Игорь Северянин - Том 1. Громокипящий кубок

В мимозах льна, под западные блики,
Окаменела нежно влюблена,
Ты над рекой, босая и в тунике,
  В мимозах льна.

Ты от мечтаний чувственных больна.
И что-то есть младенческое в лике,
Но ты, ребенок, слабостью сильна

Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике
Такая страстность! Плоть закалена
В твоей мечте. Придет ли твой великий
  В мимозы льна?

Окаменела, нежно влюблена
И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,
И над тобой взошедшая луна
  Окаменела.

Твое лицо в луненьи побледнело
В томлении чарующего сна,
И стало все вокруг голубо-бело.

Возникнуть может в каждый миг страна,
Где чувственна душа, как наше тело.
Но что ж теперь в душе твоей? Она
  Окаменела.

Ты над рекой, босая и в тунике,
И деешь чары с тихою тоской.
Но слышишь ли его призыво-крики
  Ты над рекой?

Должно быть, нет: в лице твоем покой,
И лишь глаза восторженны и дики,
Твои глаза; колдунья под луной!

Воздвиг камыш свои из речки пики.
С какою страстью бешеной, с какой
Безумною мольбою к грёзомыке —
  Ты над рекой!

В мимозах льна олуненные глазы
Призывят тщетно друга, и одна
Ты жжешь свои бесстыжие экстазы
  В мимозах льна.

И облака в реке — то вид слона,
То кролика приемлют. Ухо фразы
Готово различить. Но — тишина.

И ткет луна сафировые газы,
Твоим призывом сладко пленена,
И в дущу льнут ее лучи-пролазы
  В мимозах льна.

Ты от мечтаний чувственных больна,
От шорохов, намеков и касаний.
Лицо как бы увяло, и грустна
  Ты от мечтаний.

Есть что-то мудро-лживое в тумане:
Как будто тот, но всмотришься — сосна
Чернеет на офлеренной поляне.

И снова ждешь. Душе твоей видна
Вселенная. Уже безгранны грани:
Но это ложь! И стала вдруг темна
  Ты от мечтаний!

И что-то есть младенческое в лике,
В его очах расширенных. Чья весть
Застыла в них? И разум в знойном сдвиге
  И что-то есть.

Что это? смерть? издевка? чья-то месть?
Невидимые тягостны вериги…
Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!

К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,
Раз некому вручить девичью честь,
Раз душу переехали квадриги
  И что-то есть.

Но ты, ребенок, слабостью сильна, —
И вот твой голос тонок стал и звонок,
Как пред тобой бегущая волна:
  Ведь ты — ребенок.

Но на форелях — розовых коронок
Тебе не счесть. Когда придет весна,
Не всколыхнут сиреневый просонок,

И в нем не счесть, хотя ты и ясна,
Спиральных чувств души своей! Бессонок!
Готовностью считать их — ты властна,
  Но ты — ребенок…

Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике —
Триумф тщеты. И больше ничего.
Хотя он лик не выявит безликий,
  Ты ждешь его.

И в ожиданьи явно торжество,
И нервные в глазах трепещут тики,
Но ты неумолимей оттого;

Раз ты пришла вкусить любви владыки
Своей мечты, безвестца своего,
Раз ты решила пасть среди брусники, —
  Ты ждешь его!

Такая страстность. Плоть закалена.
Во мраке тела скрыта ясность.
Ты верою в мечту упоена:
  Такая страстность.

Тебя не испугает безучастность
Пути к тебе не знающего. На
Лице твоем — решимость и опасность.

И верою своей потрясена,
Ты обезумела. И всюду — красность,
Где лунопаль была: тебе дана
  Такая страстность.

В твоей мечте придет ли твой великий?
Ведь наяву он вечно в темноте.
Что ты безумна — верные улики
  В твоей мечте.

И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?
Не эти вы! но тот, — единоликий, —
Он не придет, дитя, к твоей тщете!

Высовывают призраки языки,
И прячутся то в речке, то в кусте…
И сколько злобы в их нещадном зыке —
  К твоей мечте.

В мимозах льна — ах! — не цветут мимозы,
А только лен!.. Но, греза, ты вольна,
А потому — безумие и слезы
  В мимозах льна.

Да осветится жизнь. Она тесна.
В оковах зла. И в безнадежьи прозы
Мечта на смерть всегда обречена.

Но я — поэт! И мне подвластны грозы,
И грозами душа моя полна.
Да превратятся в девушек стрекозы
  В мимозах льна!

Я хочу, чтобы знала Россия,
Как тебя, мой Перунчик, люблю,
Чтобы очи твои голубые
Осветляли улыбку мою!

В тихой Гатчине, в парке дворцовом,
У форелей, цветов и лисиц,
Ты живешь молодым, бестолковым,
Весь пронизанный трелями птиц.

Для тебя незаметно начальство, —
Ты свободен, восторжен и дик.
Жизнь в природе — пленительней вальса;
Утонувший в природе — велик.

Русокудрый, плечистый, громадный,
Весь лазоревый и золотой,
Ты какой-то особо отважный:
Полупьяный и полусвятой!..

Ах, недаром же Фофанов дивный,
Мой Перунчик, тебя полюбил:
Мой Перунчик — цыпленок наивный!
Мой Перунчик — эмблема всех сил!

О, мой пламенный! мой вдохновенный,
Бесталанный, но истый поэт!
Русский! юный! весенний! нетленный!
Мой сообщник грезовых побед!

Германия, не забывайся! Ах, не тебя ли сделал Бисмарк?
Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно укрепил?
Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!
Германия, не забывайся! — на твой расчет ответом — пыл!

Твое величье — в мирном росте; твоя политика к победам —
Германия, не забывайся! — не приведет тебя, а тут:
И наша доблестная Польша, и Прибалтийский край, соседом
К тебе придвинутый, под скипетр твоей державы не взойдут.

С твоей союзницею наглой, с Австро-Венгеркою, задирой,
Тебе ль греззркой быть, буржуйка трудолюбивая? тебе ль?!..
Германия, не забывайся! Дрожи перед моею лирой
И помни, что моя Россия твою качала колыбель!

Культурнейший монарх культурной части света!
Оратор и мудрец! философ и солдат!
Внемли моим словам свободного поэта,
  Гремящим, как набат!

Я говорю тебе, чья «гордая» корона
Иного ослепить способна невзначай:
Ты — варвар! ты тиран! ты — шут Наполеона!
  Пред богом отвечай!

Виню тебя за то, что ты, нахмурив брови,
Воздвиг в своей стране гоненье на славян;
Виню тебя за то, что ты возжаждал крови,
  Гордыней обуян!

Виню тебя за то, что мысль направил косо,
Чем запятнал себя и всю свою семью;
Виню тебя за то, что сбросил, как с откоса,
  Германию свою!

Предатель! мародер! воитель бесшабашный!
Род Гогенцоллернов навек с тобой умрет…
Возмездия тебе — торжественный и страшный
  Народный эшафот!

Так вот она страна Бетховена и Канта,
Плюющая в глаза славянским матерям!..
Так вот культурный центр и мощи, и таланта,
  Короновавший Срам!

О, Гёте, оживи! Воскресни, светлый Шиллер!
Кричите из гробов, всеобщие друзья:
— Вильгельм, постой! в стране, где немцами мы жили
  Разбойничать нельзя!