Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия: Собрание стихотворений

Невский под вечер. Девицы, разносчики,
Шубы собольи, фаты и извозчики.
Десять часов. Началася ловитва…
Ха – Ха – Ха! Люди! Жизнь – это молитва!

Вот нищий, слепой… И просит и гнется,
И руку сует. Я полн тоской,
Даю ему медь, а сердце рвется:
О, Боже, зачем, зачем слепой!

Рифм ищу я, поэт, для искусства,
Продаю я созвучия вновь.
О, пусть ценят, как пряности, чувство!
Как за устрицы, платят за кровь!

Жизнь мне кажется скучною ссорой,
Человек же боксером тупым,
Но во всяком есть гений, который
Только заперт рассудком сухим.

Труд, и пошлость, и злость рассуждений…
Не стыдись же себя, не молчи:
Человек – это замкнутый гений!
О, найдите, найдите ключи!

«Еще стакан!» – «здесь место есть свободное?» –
И крики и люд – переменные.
И блики ламп. Писатели модные,
Студенчество, биржа, военные.

А, «девочка»! Наглая, шумная;
Улыбка греховно-скользящая…
Здесь жизнь твоя – яркая, умная,
Но будто бы не настоящая.

Свиненок! Дрянь! Негодяй! Вымогательство!
И как монотонно лжет…
Ведь знаю я – тут наем, надувательство;
Подай – «хозяин» пропьет.

А он-то, он! По холоду зимнему
И рыщет, и лжет нам всем…
Но… все-таки… Буржуа! Подадим ему,
Мальчишка прозяб совсем!

После быстрых, ненужных метаний
Непрожитого, тусклого дня
Среди каменных улиц и зданий,
Оскорбленные рои желаний
И ласкают и мучат меня…

Пред мной предвечная лазурь.
Безбрежность, ясность, ласка.
Нет, мозг, не верь, мой лоб нахмурь –
Вся эта ласковость – предательская маска.

Где я? Где я влачу ярмо?
В пространстве… А пространство?
Где, в чем лежит оно само?
Всё скрыто, нам дано лишь внешнее убранство.

Не брать! Не скрашивать позор,
Не доверяться раю!
Я говорю: да, небо, да, простор.
Коротким словом я безбрежность заменяю.

Эй, ты, предвечное кольцо!
Я – смертный, я – калека,
Бросаю я тебе в лицо
Элементарное мышленье человека!

Красные, желтые листья осенние,
Ветром гонимые вдаль.
Небо бесстрастное, дума – сомнение,
Черная нива – печаль.
О, колоннада дворянской усадьбы,
Дряхлый, пустой мезонин!
Здесь были псарни, охоты и свадьбы…
Я – бесконечно один.

Что за грусть у мезонина?
Полно, прочь платок от глаз,
Трубадур больного сплина!
Арлекин и Коломбина,
Арлекин и Коломбина,
Не забыли злых гримас!

Кажется, кажется, жизнь моя с листиком
Схожа… Летит, но куда?
Тишь и прозрачность… Я сделаюсь мистиком
Здесь, где застыли года!
Сжавшись от стужи, белеет Психея,
Мрамор, запятнанный мхом…
Шорох аллеи… О, что это, где я?
Что это, то, что кругом?

Полно, старая шарманка,
Хрипом мучить без конца!
Где-то пляшет обезьянка,
С ней смеется итальянка,
Мона-Бьянка, мона-Бьянка,
И поет, и ждет певца!

Вышел я в зало. И зало старинное
Строго, как канцлер, глядит:
Четко-квадратное, темное, длинное…
Что оно мне говорит?
О, отыщите мне жизни ответы,
Осень, пустой мезонин,
Страшные, темные в зале портреты,
Хитро-узорный камин.

Трубадур подобен мулу:
Он упрям в своих мечтах.
Ах, пойми, есть много гулу
И веселого разгулу
В Перу, в Конго, в Гонолулу,
На Канарских островах!

Идет в поколеньях мир
К не нашим, огромным целям.
Младенчески-радостный клир
Сулит цветы колыбелям…

Грохочет, смеется ряд
Обманутых грез простора…
А глупые люди кричат
Вокруг всё того же вздора.

Мгновенье… Мгновенье – ты.
Мгновенья – земли эпохи.
Безудержно лгут мечты,
Назойливо плачут вздохи.

Грохочет, растет гроза…
А мы-то всё строим, строим…
На правду закроем глаза,
Закроем глаза, закроем!

Гаунилона, друга своего,
Анзельм, епископ из Кентербери,
Учил доктрине: «Sic. Есть Существо,
Которому подвластны все цари.

Sic. Пусть во тьме сознание мое,
Но мыслить Высшего, чем Он, не мог,
Et ergo puto – слово бытие
И заключается во слове Бог».

«Создать несущих высших можем рой
Мы в царстве том, где мысли нет препон:
Нельзя мечту доказывать другой», –
Ему монах сказал Гаунилон.

Идем, идем по ступеням
К неведомым воротам.
Пусть звезды станут чужды нам,
Пусть ум уйдет к заботам.

Встречая смерть, любовь, грозу,
Бодрись, о странник мира!
Ни на горе, ни на низу
Не сотвори себе кумира.

И, отдыхая, вдаль гляди
На цепь пережитого,
На цепь, что будет впереди:
Там камни. Камни снова.

О, не цепляйся за ступень,
Пусть мозг твой всё осудит:
Пусть скажешь ты, что мир есть тень,
Скажи: мир – тень, да будет!

Ступени – всё! Ты жалко слеп,
Найдя конец исканьям.
Прими свершение судеб
Без торга с отрицаньем,

Но ты бессилен? Ты упал?
Пред Богом? Перед бездной?
О, встань! Упавши, ты познал!
Встань, бледный и железный!

Ты прав. Иди. Борись. Воюй.
Могу, но не хочу я –
Познавший смерти поцелуй
Вновь хочет поцелуя.

Ученый напачкает много
Бумаги про черта и Бога,
За томом тома издает…
Всё старые мысли, которым
Пора почитаться бы вздором,
Коль не был бы стадом наш род.

Упершись в их догмы и схемы,
Об истине бредили все мы
По разным сухим чертежам.
Я часа на них не потрачу,
Я вижу, я мыслю, я плачу,
И истину чую я сам.

Зрит зрячий, слепые же слепы,
А все рассужденья нелепы:
Где принципы – там колея.
Дана мне великая книга
Для чтенья в течении мига,
И в ней только грамотен я!

На звезды взираю я строго:
То буквы великого Бога,
Читаю я их и пою,
И, дерзкий и вольный затейник,
Я палку воткнул в муравейник,
Хорошую палку мою.

Эй, вы, поправлять начинайте,
К спасенью страны призывайте,
Поруганы право, семья, –
И кучу весь род поправляет,
И в куче их всласть утешает
Любовь к муравью муравья!

Капли дождевые
Об окно стучат.
Призраки ночные
Что-то говорят.

Ночь и день всё хлещет
Мелкий, дробный дождь.
Нет, не затрепещет
Прожитая мощь…

Правда, песни спеты?
Капли мутны, злы…
Черные портреты,
Дальние углы…

Капли барабанят,
Надрывают грудь…
Сердце не устанет
Вспоминать свой путь…

Всё, что было мило,
Серо иль светло…
Но… что вправду было,
Намечтал я что?

Я не знаю? Знаю!
Был лишь скучный сон…
Я, как сон, мелькаю
В глупом сне времен…

Эй, сотремте краски
Лжи самим себе:
Были пошлы ласки,
Вызовы судьбе…

Правда так убога…
Правда так скупа…
Дней, как капель, много…
Ночь, как крот, слепа…