Игорь Северянин - Том 1. Громокипящий кубок

Ты в жизнь вошла в колье жемчужном
Горда, сверкательна, строга.
Глаза, проникнутые южным,
Омраченные жемчуга.

И встреченному незнакомцу,
Который так безбрежно жил,
Ты поклонилась, точно солнцу,
И встречный близок стал и мил.

Сердца улыбно укачали
И утомились до зерна.
Но жемчугов твоей печали,
Как прежде, матовость черна.

Твой черный жемчуг целомудрен,
Невинна темная душа,
И девственный твой лик окудрен.
Ты отрицаньем хороша.

Ты ждешь со страстностью упорной
Иного встречного, когда
Зарозовеет жемчуг черный,
А нет — погаснет навсегда!

Пошла бродить я по полю
И прислонилась к тополю…
Смотрю: а рядом перепел
Всю воду в луже перепил…
Смотрю, лягушек дюжина
На солнышке сконфуженно
Присела и не прыгает,
Ногами только дрыгает…
Залюбовалась пчелками
С взлохмаченными челками
И восхитилась осами
С расчесанными косами…
Глазами жадно-прыткими
Любуясь маргаритками,
Я собрала букетики
Себе и другу Петьке…
В лесу, у муравейника,
Связала я три веника
И поспешила вечером
Я на свиданьем с кучером…

Моя дежурная адъютантэсса, —
Принцесса Юния де Виантро, —
Вмолнилась в комнату бодрей экспресса,
И доложила мне, смеясь остро:

— Я к вам по поводу Торкватто Тассо…
В гареме паника. Грозит бойкот…
В негодованьи княжна Инстасса,
И к светозарному сама идет.

Мне даже некогда пригубить жало,
И взор сиреневый плеснуть в лазорь:
Бегу — мороженое из фиалок
Вам выльдить к празднику Лимонных Зорь… —

И фиолетовая, как черника,
Фигурка Юнии газелит в сад.
Дверь раскрывается, и Вероника
Уже готовится журчать доклад:

— Я к вам по поводу Торкватто Тассо…
В гареме паника. Грозит бойкот…
В негодовании княжна Инстасса,
И к светозарному сама идет.

Но-ах! мне некогда к Вам на колени.
«Кальвиль раздорная» среди принцесс:
Варить приходится ликер сирени
Для неисчерпываемых поэз. —

И точно ласточка в окно порхнула,
Слегка вервэною проколыхав…
Виолончелили от меццо-гула
В саду наструненные души трав.

И в этих отгулах рванулись двери, —
И изумительнейший гастроном,
Знаток изысканнейших эксцессерий,
Инстасса въехала на вороном.

— Мы, изучавшие Торкватто Тассо
По поведению, по твоему, —
Все перессорились… Но я, Инстасса,
Всех оправдаю я и всё пойму.

Утишу бешенство и шум базарный,
Всех жен разрозненных объединя,
Лишь ты, мечтанный мой, мой светозарный,
Впусти не в очередь к себе меня!

С курьерским, в пять, я радостно приеду
К тебе, Олег, и будешь ты опять
Встречать меня. Везу тебе победу
  С курьерским, в пять.

Что хочешь, делай все со мной. Распять
Ты, может быть, свою захочешь Эду
За годы те, что нам пришлось страдать.

Простишь ли, нет — неважно мне. Но «Леду»
Изволь к пяти на станцию прислать:
Имей в виду, что буду я к обеду,
  С курьерским, в пять.

С утра ушел Ермолка
К елани по грибы.
Метелка-самомелка
В углу его избы.

Ермолкина светелка
Углами не красна.
Метелка-самомелка,
Изба тебе тесна!

Вдруг ощетинясь колко, —
Без цели, без пути, —
Метелка-самомелка
Пошла себе мести!

Окурок и иголку,
Опорки, самовар
Метелка-самомелка
Гребет, войдя в ковар.

Сгребает все без толка
В Ермолкиной избе
Метелка-самомелка
Смеется, знай себе.

Айда на двор! глядь, елка!
А там и целый лес…
Метелка-самомелка
Сильна, как Геркулес.

Как будто богомолка
В мужском монастыре,
Метелка-самомелка
Ширеет на дворе.

Глядь, мельня-мукомолка, —
И тотчас же мука
Метелкой-самомелкой
Взвита под облака.

Сметает рощи, волка,
Деревни, города.
Метелка-самомелка
Метением горда.

Такая уж весёлка:
На нивы, хоть мала,
Метелка-самомелка
Все реки намела!

Всё в кучу: слон и кролка!
Америка, Китай!
Метелка-самомелка
Мети себе, катай!

…Метелка-самомелка,
Где, бывшее Землей?…
Живи в веках, Ермолка,
Прославленный метлой!

Когда еще мне было девять,
Как Кантэнак — стакана, строф
Искала крыльчатая лебедь,
Душа, вдыхая Петергоф.

У нас была большая дача,
В саду игрушечный котэдж,
Где я, всех взрослых озадача,
От неги вешней мог истечь.

Очарен Балтикою девной,
Оласкан шелестами дюн,
Уже я грезил королевной
И звоном скандинавских струн.

Я с первых весен был отрансен!
Я с первых весен был грезэр!
И золотом тисненный Гранстрэм —
Мечты галантный кавалер.

По волнам шли седые деды —
Не паруса ли каравелл? —
И отчего-то из «Рогнеды»
Мне чей-то девий голос пел…

И в шторм высокий тенор скальда
Его глушил — возвестник слав…
Шел на могильный холм Руальда
Но брынским дебрям Изяслав.

Мечты о детстве! вы счастливы!
Вы хаотичны, как восторг!
Вы упояете, как сливы,
Лисицы, зайчики без норк!

Но все-таки мне девять было,
И был игрушечный котэдж,
В котором — правда, это мило? —
От грез ребенок мог истечь…

В котэдже грезил я о Варе,
О смуглой сверстнице, о том,
Как раз у мамы в будуаре
Я повенчался с ней тайком.

Ну да, наш брак был озаконен,
Иначе в девять лет нельзя:
Коробкой тортной окоронен,
Поцеловал невесту я.

Прошло. Прошло с тех пор лет двадцать,
И золотым осенним днем
Случилось как-то мне скитаться
По кладбищу. Цвело кругом.

Пестрело. У Комиссаржевской
Благоухала тишина.
Вдруг крест с дощечкой, полной блеска
И еле слышимого плеска:
Варюша С. — Моя жена!

Я улыбнулся. Что же боле
Я сделать мог? Ушла — и пусть.
Смешно бы говорить о боли,
А грусть… всегда со мною грусть!

И все еще мне девять. Дача —
В столице дач. Сырой покров.
Туман, конечно. Это значит —
Опять все тот же Петергоф.

Сижу в котэдже. Ряд плетеных
Миньонных стульев. Я — в себе,
А предо мною два влюбленных
Наивных глаза. То — Бэбэ.

Бэбэ! Но надо же представить:
Моя соседка; молода,
Как я, но чуточку лукавит.
Однако, это не беда.

Мы с ней вдвоем за файв-о-клоком.
Она блондинка. Голос чист.
И на лице лазурнооком —
Улыбка, точно аметист.

Бэбэ печальна, но улыбит
Свое лицо, а глазы вниз.
Она молчит, а чай наш выпит,
И вскоре нас принудит мисс,
Подъехав в английской коляске,
С собою ехать в Монплезир,
Где франтам будет делать глазки,
А дети в неисходной ласке
Шептать: «но это ж… votre plaisire?…»

Череповец! пять лет я прожил
В твоем огрязненном снегу,
Где каждый реалист острожил,
Где было пьянство и разгул.

Что ни учитель — Передонов,
Что ни судеец — Хлестаков.
О, сколько муки, сколько стонов,
Наивно-жалобных листков!

Давно из памяти ты вытек,
Ничтожный город на Шексне,
И мой литературный выдвиг
Замедлен по твоей вине…

Тебя забвею. Вечно мокро
В твоих обельменных глазах,
Пускай грядущий мой биограф
Тебя разносит в пух и прах!

О, Суда! голубая Суда!
Ты, внучка Волги! дочь Шексны!
Как я хочу к тебе отсюда
В твои одебренные сны!

Осеверив свои стремленья,
Тебя с собой перекрылив
К тебе, река моя, — оленья
За твой стремительный извив.

Твой правый берег весь олесен,
На берегу лиловый дом,
Где возжигала столько песен
Певунья в тускло-золотом.

Я вновь желаю вас оперлить,
Река и дева, две сестры.
Ведь каждая из вас, как стерлядь:
Прозрачно-струйны и остры.

Теките в свет, душой поэта,
Вы, русла моего пера,
Сестра-мечта Елисавета
И Суда, греза и сестра!