Вера Меркурьева - Тщета: Собрание стихотворений
Второй – это Евг. Архиппов, вернувшийся во Владикавказ в 1931; 17 лет спустя этот старый символист за педагогическую работу будет награжден орденом Ленина. Потом Меркурьева описывала его Анне Ахматовой так: «Серебряные волосы, юное розовое лицо, черные глаза – грустные и спрашивающие. Насмешлив, зол и нежен. Остроумен, редкий чтец. Картонажных дел мастер. Предан М. Волошину, любит Гумилева, Ахматову, ценит Маяковского. Не писатель и не спутник литературы, но литератор истинный, нашедший свой стиль» (пересказ в письме Архиппову из Ташкента, 4 апреля 1942). Образец стиля Архиппова мы уже видели; «картонажным мастером» он назван за то, что свои и чужие любимые стихи он переписывал в маленькие книжечки (почерк у него был как у князя Мышкина) и художественно их переплетал для себя и друзей: образец старой культуры, ушедшей в быт, в рукопись. Так же он изготовлял и книжки собственных статей о близких авторах: в 1927 были написаны «Аспекты Веры Меркурьевой», в 1938 – «Книга о Вере Меркурьевой». «Вертеп» он переименовал в «Винету» – сказочный город, скрывший свои богатства на морском дне. Меркурьева любила его, но не без иронии: «… Вы будто в хронической обиде на меня. А за что? Могу сказать – неповинна ни деянием, ни помышлением разве иногда словом зубастым, так это манера моя» (25 июня 1934). О книжке его стихов «Дальняя морена» (заглавие из «Облака» Меркурьевой) отзывалась: «Ценная это вещь, Евгений, но до того вне нашей жизни, что не придумаешь для нее места» (3/16 октября 1925). Ему посвящен ее сонет-акростих (с кодой) – как обычно, имитирующий стиль адресата <…>.
Архиппов оставил перечень книг, которые он запомнил на полке у Веры во Владикавказе: Вяч. Иванов («почти все»), Блок, Белый, Кузмин, Сологуб, Ахматова («Белая стая»), Цветаева («Из двух книг» и «Версты»), Крандиевская, Клюев, Эренбург («Стихи о канунах» и три тетради рукописей), много английских книг. Не было Бальмонта, В. Брюсова, М. Волошина, Н. Гумилева, Есенина, И. Северянина. «Не было на полках и Пришвина, которого Вера старательно собирала наряду с Островским и Клюевым. Одно время даже себя Вера в шутку называла Вера Клюевна. Еще собирала Вера духовные песни, стихи и сказки».
Потом, в 1932, Архиппов рассылал по знакомым писателям «Вопросы о любви к поэтам и к книгам». Вот отрывки из ответов Меркурьевой.
Какие 7-мь книг стихов и 7 книг прозы Вы оставили бы навсегда с собой <…>? – Стихи: Пушкин, Фет, Ахматова, Блок, Цветаева, Гумилев, Клюев. Проза: Пушкин, Островский, Лесков, Чехов, Гоголь, Клычков, Мельников-Печерский. – Какие поэтические произведения были прочитаны для Вас в раннем детстве и кем именно? – «Демон» и многие лирические пьесы Лермонтова – моей матерью. – От каких поэтов, ценимых Вами раньше, Вы отошли теперь? <…> – Вяч. Иванов, Блок, все символисты, Иг. Северянин, Эренбург. – Кого из поэтов Вы считаете обладающим атлантической памятью? – Белый, Гумилев. [Волошин считал, что Бальмонт; Вс. Рождественский ответил: «Не понимаю вопроса». Архиппов называл «Пепельной царицей Атлантиды» саму Меркурьеву.] – Любите ли Вы стихотворения Пастернака или он просто для Вас интересен и ценен? – Ни в какой мере. – Любите ли Вы Мандельштама? Какую книгу более <…>? – Да – Tristia. – Назовите вечную, неизменяемую цепь поэтов, о которых Вы можете сказать, что любите их исключительно и неотступно. – Пушкин, Ахматова, Цветаева, Кочетков. – Можно ли любить М. Волошина или ему можно только удивляться? Если Вы любите, то за что именно? – Можно любить восхищаясь и удивляться с нежностью. За пророческий дар и удел; за любовь к родине и за пустынный затвор. – Какую из книг Гумилева любите больше всего? <…> – Огненный Столп, чередуя с Посмертным сборником. – Что больше любите из Блока <…>? – 12. – Может ли быть время, когда Вы отойдете от Блока, или – оно уже наступило? – Блок уже не то, чем был раньше для меня, но он из моих спутников. — Что больше всего любите из Лескова? – Очарованный Странник, Запечатленный ангел. – На кого из поэтов современности (после 1920-1921 гг.) обращено Ваше внимание? – Рождественский (из печатающихся?). – Что Вы могли бы еще перечитать из Достоевского? – Не могу ничего. – Кто ближе всего к Вам: Сомов, Мусатов, Судейкин, Сапунов? – Мусатов. – Любимое Вами прозаическое сочинение Пушкина? – Дама Пик [так!]. – Любимая поэма Пушкина? – Медный Всадник. – Дорожите ли сейчас Земною Осью или Огненным Ангелом? – Земною Осью. – Что любите больше всего из Вальтер-Скотта и Диккенса? – «Талисман» первого и «Святочные рассказы» второго. – Кого из западных и восточных поэтов любите больше всего? – Омар-Хайям. – Что Вы хотели бы пристально и любовно перечитывать из Вячеслава Иванова? – Канцону I и цикл сонетов «Смерть». – Кто Вам ближе: Анна Ахматова или Марина? – Боюсь – вторая. [Запомним мимоходом этот последний ответ.]
В «Винете» ей не было так весело, как в «Вертепе». Кочетков настойчиво звал ее письмами в Москву, обещал переводческую работу. В 1931 году умерла сестра Мария Александровна, с которой жила Вера: порвалась последняя родственная связь с Владикавказом. Через год она решается уехать. Решение было болезненным: «Милые! поймите же: я еду в изгнание». 16 сентября 1932 года друзья собрались на прощальную встречу; заодно отметили «45-летний юбилей» первых, детских стихов Меркурьевой. Этот день совпал с известием о смерти Волошина в Крыму. Меркурьева читала свои стихи, больше – старые; среди них – «Как все».
Памяти сестры она посвятила цикл стихов под заглавием «Осталась». <…> В этих стихах замечательна кульминация: «а наша кошка?..». Подбирать и выхаживать искалеченных кошек, щенков, птиц было постоянной заботой Меркурьевой – как, впрочем, и Кочетковых; когда с этим «зверолюбивым миром» (выражение С. Шервинского) столкнулась Анна Ахматова, она спросила: «У них всегда такое безобразие?»
В Москве устроиться было нелегко: голодно, тесно, тоскливо. Ее пробные переводы из Шелли понравились акад. М. И. Розанову и Г. Г. Шпету, но не понравились издательству. «Ложное положение человека без места в жизни, инвалида без пенсии, иждивенца без семьи» (К. Архипповой, 21 января 1933); «всё чужое и я здесь всем чужая» (ей же, 10 августа 1933); «здесь нужны: привычка смолоду, сила, а еще больше верткость. А я могу только ждать» (Е. Архиппову, 4 января 1934); сердечные приступы, легочные обострения, вся надежда на то, чтобы достать слуховой аппарат и давать уроки — в Москве ли, во Владикавказе ли. Стихи иссякают. Ощущение конченной жизни звучит в самом, пожалуй, странном – потому что отстраненном – ее стихотворении; «Могила неизвестного поэта» <…>.
Прошел год, пока дела стали налаживаться. Осенью 1933 ее принимают в московский горком писателей (Союза писателей еще не существовало). Рекомендацию (25 сентября) ей писали шестеро: М. Н. Розанов, твердокаменный В. Вересаев, Георгий Чулков, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Борис Пильняк. Мандельштам помог ей получить первый заказ на переводы – с туркменского. (Было время повального спроса на переводы с языков народов СССР – в эти самые дни Мандельштам писал: «И может быть, в эту минуту / Меня на турецкий язык / Японец какой переводит / И в самую душу проник…») «Срочно и строчно», по выражению Меркурьевой. Условия были такие, что вдвоем с Кочетковым они сочинили эпиграмму:
Заданье ставят нам – балды,
Подстрочник правят нам – балды,
За перевод такой – балдами
Потом ославят там балды.
И в Академии – дурды –
Лишат нас премии – дурды,
А в завершенье – Мандельштамы
Нас клюнут в темя, и – дурды!
1 ноября 1933
В 1934 она уже получает заказ на Байрона (ранняя лирика – перевод остался не издан), в 1935 – на Шелии. Не без трудностей, но книга вышла (Избранные стихотворения / Под ред. М.Н. Розанова. М., 1937) – единственная выпущенная ею книга, да и то на титуле вместо «Пер. В.А. Меркурьевой» было напечатано «Пер. В.Д. Меркурьевой». Перевод получился плох: резкий угловатый стиль, к которому пришла в эту пору Меркурьева <…>, мало подходил к нежной лирике Шелли. «Какая-то кустарная молотьба, цеп, тяпанье тупым топором, – при чем здесь Шелли?» – писал рецензент (Александров В. Шелли и его редакторы // Литературный критик. 1937. № 8. С. 69). Заявка на перевод Браунинга (во где был бы уместен этот стиль!) не прошла, зарабатывать приходилось мелочами – переводами цитат, эпиграфов. Помогали друзья – старые, как Кочетков, новые, как С.В. Шервинский или Д.С. Усов: «писала ли я, <…> что в ГИХЛ ежедневно скачут “десять тысяч меркурьеров?”» (К. Архиповой, без даты). Директор ГИХЛа И. К. Луппол даже предложил составить ей собственный сборник листов на пять: «Издаем Ахматову – почему не издать Меркурьеву?». «Я бы хотела получить все деньги за Шелли, продать свой сборник, раздать все полученные суммы “каждому по потребностям” и – ничего больше не дожидаясь, отойти безболезненно и непостыдно» (Е. Архиппову, 5 августа 1935). Сборник был составлен: «О печати речи быть не может, разумеется, но раз сами просили – нате вам!» (М. Слободскому, 10 октября 1935). Как известно, ни Ахматова, ни Меркурьева в ГИХЛе 1930-х так и не появились.
![Татьяна Зингер - Неудавшаяся история [СИ]](/uploads/posts/books/145167/145167.jpg)
