Эдуард Асадов - Избранное

Это было десять лет назад,
А сдаётся, что совсем недавно…
Эх, жена, Галина Николавна,
Где же нынче был твой синий взгляд?

Что могло с тобою приключиться?
За окошком полночь. Холодок…
Сел Андрей. Не хочется, не спится!
— Лешка, брось мне спичек коробок.

Таня спички со стола взяла,
Кинула Андрею, усмехнулась:
— Что, геолог, нелегки дела? —
И, локтями хрустнув, потянулась.

Хороша Татьяна, что скрывать:
Строгий профиль, как из-под резца,
Мягкая каштановая прядь,
Блеск зубов и матовость лица.

Только это ни к чему Андрею,
Он спокойно на неё глядит.
Таня — это статуя в музее,
Хороша, а сердце не болит…

За окошком чёрною лисицей
Ночь несётся, к травам припадая.
Эх, Андрей, чего грустить, вздыхая?!
Надо спать. Да вот никак не спится.

— Это скверно: ждать и не дождаться, —
Таня вдруг сурово изрекла. —
Я вот тоже как-то раз, признаться,
Милого напрасно прождала.

Первый курс… Девчонка… Дура дурой.
И взбрело ж мне в голову тогда,
Что с моим лицом, с моей фигурой
Покорю я парня без труда.

Он был славный, добрый, беззаботный,
С полуслова друга понимал.
А со мной хоть и шутил охотно,
Но любви моей не замечал.

Да, любви. Но мне открылось это
Слишком поздно. Так-то, побратимы.
В этом нет уже теперь секрета,
Все ушло и пролетело мимо…

Но тогда мне, помню, показалось,
Что вздыхать, робея, ни к чему
И что, коль со счастьем повстречалась,
Взять его должна я и возьму.

По каким неписаным законам
С давних пор уж так заведено,
Что о чувствах девушкам влюблённым
Первым говорить запрещено?!

Любит парень — парню все возможно:
Признавайся, смотришь — и поймут…
А девчонка — лютик придорожный:
Жди, когда отыщут и сорвут.

Только я не робкого десятка.
Что мне было понапрасну ждать?!
Для чего играть со счастьем в прятки?
Он молчит, так я должна сказать!

Помню шумный институтский вечер.
Хриплые раскаты радиолы.
Я решила: нынче эта встреча
Будет не бездумной и весёлой.

Пусть она не в парке состоится,
А вот здесь, под меди завыванья.
Что ж, так даже легче объясниться:
Хоть не будет тяжкого молчанья.

Тот пришёл с подружкой, тот — с женою.
Танцы, смех, весёлый тарарам…
Я ж застыла, будто перед боем,
Взгляд и душу устремив к дверям.

Лешка приподнялся моментально
И спросил нетерпеливо: — Ну?
Что же дальше? — Дальше все печально,
Дальше мой фрегат пошёл ко дну.

Мой герой явился. Только рядом,
Рядом с ним, сияя, шла другая.
Щурилась подслеповатым взглядом…
Рыжая, толстенная, косая…

— Ну а как же он? — воскликнул Лешка.
— Он? — Татьяна зло скривила губы: —
Он блестел, как новая гармошка,
А в душе небось гремели трубы!

Он смотрел ей в очи, ей-же-богу,
Как дворняга, преданно и верно.
Ну, а я, я двинулась к порогу.
Что скрывать, мне очень было скверно…

Сразу стал ничтожным, как букашка,
Разговор наш. Он влюблён. Он с нею!
Да, Андрюша, не дождаться — тяжко,
Потерять же — вдвое тяжелее…

— Таня, брось! — вздохнув, промолвил Лешка. —
Что прошло, того уж не вернёшь.
Грусть ли, снег — все тает понемножку,
А виски вот ты напрасно трёшь.

Есть примета — постареешь рано.
А для женщин — это ж сущий ад! —
И, поймав его беспечный взгляд,
Улыбнулась строгая Татьяна.

— Слушай, Лешка, — вдруг сказал Андрей. —
Ты приметы сыплешь, будто дождик.
Впрямь ты, что ли, веруешь в чертей?
Ты же комсомолец и безбожник.

Лешка прыснул: — Вот ведь чудачина!
Не во мне таится корень зла.
Просто моя бабка Акулина
Без примет минуты не жила.

И, от бед оберегая внука,
Без сомнений и без долгих дум
Бабка той мудрёною наукой
Набивала мой зелёный ум.

Мне плевать на бога и чертей!
Стану ли я глупости страшиться!
Только надо ж как-то разгрузиться
Мне от ноши бабушки моей!

Вдруг профессор приоткрыл ресницы
И сквозь сон сердито пробурчал:
— Что вам, полуночники, не спится?
Ночь давно. Кончайте свой кагал!

Он ещё побормотал немножко,
Сонно потянулся и зевнул.
Щёлкнул выключатель у окошка,
И вагон во мраке потонул.

— Есть примета, Христофор Иваныч, —
Улыбнулся Лешка. — Верьте мне:
Никогда нельзя сердиться на ночь —
Домовой пригрезится во сне…

— А всё же это хорошо, Варвара,
Что мы с тобой так славно подружились!
Опять бренчит соседская гитара.
Смотри, смотри-ка, флоксы распустились!

Все эти дни возбуждена Галина.
Едва домой вернувшись из больницы,
Она то вдруг заплачет без причины,
А то, вскочив, со смехом закружится…

Трюмо теперь ей враг: неся печали,
Оно напоминает без конца
Про голову остриженную Гали
И шрам пунцовый поперёк лица.

Зло — это зло. А все ж, коли угодно,
Теперь ей души новые открылись.
— Да, да, Варюша, это превосходно,
Что мы с тобой так славно подружились!

Ты знаешь, там, в больнице, мне казалось,
Что все твои визиты лишь рисовка.
Увидела — почувствовала жалость,
Ну и приходишь гладить по головке.

Сердечный взгляд. Букет на одеяло…
Приходишь каждый вечер, как на службу…
Прости, Варюша! Я тогда не знала,
Что доброта есть первый вестник дружбы.

Да, между прочим, в сумочке тогда
Наткнулись вы на детские вещицы.
Малыш! И ты приехала сюда
Помочь ему, да не нашла следа:
А он под сердцем у меня стучится.

Варвара улыбнулась: — А забавно
Меня в квартире встретили у вас.
Скажи, кто эта Эльза Вячеславна
В такой пижаме цвета «вырви глаз»?

— Как кто? Да просто мужняя жена.
Служила где-то в главке, у Арбата.
Но, выйдя замуж, обрела сполна
Все то, о чем мечталось ей когда-то.

Борис Ильич, супруг её, всецело
Научною работой поглощён.
Зато у Эльзы три любимых дела:
Кино, универмаг и стадион.

Притом добавлю, что соседку нашу
Не Эльзою, а Лизою зовут.
Но имя Эльза кажется ей краше,
А Лиза — это скучно, как хомут.

Варвара усмехнулась: — Понимаю,
Когда в тот вечер я сюда примчалась,
То эта Эльза, двери открывая,
Мне помнится, ужасно испугалась.

«Какой ребёнок?! — ахнула она.-
Что за кошмар? Тут кто-то нас дурачит.
Борис, ты где, я так поражена!
Больница… Галя… Что все это значит?»

Прохлада… Сумрак… За Москвой-рекой
Последние лучи уже потухли,
Лишь зябкий вечер ворошил клюкой
Заката дотлевающие угли…

— Не надо, Галя, света зажигать!
Так вроде бы уютней и теплее.
Да, кстати, ты хотела рассказать
Немного про себя и про Андрея.

Затем о чуде звонком, долгожданном…
Скажи: как назовёте вы его?
— Сейчас, Варюша. Но сперва о главном:
Андрей пока не знает ничего.

Но по порядку: в день, когда Андрюша
Вернулся с фронта, я его встречала
Не школьницей, как прежде провожала,
А педагогом. Веришь ли, Варюша,

Ходя четыре года в институт,
Я бредила во сне и наяву
Вот этим днём. Но, понимаешь, тут
Стою пред ним, как дура, и реву.

Но нет, постой, я вовсе не об этом.
Я о другом… Ведь, знаешь, в этот день
С земли ушла, исчезла злая тень.
Конец войне. Мир залит ярким светом!

Какая-то старушка вдруг спросила:
«Кого встречаешь, дочка?» А Андрей,
Обняв меня, вдруг гаркнул что есть силы:
«Супруга, бабка! Муж приехал к ней!»

И вдруг, смутясь, в глаза мне заглянул:
«Галинка, правда?» Я кивнула: «Да».
Вокзал в цветах и музыке тонул,
Шумел народ, свистели поезда…

С тех пор навеки в памяти моей
Остались этот солнечный перрон
И загорелый радостный Андрей
В пилотке и шинели без погон.

Андрей сказал, вернувшись: «Так-то, Галя,
Пока мы шли сквозь пламя в грозный час,
Вы все тут институты покончали
И вроде б даже обогнали нас.

Сидишь теперь, плечистый да усатый,
На лекциях с конспектом под рукой,
А рядом ясноглазые девчата
И пареньки без пуха над губой».

А я смеюсь: «Молчи, такой удел,
Смиренье ум и душу возвышает.
Христос, вон тётя Шура утверждает,
Похлестче унижения терпел!»

Я, Варя, нынче точно в лихорадке,
Все чепуху какую-то плету.
Да мне ль сейчас играть с тобою в прятки!
Я, знаешь, все жалею красоту.

Ну ладно, пусть не красоту, но всё же
Хоть что-нибудь да было же во мне!
А тут взгляни: гримаса, гадость, рожа,
Кошмар в каком-то непонятном сне!

Поникнув, плечи быстро задрожали,
В усталом взгляде — колкая зима.
— Не надо, слышишь? Ну не надо, Галя!
Не так все плохо, ну суди сама:

Теперь такие шрамы медицина,
Конечно же, умеет убирать.
Ну, будет, будет… Вспомни-ка про сына,
Тебе нельзя мальчишку волновать.

— Кого мы ждём? — Галина просветлела. —
Серёжку жду. Наверно, будет славный!
— Ну то-то же, вот так другое дело.
Нельзя хандрить, Галина Николавна.

— Да, да, нельзя. Но ты не думай только,
Что я с Андрюшей встретиться боюсь.
Андрей мой не пустышка и не трус,
И шрам его не оттолкнёт нисколько.

И хоть в нем много мягкого тепла,
Но он, как я, от горя не заплачет.
Любовь же наша сквозь войну прошла,
А это тоже что-нибудь да значит!

А главное, тут ждёт его сюрприз,
Который буйствует уже, стучится…
Вот дай-ка руку… Чувствуешь? Как птица
В тугом силке, он бьётся вверх и вниз.

Андрей однажды мне сказал: «Галина,
Что скромничать — мы хорошо живём,
Но если б нам с тобой ещё и сына…» —
И он, вздохнув, прищёлкнул языком.

В работе нашей, в радости, в борьбе
Бывают дни-враги и дни-друзья.
Но день, когда затеплилась в тебе
Иная жизнь, ни с чем сравнить нельзя!

Сначала я о радости такой
Хотела сразу рассказать Андрею.
Но тотчас же решила: «Нет, постой!
Сама-то я всегда сказать успею».

Так слишком просто: взять вот и сказать.
Но нет, пусть это глупость, пусть каприз,
Однако я решила наблюдать,
Когда он сам заметит мой «сюрприз».

Пробушевав, осыпалась весна,
И Громов мой окончил институт.
Пришёл и крикнул весело: «Жена!
Вот мой диплом, а вот уж и маршрут!»

И, собирая мужу чемодан,
Решила я: теперь скрывать не надо.
Три месяца не сделали мой стан
Покуда примечательным для взгляда.

Но о «сюрпризе» глупо говорить!
Вот, Варенька, забавная задача!
«Сюрпризы» полагается дарить,
К тому же и внезапно, не иначе.

Ну как тут быть? Смекалка, выручай!
Стоп! Я куплю для малыша приданое
И на вокзале в самый миг прощания
Открою сумку, будто невзначай.

Тогда исчезнет сразу грустный взгляд!
Глядишь, глаза Андрея потеплели…
«Галинка! — он воскликнет. — Неужели?
Теперь нас будет трое? Как я рад!»

Он бережно возьмёт меня за плечи
И, наклонившись, скажет мне, любя:
«Спасибо, моя славная! До встречи!
Теперь нас трое. Береги себя!»

Да, так вот я и думала, когда
В тот вечер торопилась на вокзал.
И тут, как гром, нежданная беда,
Глухая брань… Удар… Потом — провал…

Запомнились лишь две фигуры в кепках,
Две пары крепко сжатых кулаков,
Две пары глаз, холодных, наглых, цепких,
Из-под нависших низко козырьков.

«А ну, постой! — один промолвил хмуро. —
Какой такой под мышкой тащишь клад?»
«Замри, — вторая буркнула фигура. —
Гляди, не вздумай кинуться назад!»

Когда большая грубая рука
Схватила сумку, я вдруг моментально
Не столько с целью, сколько машинально
К себе рванула сумочку слегка.

Ударили меня сначала в спину.
Потом… А, право, хватит вспоминать!
Как холодно у нас, я просто стыну.
Давай чаи, Варюша, распивать.

Мигнул в окошко вечер фонарём
И лучик протянул к душистой булке.
— Как странно, Галя, мы с тобой живём
Вот здесь, в одном и том же переулке,

А прежде не встречались никогда.
Хоть, может быть, и видели друг друга.
— Пусть так… Но там, где грянула беда,
Куда надёжней и верней подруга.