякий звуковой повтор, несущий организующую функцию в метрической композиции стихотворения» {Жирмунский, 246}. Рифма — важный и звуковой, и композиционный, и смысловой элемент стиха. «Рифма возвращает вас к предыдущей строке, заставляет вспомнить ее, заставляет все строки, оформляющие одну мысль, держаться вместе» {Маяковский, 105}.
Из всех видов рифм (начальных, срединных и пр.) наибольшее распространение в европейской поэзии получило концевое созвучие. Созвучие в конце стиха перед паузой слышится отчетливее, чем в начале; ритмический строй и звуковой повтор подчеркивают и усиливают друг друга. Этим объясняется и важность рифмы, хотя существуют стихи и без рифм, так называемые белые.
Рифма — явление историческое, изменчивое. В XVIII—XIX вв. господствовала за редкими исключениями точная рифма, т. е. совпадение звуков рифмующихся слов, начиная от ударного гласного и до конца; полна́ — дна́ (мужская), пра́вил — заста́вил (женская), зако́ванный — очаро́ванный (дактилическая). Заметим, что речь идет не о буквах, а о звуках. Поэтому вполне точными будут рифмы лоб — поп, мяла — мало, луг — люк, искусство — чувство и т. д. Напротив, строго — чужого не образуют рифмы, так как одной буквой обозначаются здесь разные звуки (г — в).
Обычай в XVIII—XIX вв. узаконил ряд незначительных отступлений от точности (впрочем, некоторые поэты их избегали). 1. Рифмы с ударными и — ы: бы́л — возмути́л и т. п. Некоторые лингвисты считают эти гласные вариантами одной фонемы (и смягчает предшествующий согласный, ы — нет); поэтому рифмы этого типа вряд ли даже можно считать отступлениями от точности. 2. Усечение в женских и дактилических рифмах конечного й: Та́ни — мечта́ний и т. п. В ударном слоге звуки произносятся отчетливее и энергичнее, поэтому мужские рифмы типа свежо́ — чужо́й считались недостаточно точными, их избегали. 3. Созвучие опорного й с опорным мягким согласным в открытой мужской рифме: я — меня и т. п. (по установившемуся в русской поэзии обычаю в рифме должны быть созвучны минимум два звука: рифмы типа люби — иди, она — душа, допустимые, например, в немецкой поэзии, считались недостаточными; поэтому в мужских рифмах с открытым конечным слогом, т. е. оканчивающимся на гласный звук, требовалось совпадение опорного, т. е. предударного, согласного: светла — игла и т. п.).
Если созвучие ударного гласного и заударной части слова обогащалось совпадением опорного согласного (узоры — взоры), такие рифмы назывались богатыми и особенно ценились.
Рифма ведет происхождение от синтаксического параллелизма, частого в фольклоре и древней литературе. В этом случае в конец стиха, например в былине, попадают одинаковые части речи в одной грамматической форме, что рождает более или менее точное созвучие: «А поехал Вавилушка на ниву, || Он ведь нивушку свою орати, || Еще белую пшеницу засевати, || Родну матушку хочет кормити…» («Вавило и скоморохи»).
Древнейшая форма книжной рифмы — именно такая грамматическая, или суффиксально-флективная, рифма: отбивает — отгоняет, нехотящий — зрящий и т. п. Поэты XVII в. пользовались почти исключительно грамматической рифмой.
Грамматическая рифма, в особенности глагольная (гулял — бежал, идет — ползет и т. п.), была наиболее легкой и однообразной. Начиная с XVIII в. стала цениться рифма разнородная, образованная разными частями речи: ночь — прочь, полна — дна и т. п. (I, 5). Но грамматическая рифма не исчезает вплоть до наших дней.
В стихах XVIII в. рифма свидетельствует о господстве «высокого», церковнославянского произношения стихов во всех жанрах, как «высоких» (ода, поэма), так и «низких» (басня, эпиграмма). Признаки его следующие: 1. Ударное е́ перед твердыми согласными произносилось как е, а не как о (ё): потек рифмовалось с человек, а не с урок. Даже в подражаниях народной песне можно было встретить такие рифмы: «Пусть их много, — красна девица в ответ, — Сердце милого другого не найде́т» (М. Д. Суханов, 1828). 2. Не употреблялась рифма с сочетанием заударных о — а, типа слухом — духам, так как в церковнославянском произношении обычным было оканье. 3. г произносилось как щелевое, а не смычное, поэтому при разных концевых буквах преобладала рифма вдруг — дух, а не вдруг — стук. Люди старшего поколения и сейчас произносят бох, а не бог; прежде такое произношение ряда слов церковнославянского происхождения было господствующим во всех классах общества. Живое разговорное произношение в стихах вытесняет «высокое» не сразу и неравномерно в первой половине XIX в.
В наши дни прилагательные типа «милый» произносятся под влиянием орфографии так, как пишутся, в церковнославянской форме. В XVIII в. и во времена Пушкина произносили, а иногда и писали, в исконной русской форме — мой милой друг. Поэтому рифмы типа мой милый — ратной силой были совершенно точными. Еще полвека назад в литературном произношении возвратные глаголы произносились с твердым с, следовательно, точными были рифмы типа ус — сержусь. Рифмующиеся слова надо произносить так, как произносил поэт. И если Крылов рифмовал иногда спёрло — горло, иногда нет — пойде́т (II, 1, 3), если Пушкин рифмовал в «Евгении Онегине» то семьёй — тафто́й, то смуще́нный — отме́нной, мы должны при чтении стихов, независимо от современного произношения, сохранять рифму, ибо «без рифмы стих рассыплется» {Маяковский, 105}.
