Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

Чуден Питер, град-столица!
В нем живут какие лица:
Царь с царицею, чины.
Круглый год у них блины,
Что ни день – то шампанея,
Что ни вечер – то затея:
И театры и балы.
Ведь доходы не малы:
Протранжирить их умело –
Тоже, знаете ли, дело!
Как по улице Морской
Шум-движенье день-деньской,
Мчат моторы и кареты…
Пешеходы разодеты, –
Им мороз трескучий люб:
Не проймет он барских шуб,
Дорогих пушных салопов.
То ли дело средь окопов!
Тут морозцу путь наскрозь.
Знай, солдатиков морозь!

В ночь глухую после смены –
Печь, облупленные стены,
Так бы к ним вот и прирос!
Проклиная злой мороз,
Посинелые, как трупы,
Позабилися в халупы
Утомленные бойцы.
Отогрелись молодцы,
Подкрепились чем попало,
И как горя не бывало:
Вынув сахарный паек,
Налегают на чаек.
Кто вприкуску, кто внакладку,
Кто-то, глядь, пошел вприсядку
Под охрипшую гармонь.
А в печи трещит огонь,
Всем разостлана солома,
Разместились, «словно дома»,
И, забыв о всем дневном,
Балагурят перед сном.

Вся изба до слез хохочет!
Распотешил Фролка Кочет
Всех побаскою смешной
«Про Луку с его женой,
Про измену бабы мужу,
И как вышло все наружу, –
Как Лука был плоховат:
Сам остался виноват!»
«Правда, братцы, очень колка,
Не серчайте! – хитрый Фролка
Подзадоривал солдат. –
Может, кто из вас женат.
Доложу серчать охочим:
Сам женат я, между прочим.
Да. Так случай был какой
С мужиком одним, с Лукой:
Помолившись утром богу,
Собрался мужик в дорогу.
«Все ль я взял? Прощай пока, –
Говорил жене Лука, –
Надо двигаться к соседу.
В город нынче с ним поеду.
Эк, пустила уж слезу!
Я гостинца привезу.
Завтра жди меня к обеду».
На прощанье муж с женой
Лобызнулись троекратно.
Только, глядь: Лука домой
Через час бежит обратно.
«Мавра! деньги позабыл».
Мавры дома след простыл.
«Знать, с тряпьем пошла на речку,
Аль куда неподалечку!»
Но, услыша у дверей
Частый топот, поскорей
Наш хозяин шмыг за печку!
Двери хлоп. Вошла жена,
Да вошла-то не одна:
Привела с собою кума,
Бакалейщика Наума.
«Эх, разлапушка, вдвоем
Славно ж ночку проведем!»
Кум к Мавруше скоком-скоком,
Мавра жмется боком-боком,
Обхватила, обвила…
Заварилися дела!
«Стойте, черти! Стойте, гады!» –
Не стерпевши, из засады
Зверем ринулся Лука.
От лихого тумака
Кум, хрипя, свалился на пол.
«Стой! – Лука Маврушу сцапал. –
Я ж те дам!» Но, словно уж,
Вьется баба: «Ай да муж!»
«Аль не муж!» – Лука опешил.
«Леший! Дьявол! Ну, хорош:
Женке веры ни на грош.
Неча молвить – разутешил!
Как не стыдно быть вралем?
В город нынче, дескать, еду.
Как не стыдно быть вралем?
„Завтра жди меня к обеду“.
Сам за печку лег кулем.
Как не стыдно быть вралем?!»

Бабья совесть в три обхвата,
С бабой спорить – слову трата,
С бабой лаяться – беда!
Баба, братцы, никогда
И ни в чем не виновата!»

«Постыдился бы ты, Фрол.
Сколько чуши напорол! –
Молвил тут солдат степенный,
Бородач – Корней Ячменный. –
Что смешно, так то смешно.
Зря ж болтать про баб грешно.
Есть, брат, всякие. Но чаще:
Горько нам, и им не слаще, –
В суете да в кутерьме,
С нами век в одном ярме.
И вопрос еще: чьей шее
То ярмо потяжелее.
Всех спроси – один ответ:
Без хозяйки дому нет.
Все – одна, за всех горюя…
Аль неправду говорю я?»
«Правда, брат!»
      «Чего верней!»
«Славный ты мужик, Корней! –
Отвечали все тут хором. –
Только зря ты тож… с укором.
Нас за смех не обессудь.
Нам забыться б как-нибудь,
Затушить в груди тревогу…
Натерпелись, слава богу!
То в походе, то в огне,
В трижды проклятой войне.
Знаешь сам ведь, как горюем.
Хоть бы знать, за что воюем?
Аль цари да короли
Столковаться не могли
Без убийств и без пожарищ?»
«Эх, чудак же ты, товарищ! –
Рассмеялся с этих слов
Ротный слесарь, Клим Козлов
(До войны служил он вроде
На Путиловском заводе). –
Пусть бы путал кто другой,
Ну, а ты ведь, Фрол, с мозгой.
С повсесветного разбою,
Что ж, прибыток нам с тобою?
А не нам, так и война,
Стало быть, не нам нужна.
Вот башкой ты и распутай:
Кто ж повинен в бойне лютой?
         Получил я два письма,
Примечательных весьма.
В этих письмах говорится,
Что там в Питере творится.
Молвить истину: содом!
Очутились под судом
От рабочих депутаты:
Очень, дескать, виноваты.
Что ж вменили им в вину?
Их призыв: долой войну!
На суде чуть не пытали.
Всех, конечно, закатали
В те погиблые места,
Где равнинушка чиста,
В снеговом весь год в уборе,
Ледовитое где море,
Где полгода – ночь и мгла.
Вот какие, брат, дела!»
   Натянув шинель на плечи,
Ваня слушал эти речи,
А потом не спал всю ночь:
Не отгонишь мыслей прочь!
День пришел – и днем все то же
Стал задумчивей и строже
Наш Ванюша. Заскучал.
Но – крепился и молчал.

Шли дела меж тем все хуже:
Петля стягивалась туже
У врага – от пушек гром,
А у наших: за бугром
Батареи – для парада:
На пять пушек два снаряда.
Раз-другой, коль что, пальни,
Но уж больше – извини.
Где ж тут «доблестно» сражаться?
Впору б только удержаться.
   Наши части под огнем
Убывали с каждым днем;
Отбиваяся штыками,
Гибли целыми полками,
Каждый час со всех сторон
Наносился им урон,
Не давала смерть пощады:
Днем косили их снаряды,
А среди ночной поры –
Ядовитые пары.
Гибло войско безответно,
Но кой-где уже заметно
Падать стал «военный дух»,
И уже роптали вслух.

Какой-то барабан – хороший аль плохой,
   Вам скажет кто-нибудь другой:
   Аз, грешный, мало смыслю в коже
   И в барабанном бое тоже.
   Но суть не в этом. Барабан,
Замест того чтоб тлеть средь всякой лишней рвани,
При сборах брошенный случайно в шарабан,
С обозом полковым попал на поле брани.
И хоть обоз стоял, как водится, в тылу,
   Но в боевом пылу
Наш барабан решил, что, в виде исключенья,
Попал он на войну по воле провиденья, –
Что «сокрушит» аль «оглушит»,
Но некий подвиг он, конечно, совершит.
   И вот, когда пехота,
   За ротой рота,
   Рассыпав осторожно строй,
В глубокой тишине шла в бой под кровом ночи,
   Забарабанил наш герой
   Что было мочи!
Взметнулся бедный полк!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, я умолк!
Про полк прочтете все вы в боевых анналах, –
Про барабан – скажу, что, к нашему стыду,
Его хрипящий бой в ту пору был в ходу…
   Во всех газетах и журналах!!

Были дни: возьмешь газету,
Дочитать терпенья нету.
Не узнать совсем писак:
Не перо у них – тесак.
Так и рубят, душегубы.
Затрубили во все трубы,
Барабанят что есть сил,
Словно шмель их укусил.
Вдруг на всякие манеры
Про высокие примеры
Дисциплины боевой, –
Поднимают лютый вой;
Накликая злые беды
Против тех, кто ждет победы
Не царевых воевод,
Не помещиков-господ,
А победы всенародной
Рати нищей и голодной
Над оравой палачей,
Злых властей и богачей.
И статьи тебе и оды
Про блестящие походы,
Про геройские дела,
Про двуглавого орла,
Про царьградский щит Олега:
Как, мол, русская телега
Через тысячи преград
Мчит прямехонько… в Царьград!
То-то будет шум в Европах!
   Ждут-пождут газет в окопах,
Как желаннейших гостей:
Нет ли, мол, каких вестей –
Хоть строки! – о мире скором.
Но газеты общим хором:
Тру-ру-ру да тра-ра-ра!
Что ни слово, то – «ура!»
«Что строчат, лихие гады!»
«Ну, чему они так рады?»
«Мало радости, кажись:
Ведь дела – хоть в гроб ложись».
«Аль они там все ослепли?»
   Средь окопов слухи крепли,
Что газеты – не таё:
Подрядились на враньё!
Может, Правда где и бродит,
Да к окопам не доходит,
В письмах тож ей не пройти:
Гибнут письма по путч
От цензуры постоянной, –
Чтоб ей лопнуть, окаянной!
   Шло меж тем из уст в уста,
Что, мол, штука не чиста, –
Прибежал кой-кто из плена,
Говорят: у нас – измена!

В деревушке поутру
Было дело на смотру.
Брови сдвинувши сурово,
Командир сказал: «Здорово!»
Гаркнул полк по всей статье:
«Здра… жла… ва… ско… бро… ди…е!!»
«Молодцы! Видать, что хваты!
Почему ж у нас, солдаты,
Что ни ступим, то беда?
Знайте все: из-за жида!
Подлый жид-христопродавец
С немцем снюхался, мерзавец!
Жид – потомственный шпион.
Мой приказ – для вас закон:
Для жида и для жидовки
Не жалели чтоб веревки;
Нет веревки – не урон:
Разряди тогда патрон!»
   Ох, не скрыть! «Наука» эта
Много душ свела со света,
Злой росток дало зерно:
Много рук обагрено
Чистой кровью жертв невинных!
Не исчислить списков длинных,
Списков горестных имен
Всех, кто зверски был казнен.
   Скоро поняли солдаты:
Не «жиды» тут виноваты!
Что «жиды» – один отвод,
Чтобы с толку сбить народ.
Что измена – где-то выше,
Что огонь – на самой крыше,
И давно разнюхать след:
В чем же корень наших бед?

Все в стихах выходит гладко,
А на деле – ой, не сладко!
Не пирог был на меду –
Жизнь в пятнадцатом году.
Но к чему – скажу я честно –
Повторять, что всем известно:
Быль худую повторять,
Злые раны ковырять?
   Не вернуть Карпат нам снова,
Не видать нам больше Львова.
Что в чужое взор вперять?
Своего б не растерять.
А потеряно немало.
Наше войско отступало
Из залитых кровью мест.
Сдали Люблин, Холм и Брест, –
Уничтожив переправы,
Отошли из-под Варшавы;
Потеряли Осовец;
Сдали Ковно под конец.
Фронт прорвавши нам под Вильно,
Потрепал нас немец сильно,
Выбивал нас, как мышей,
Из болот и из траншей, –
Искалеченных, недужных,
Тощих, рваных, безоружных,
Виноватых без вины,
Гнал до самой до Двины.
   От дальнейшего отхода
Нас спасла лишь непогода,
Дождь осенний проливной.
   Вот как шли дела с войной!

Всюду – слухи, всюду – толки,
Как у нашего Миколки,
Православного царя,
Мозгу, правду говоря…
Нету мозгу, есть замашки –
Больше все насчет рюмашки.
Царь допреж того гулял,
Дядя ж фронтом управлял,
До Двины ж когда доправил,
Царь от дел его отставил
И – ликуй Расея вся! –
Фронтом править сам взялся
(Кой-кого пред тем повесил).
   В ставке царь и пьян и весел,
А царица той порой
Занялась другой игрой:
Хоть в мешке не спрятать шила,
Но досель она грешила,
Как-никак – исподтишка,
Заведя себе дружка.
Про Распутина про Гришку
Написал уж кто-то книжку,
Раскопал всю грязь до дна, –
Срамота, скажу, одна.
Царь, доверившись супруге,
Сам души не чаял в «друге».
Был царев о Гришке суд:
Гришка – божий-де сосуд!
А когда, себе на горе,
Царь в воинственном задоре,
Дома бросивши жену,
Снарядился на войну,
Гришка с царскою женою
Грозно правил всей страною.
   У Гришухи круглый год
Мироносиц хоровод,
Раздушенных, оголенных,
Блудной страстью воспаленных.
Стая целая графинь,
Дам придворных да княгинь
За «божественным сосудом»
Бродит всюду, как за чудом,
Ждет божественных утех,
А царица – пуще всех!

Государственная дума
Коротала век без шума,
Зашумела лишь тогда.
Как надвинулась беда.
Дума выла-голосила,
Царя-батюшку просила:
«Государь ты наш, отец,
Пожалей нас наконец!
Нам немногого и надо:
Собери лишь наше стадо
(То-бишь думских главарей!)
На совет большой скорей
Пред разрухой, нам грозящей.
Для твоей для славы вящей
Напряжем охотно мы
Наши мудрые умы:
Пусть стране родной привычно
Горе мыкать горемычно, –
Ей лихую тяготу
Больше несть невмоготу.
Объяви своим указом,
Что твоим мы будем глазом,
Что пред нами на правеж
Ты поставишь всех вельмож.
В огражденье от напасти
Нам не нужно вовсе власти,
Весь наш лозунг и пароль:
Лишь контроль! Один контроль!»
Царь – к жене. Жена – за Гришку.
Гришка – Штюрмера подмышку[13].
«Вот шта, милай: так и так.
Сам смекаешь: не дурак!»

      Бюрократ
         Говорит:
      «Оч-чень рад!
         Говорит,
      Дума… что ж!..
         Говорит,
      Отчего ж!.
         Говорит,
      Нам она,
         Говорит,
      Не страшна,
         Говорит,
      На нее,
         Говорит,
      Мы… таё…
         Говорит,
      Есть клещи,
         Говорит,
      Не взыщи,
         Говорит,
      Тишь да гладь?
         Говорит,
      Будем ждать!
         Говорит,
      Если ж бунт,
         Говорит,
      Мы в секунт,
         Говорит,
      Теремок,
         Говорит,
      На замок!
         Говорит,
      Не впервой,
         Говорит,
      Будет вой?
         Говорит,
      Ну, так что-с?
         Говорит,
      Все равно-с!» –
         Говорит.

Штюрмер Думу полонил,
Штюрмер Думу опьянил
Нежно-сладкими словами:
«Мы да вы! Да мы-ста с вами!»
Врал, оскаливши зубок,
Что лиса на колобок.