Давид Бурлюк - Стихотворения

Я мире сонном странном метеор
Мой свет в твоих зрачках — самосознанье
Я пронесусь над льдами гор
И навсегда взорвусь изгнанье.
При пламени ума ты сможешь прочитать
Загадки надписи в пещерах исполинов:
Понять кто был отец и мать
Что вызвали для жизни сплина.
Я мире этом странный метеор
Скользну в умах, чтобы навек исчезнуть
Чтобы затем, с тех пор
Смотрели звери в тягостную бездну…
Смотрели, вспоминая чудосвет
Причуды тени на земных предметах
Как я носил разбрызганный жилет
И жил в стихах рифмованных приметах.

Всюду в жизни глаз находит
Поучающий урок
Здесь торчит он басни вроде
Там — в лесу единорог.
Вот цветов поэзо запах
Вздохи чары вздохи сны
Что в легендах древне-мага
Были век погребены.
Плен распался растворилась
Тайна ночи тайна сна
И ликующая сила
Обняла нас как весна.

Отношение Сократа к дамам —
Лишено похвал и славы:
Они — только жизни рамы,
Они не знают слово «амо»,
Они стонут в муках страсти,
Расточая ласки пылко…
Если б было в ихней власти —
Мир бы стал — любви бутылка.

Писать с натуры желтый свет,
Что книзу падшее светило
Дробит волны живой скелет
На ленты, золотые жилы…
С мгновеньем каждым солнце ниже:
Мы улетаем от него
И в волосах светила рыжих
Рефлекс взрумяненных снегов.
День прожит, был такой, как тьма,
Что проползли на костылях,
Пока недвижная зима
Косы не снизила замах.
Миг, солнца золотое вымя
Коснется скоро дальних труб,
Что тщетно закрывают дымом
Истому возалкавших губ…
Еще один последний штрих:
Ты видишь дальний холм наляпан,
Он горизонт пронзает лих
Под солнца золотою шляпой…

Жиразоль, Гелиотроп.
Попочка. Попойка.

Поплевать на попа.

Снится
Синице
Что ее переносица
Переносится
На поясницу
А пояс
Ниццу…

Запах папах
Лапах запах
Что же лабаз? —
Конь и запал!
В лапах запал?

Виски
в
виски
!!!
Танец
в
Румянец
!!!

Как печален свет вечерний
Элегичен беспредметен
Сколько в нем невидных терний
Как безмерно свет тот бледен.
Вдоль залива марши видений
По изгнившему помосту
На ходу поют про деньги
Насчет прибылей и роста.
Как печален свет предночный
Свет навеки расставанья
Бесконтурный и неточный
Только чувство в нем не знанье.
Вдоль залива сини тени
Под ногою гулки доски
В храм какой ведут ступени
Где огни горят на воске.
Как печален свет вечерний
Будто пристань в синевечность
Без пространства измерений
Где забвения беспечность.

На косогоре, под холмом
Постоем жизни — старый дуб;
Он суковат своим умом,
А листьев нежность — в неба глубь.
Соседний холм старей его;
Из-под травы обвал камней
И ветра лет без берегов,
Надувший паруса полей.
Соседний друг мудрее в снах,
Он больше видел, больше знал…
Над ним перистых облак взмах
И огневой зари раскат.
На косогоре, под холмом
Живется старому легко,
Он в одиночестве своем
Витает в прошлом далеко.
Когда шумит его листва —
Как призрак, мыслей хоровод —
О мимолетном естества,
Текучего, как струи вод.

Река удвоила количество огней,
Река вползла змеею город
И с нею стало сыро-холодней,
И каждый дом поднял свой ворот.
дали, как волчий глаз, горит луна,
Она в реку упала утопиться.
Висок небес корявит седина,
А возле — звездочки продрогшая мокрица.
Теперь грабители выходят из трущоб,
Сам город стал бандитом в смятой маске,
Они, разносчики проклятия и злоб,
Лишь часа ждут, когда — ночные краски.
Нью-Йорк теперь лежит своем гробу,
Огни на нем, как черви, шевелятся;
Каньоны улиц — рытвины на лбу,
Где мыслей адово-палаццо!!
Нью-Йорк теперь — забвенье и тоска,
Когда Гудзон разлегся мертвым Стиксом,
А неба мокрая туманная река
Часы вверяет игрекам и иксам!

Вешней почки
Мал размер!
Меньше бочки
Например.
Многотомны
Эти дни —
Почки скромной
Сладкосны.
Почка — часть я,
Не забудь!
Бочка счастья,
Что как ртуть,
Днесь на землю
Пролилась,
Вешней третью
Встала связь: —
Счастья капли
На ветвях!
Крепок, слаб ли —
Друг или враг!

В лесу средь пальм, как древней саге,
Среди лиан, средь рыка львов
Живут еще антропофаги,
Таежных кровожадней сов!
Средь удушающих цветений,
Средь жгучих и тягучих смол,
Среди дерев, как сновиденья,
Они готовят редкий стол!
Под крокодила страшным взглядом,
Под тяжкой поступью слонов,
Средь змей с молниеносным ядом —
Их аппетит всечасно нов!
О — это первенцы природы
Они просты и славят клык.
Они родились для охоты —
Ученый им — равно — балык!
Искусства наши и наука —
Уму их — жалкий, дикий звук:
Стрелою выражена мука,
О череп молоточком стук!
Они ясны, как примитивы,
Фундамент наших всех культур…
Тот грунт, откуда так лениво
Взрос «от сегодня» каламбур.

У севера сырого чана,
Над замерзающей Невой,
Где сшиты саваны тумана
Адмиралтейскою иглой,
Где провалились мостовые
На дно петровских древних блат,
Где не спасли городовые
Разврат Романовских палат,
И где теперь холодный месяц
Над Мойкой в осень ночи скис,
Есениным трагическим повесясь,
Отекшей головою вниз,
Встает иною, бодрой тенью
Рабочий Красный Ленинград,
Стуча по мраморных ступеням
Дворцов низринутых громад.

У дождя так много ножек!
Он стремится без дорожек.
У пострела много стрел.
Переранить всех успел.
Дождик любит леопардов,
Любит лужиц серых оспу,
Когда дробью крупной в марте
Открывает Veri доступ.

Это было в Нью-Йорке, это было подземке,
Под громадами зданий, под туманностью вод
По диванам сидели, обэлектрясь туземки,
Что к супружеству падки, не предвидя развод.
За окном проносились движенья полоски:
Фонари и карнизы, и фигуры людей.
Меж сидевших чернелися две негритоски,
На округлостях тела казавшись седей.
И меж ними вприжимку сидела блондинка,
Вся прозрачно синея просветом очей,
Вся — готовность растаять, весенняя льдинка
В трепетаньи собвея бесстрастных свечей.
Я смотрел на блондинку, на двух негритосок
И…, внезапно… поляне погасших огней
По прозрачности белой побежали полоски
И блондинка вдруг стала немного темней…
И чрез пару одну и еще остановок —
Предо мною сидела чернее смолы
Эфиопии мрачной одна из утровок,
Что скалисты зубами и коксово злы.
Грохотали собвеи, давясь поездами
И подземные дыры хрипели, как бас…
А блондинок все меньше синело очами,
Превращался в негро-свирепую мазь.