Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Мне все равно: царем ли быть могучим,
Иль мудрецом, средь отреченных книг,
Иль облаком, бегущим к дальним тучам,
Чтоб засветиться молнией на миг.

Всему и всем сочувственный двойник,
Я ввысь иду по лабиринтным кручам,
Судьба зовет, покой пустынь велик,
И стих в душе звучит ключом гремучим.

Туда, туда! За грани вечных гор!
Вершины спят. Лазурь, покой, простор.
Властительны невидимые чары.

В предсмертной мгле дрожит одна звезда,
Над дольней тьмой, где дымные пожары.
Вершины спят. Скорей! Туда, туда!

Вершины белых гор
Под красным Солнцем светят.
Спроси вершины гор,
Они тебе ответят.

Расскажут в тихий час
Багряного заката,
Что нет любви для нас,
Что к счастью нет возврата.

Чем дальше ты идешь,
Тем глубже тайный холод.
Все – истина, все – ложь,
Блажен лишь тот, кто молод.

Нам скупо светит день,
А ты так жаждешь света.
Мечтой свой дух одень,
В ином же жди привета.

Чем выше над землей,
Тем легче хлопья снега,
С прозрачной полумглой
Слилась немая нега.

В прозрачной полумгле
Ни мрака нет, ни света.
Ты плакал на земле,
Когда-то, с кем-то, где-то.

Пойми, один, теперь: –
Нет ярче откровенья,
Как в сумраке потерь
Забвение мгновенья.

Мгновенье красоты
Бездонно по значенью,
В нем высшее, чем ты.
Служи предназначенью!

Взойди на высоту,
Побудь как луч заката,
Уйди за ту черту,
Откуда нет возврата!

Между Временем и Вечностью,
Как над брызнувшей водой,
К нам заброшен бесконечностью
Мост воздушно-золотой, –

Разноцветностью играющий,
Видный только для того,
Кто душою ожидающей
Любит Бога своего, –

Кто, забыв свое порочное,
Победил громаду зол,
И, как радуга непрочная,
Воссиял – и отошел.

Я – в стране, что вечно в белое одета,
Предо мной – прямая долгая дорога.
Ни души – в просторах призрачного света,
Не с кем говорить здесь, не с кем, кроме Бога.

Все что было в жизни, снова улыбнется,
Только для другого, – нет, не для меня.
Солнце не вернется, счастье не проснется,
В сердце у меня ни ночи нет, ни дня.

Но еще влачу я этой жизни бремя,
Но еще куда-то тянется дорога.
Я один в просторах, где умолкло время,
Не с кем говорить мне, не с кем, кроме Бога.

Я видел сон, не все в нем было сном,
Воскликнул Байрон в черное мгновенье.
Зажженный тем же сумрачным огнем,
Я расскажу, по силе разуменья,
Свой сон, – он тоже не был только сном.

И вас прося о милости вниманья,
Незримые союзники мои,
Лишь вам я отдаю завоеванье,
Исполненное мудростью Змеи.
Но слушайте мое повествованье.

Мне грезилась безмерная страна,
Которая была когда-то Раем;
Она судьбой нам всем была дана,
Мы все ее, хотя отчасти, знаем,
Но та страна проклятью предана.

Ее концы, незримые вначале,
Как стены обозначилися мне,
И видел я, как, полные печали,
Дрожанья звезд в небесной вышине,
Свой смысл поняв, навеки отзвучали.

И новое предстало предо мной.
Небесный свод, как потолок, стал низким;
Украшенной игрушечной Луной
Он сделался до отвращенья близким,
И точно очертился круг земной.

Над этой ямой, вогнутой и грязной,
Те сонмы звезд, что я всегда любил,
Дымилися, в игре однообразной,
Как огоньки, что бродят меж могил,
Как хлопья пакли, массой безобразной.

На самой отдаленной полосе,
Что не была достаточно далекой,
Толпились дети, юноши – и все
Толклись на месте в горести глубокой,
Томилися, как белка в колесе.

Но мир Земли и сочетаний звездных,
С роскошеством дымящихся огней,
Достойным балаганов затрапезных,
Все делался угрюмей и тесней,
Бросая тень от стен до стен железных

Стеснилося дыхание у всех,
Но мноше еще просвета ждали
И, стоя в склепе дедовских утех,
Друг друга в чадном дыме не видали,
И с уст иных срывался дикий смех,

Но, наконец, всем в Мире стало ясно,
Что замкнут Мир, что он известен весь,
Что как желать не быть собой напрасно,
Так наше Там всегда и всюду Здесь,
И Небо над самим собой не властно.

Я слышал вопли. «Кто поможет? Кто?»
Но кто же мог быть сильным между нами!
Повторный крик звучал «Не то! Не то!»
Ничто смеялось, сжавшись, за стенами, –
Все сморщенное страшное Ничто!

И вот уж стены сдвинулись так тесно,
Что груда этих стиснутых рабов,
В чудовище одно слилась чудесно,
С безумным сонмом ликов и голов,
Одно в своем различьи повсеместно.

Измучен в подневольной тесноте,
С чудовищной Змеею липко скован,
Дрожа от омерзенья к духоте,
Я чувствовал, что ум мой, заколдован,
Что нет конца уродливой мечте.

Вдруг, в ужасе, незнаемом дотоле,
Я превратился в главный лик Змеи,
И Мир – был мой, я у себя в неволе.
О, слушайте, союзники мои,
Что сделал я в невыразимой боли!

Все было серно-иссиня-желто.
Я развернул мерцающие звенья,
И, Мир порвав, сам вспыхнул, – но за то,
Горя и задыхаясь от мученья,
Я умертвил ужасное Ничто.

Как сонный мрак пред властию рассвета,
Как облако пред чарою ветров,
Вселенная, бессмертием одета,
Раздвинулась до самых берегов,
И смыла их – и дальше – в море Света.

Вновь манит Мир безвестной глубиной,
Нет больше стен, нет сказки жалко-скудной,
И я не Змей, уродливо-больной,
Я – Люцифер небесно-изумрудный,
В Безбрежности, освобожденной мной.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
  И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
  И выси гор.

Я в этот мир пришел чтоб видеть Море,
  И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
  Я властелин.

Я победил холодное забвенье,
  Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
  Всегда пою.

Кто равен мне в моей певучей силе?
  Никто, никто.
Мою мечту страданья пробудили,
  Но я любим за то.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
  А если день погас,
Я буду петь… Я буду петь о Солнце
  В предсмертный час!