Михаил Кузмин - Стихотворения

Раздался трижды звонкий звук, —
Открыла нянюшка сундук.
На крышке из журнала дама,
Гора священная Афон,
Табачной фабрики реклама
И скачущий Багратион.
  И нянька, наклонив чепец,
  С часок порылась. Наконец
  Из пыльной рухляди и едкой,
  Где нафталин слоями лег,
  Достала с розовою меткой
  Зеленый длинный кошелек.
Подслеповатый щуря глаз,
Так нянька начала рассказ:
«Смотри, как старый бисер ярок,
Не то что люди, милый мой!
То вашей матушки подарок.
Господь спаси и упокой.
  Ждала дружка издалека,
  Да не дошила кошелька.
  Погиб дружок в дороге дальней,
  А тут приехал твой отец,
  Хоть стала матушка печальней,
  Но снарядилась под венец.
Скучала или нет она,
Но верная была жена:
Благочестива, сердобольна,
Кротка, прямая детям мать,
Всегда казалася довольна,
Гостей умела принимать.
  Бывало, на нее глядим, —
  Ну, прямо Божий Херувим!
  Волоски светлые, волною,
  Бела, — так краше в гроб кладут.
  Сидит вечернею порою
  Да на далекий смотрит пруд.
Супруг же, отставной гусар,
Был для нее, пожалуй, стар.
Бывало, знатно волочился
И был изрядный ловелас,
Да и потом, хоть и женился,
Не забывал он грешных нас.
  Притом, покойник сильно пил
  И матушку, наверно, бил.
  Завидит на поле где юбки,
  И ну, как жеребенок, ржать.
  А что же делать ей, голубке, —
  Молиться да детей рожать?
Бледней, худее, что ни день,
Но принесла вас целых семь.
В Николу, как тебя крестили,
Совсем она в постель слегла
И, как малиной ни поили,
Через неделю померла.
  Как гроб был крышкою закрыт,
  Отец твой зарыдал навзрыд;
  Я ж, прибирая для порядка,
  Нашла в комоде медальон:
  Волос там светло-русых прядка,
  А на портрете прежний, „он“.
С тех пор осиротел наш дом…»
Отерла тут глаза платком
И крышкою сундук закрыла.
«Ах, няня, мать была святой,
Когда и вправду все так было!
Как чуден твой рассказ простой!»
  «Святой? Святой-то где же быть,
  Но барыню грешно забыть.
  Тогда ведь жили все особо:
  Умели сохнуть по косе
  И верность сохранять до гроба, —
  И матушка была как все».

В легкой лени
Усыпленья
Все ступени
Наслажденья
Хороши!

Не гадаешь,
Замирая,
Где узнаешь
Радость рая
В той тиши.

Нам не надо
Совершенья,
Нам отрада —
Приближенья…
Сумрак густ. —

Без заката
Зори счастья.
Тихо, свято
То причастье
Милых уст.

Солнце — лицо твое, руки белы,
Жалят уста твои жарче пчелы.

Кудри шафрановы, очи — смелы,
Взгляд их быстрей и острее стрелы.

Щеки что персик — нежны и спелы,
Бедра что кипень, морские валы.

Где же найти мне достойной хвалы?
Скудные песни бедны и малы.

Улыбка, вздох ли?
Играют трубы…
Мои же губы
Все пересохли…
Прозрачная пленка,
Ты ее целовал…
Ее сорвал
Мой ноготь тонкий.
Поцелуй вчерашний,
Лети, лети!
В моей груди
Ты раной всегдашней.
Зачем пересохли
За ночь губы?
Играют трубы…
Улыбка, вздох ли!..

Сердце — зеркально,
Не правда ль, скажи?
Идем беспечально
До сладкой межи.
  Мы сядем вдвоем,
  Сердце к сердцу прижмем.
Зеркало верно,
Не правда ль, скажи?
Не лицемерно,
Без всякой лжи.

Что же покажет,
Чьи там черты?
Прелесть расскажет
Чьей красоты?
  Мы сядем вдвоем,
  Сердце к сердцу прижмем.
Сердце все ближе. —
Чьи там черты?
В обоих твои же.
Все ты да ты.

Сердца гибель не близка ли?
Для меня это не тайна.
Мы Эрота не искали,
Мы нашли его случайно,
Розы алые сорвав.

Крылья нежные расправил,
И хохочет, и щекочет,
И без цели, и без правил
Сердце бьется, сердце хочет,
Муки сладкие узнав.

То Эрот иль брат Эрота,
Что поет так нежно-сладко?
Ах, напрасная забота,
Уж разгадана загадка
Тем, кто пьян, любовь узнав.

Звезды сверху, звезды снизу,
И в пруду, и в небесах.
Я ж целую сладко Лизу,
Я запутался в косах.

В старину пронзал маркизу
Позолоченный твой лук.
Я ж целую сладко Лизу,
Опустясь на мягкий луг.

Кто заткал чудесно ризу
Черно-синюю небес?
Я ж целую сладко Лизу,
Нет мне дела до чудес!..

Если б были вы Зюлейкой,
Заключенною в сераль,
Я бы вашей канарейкой
Пел любви своей печаль.
И печалью беспечальной
Пел сегодня ли, вчера ль,
Что не терем погребальный,
А Цитера ваш сераль.
Ах, зрачки так близко, близко, —
Все клубится сладко вдаль:
Канарейка, одалиска…
Только двое — весь сераль.
Целый день пою я в клетке,
Но свободы мне не жаль,
Коли сны не нежно-редки,
Коль слова нередко метки, —
Ваше сердце — мой сераль.

Мне матушка твердила:
«Беги любови злой,
Ее жестока сила, —
Уколет не иглой.
Покоя ты лишишься,
Забудешь отчий дом,
Коль на любовь решишься
С пригожим пастушком».
Я матушке послушна,
Приму ее совет.
Но можно ль равнодушно
Прожить в шестнадцать лет?
Пускай ругают: «Дура!
Тебе добра хотим!»
Но я, узнав Амура,
Уж не расстанусь с ним.
А я жила на воле,
Запрет мне незнаком,
Но встретилась я в поле
С пригожим пастушком,
Мы сели с ним бок-о-бок,
С рукой сплелась рука,
Но он был очень робок
И я была робка.
Прожить ли равнодушно,
Когда шестнадцать лет?
Любви своей послушна,
Я не сказала: нет!
Пускай сперва робеет,
Настанет скоро тьма, —
Чего пастух не смеет,
Посмею я сама.
Любовь зови, любовь гони —
Она придет сама,
Как прилетают вешни дни,
Когда уйдет зима.
Пускай любил ты прошлый год,
Полюбишь в новый вновь.
Она придет, она придет,
Крылатая любовь.
Пускай любви еще не знал,
Полюбишь в Новый год.
Любовь ты звал, любовь ты гнал?
Она сама придет.

Ты помнишь комнату и свечи,
Открытое окно,
И песню на воде далече,
И светлое вино?
Ты помнишь первой встречи трепет,
Пожатье робких рук,
Неловких слов несмелый лепет
И взгляд безмолвных мук?
Навес мостов в дали каналов,
Желтеющий залив,
Зарю туманнее опалов
И строгих губ извив?
Вечерний ветер, вея мерно,
Змеил зеркальность вод,
И Веспер выплывает верно
На влажный небосвод.

О поцелуй, божественный подарок,
Кто изобрел тебя — великим был.
Будь холоден, жесток, печален, жарок, —
Любви не знал, кто про тебя забыл!
Но слаще всех минут в сей жизни краткой
Твой поцелуй, похищенный украдкой.

Кем ты была: Дездемоной, Розиной,
Когда ты в зал блистающий вошла?
А я стоял за мраморной корзиной,
Не смея глаз свести с того чела.
Казалось, музыка с уст сладких не слетела!
Улыбкой, поступью ты молча пела.

Была ль та песня о печальной иве,
Туманной Англии глухой ручей,
Иль ты письмо писала Альмавиве,
От опекунских скрытая очей?
Какие небеса ты отражала?
Но в сердце мне любви вонзилось жало.

Все вдруг померкло, люстр блестящих свечи,
Дымясь, угасли пред твоим лицом,
Красавиц гордых мраморные плечи
Затменным отодвинулись кольцом.
И вся толпа, вздыхая, замолчала,
Моей любви приветствуя начало.

По струнам лунного тумана
Любви напев летит.
Опять, опять открылась рана,
Душа горит.

В сияньи мутном томно тает
Призывно-нежный звук.
Нет, тот не любит, кто не знает
Ревнивых мук!

Колдует песня крепким кругом,
Моей любви полна.
Ревную я тебя к подругам,
Будь ты одна.

Душа моя полна тревоги
И рвется пополам.
Ревную к камням на дороге
И к зеркалам.

Ревную к ветру, снам, к прохожим
И к душной темноте,
Ко вздохам, на мои похожим,
К самой тебе.

Собор был темен и печален
При свете стекол расписных,
И с шепотом исповедален
Мешался шум шагов глухих.
Ты опустилась на колени,
Пред алтарем простерлась ниц.
О, как забыть мне эти тени
Полуопущенных ресниц!
Незрим тобой, я удалился,
На площадь выйдя, как слепой,
А с хоров сладостно струился
Напев забытый и родной.
Скорей заставьте окна ставней,
Скорей спустите жалюзи!
О друг давнишний и недавний,
Разгул, мне в сердце нож вонзи!

Нос твой вздернут, губы свежи,
О, целуй меня пореже,
Крепче, крепче прижимай,
Обнимай, ах, обнимай!
  А та, любимая…
Пусть твои помяты груди,
Что для нас, что скажут люди!?
Слов пустых не прибирай,
Что нам небо, что нам рай!
  А та, любимая…
Вижу, знаю эти пятна…
Смерть несешь мне? презанятно!
Скинь скорей смешной наряд,
Лей мне в жилы, лей твой яд!
  А та, любимая…

Лишь прощаясь, ты меня поцеловала
И сказала мне: «Теперь прощай навек!»
О, под век твоих надежное забрало
Ни один не мог проникнуть человек.
Светел образ твой, но что за ним таится?
Рай нам снится за небесной синевой.
Если твой я весь, простится, о, простится,
Что когда-то я не знал, что весь я твой.
Вот душа моя ужалена загадкой,
И не знаю я, любим иль не любим,
Но одним копьем, одной стрелою сладкой
Мы, пронзенные, любви принадлежим.
Лишь одно узнал, что ты поцеловала
И сказала мне: «Теперь прощай навек».
Но под век твоих надежное забрало
Ни один не мог проникнуть человек.

Я тронута письмом, что вы прислали,
Печали голос так понятен в нем,
Огнем любви те строки трепетали.
О, если б ваша ночь вновь стала днем!
Вы пишете, что снова власть разгула,
Как дуло пистолета, метит в вас,
Чтоб в час ужасный к вам я протянула
Улыбку кротких и прохладных глаз.
Вы обманулись званием доступным,
Преступным было бы ответить «да».
Когда объяты вы тем ядом трупным,
Молюсь за вас сильнее, чем всегда.
Я скрыть могу, но вот я не скрываю:
Страдаю не любя, но не люблю,
Внемлю мольбам, но их не понимаю,
Пусть судит Бог, когда я вас гублю.
Вам недостаточно того, я вижу
(Обижу ль вас, я не могу решить).
Просить не стану, тем себя обижу,
Но в ваших мыслях я б хотела жить.
В моей пустыне было бы отрадой
Оградой вам служить на злом пути.
Найти звезду так сладостно, так надо,
Что я не смею вам сказать: «Прости».

В ранний утра час покидал я землю,
Где любовь моя не нашла награды,
Шуму волн морских равнодушно внемлю,
Парус направлен!

Твой последний взгляд, он сильней ограды,
Твой последний взгляд, он прочней кольчуги,
Пусть встают теперь на пути преграды,
Пусть я отравлен!

Вот иду от вас, дорогие друга,
Ваших игр, забав соучастник давний;
Вдаль влекут меня неудержно дуги
Радуг обетных.

Знаю, видел я, что за плотной ставней
Взор ее следил, затуманен дремой,
Но тоска моя, ах, не обрела в ней
Взоров ответных.

О, прощай навек! кораблем влекомый,
Уезжаю я, беглеца печальней,
Песне я внемлю, так давно знакомой,
Милое море!

Что я встречу там, за лазурью дальней:
Гроб ли я найду иль ключи от рая?
Что мне даст судьба своей наковальней,
Счастье иль горе?