Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Стремились в небеса. Их мудрецы,
Владеющие древнею наукой,
Следящей за движеньем звезд, над ним
Смеялись, и его великий поиск
Безумным называли и напрасным,
И говорили так же, как Артур:
«Идет он за блуждающим огнем…
Да разве есть другой огонь, помимо
Того, что гонит кровь, цветенье будит,
Волнует море, согревает мир?»
Но со жрецами он не согласился,
Чем вызвал возмущение толпы.
Схватив, его связали и швырнули
В темницу, что воздвигнута была
Из каменных огромных глыб. И там
Он, связанный, лежал во тьме кромешной
Бессчетные часы и слушал тихий
Над головою благовест небес,
Пока чудесной силой, не иначе,
Не сдвинулся и не свалился сверху
Огромный камень, тяжести безмерной —
Такой не сдвинуть ветру! И сквозь брешь
Летящие сверкнули облака.
Затем настала ночь, тиха настолько,
Насколько день был шумен. И сквозь брешь
Вдруг стали видны семь лучистых звезд[183]
Артурова Стола. Так эти звезды
Назвали мы однажды ночью, брат,
На радость и себе, и Королю
За то, что круг они образовали.
Они, как ясные глаза друзей,
Глядели на него с небес. «И вдруг, —
Так говорил сэр Борс, – и вдруг, нежданно,
Мне… Мне! Хоть редко о себе просил я,
Скользя меж ясных звезд, – как милость мне! —
Светящийся, как пальцы на руке,
Поставленной перед свечой горящей,
Святой Грааль явился и пропал.
И тотчас же в том месте раздались
Раскаты грома». А чуть позже дева,
Что приняла тайком от близких нашу
Святую веру, дверь в его темницу
Открыв, ему позволила уйти».
Сказал монах: «И я теперь припомнил
На шлеме пеликана. Да, сэр Борс
Здесь в трапезной сидел и говорил
О чем-то так негромко и печально.
К молитвам нашим относился он
С почтением глубоким. Он – правдивый,
Честнейший человек. Его глаза —
Читалось в них тепло его души —
С его губами вместе улыбались
Улыбкой из-за тучи. Называют
Такую часто солнечной улыбкой.
Да, да, то был сэр Борс. Ну, а теперь
Скажи… Когда пришел ты снова в город,
То рыцарей вернувшихся встречал ли?
Или Артур пророком оказался?
И что сказал Артур, и что – они?»
Ответил Персиваль: «Брат, я тебе
Открою истину, поскольку знаю,
Что все слова таких людей великих,
Как Ланселот и как Король Артур,
Из дома в дом переходить не будут
И здесь останутся. Так вот, когда
Мы города достигли, наши кони
Заспотыкались, ибо шли они
Средь каменных обломков василисков,
Единорогов, потерявших рог,
И средь борзых – расколотых – собак,
Свалившихся с гранитных постаментов.
И все же кони привели нас к замку.
Артур сидел на троне. Перед ним
И те стояли, что вернулись все же,
Поизносившись и растратив время
(Десятая их часть была всего лишь),
И те, что никуда не отправлялись.
Король меня приветствовал, поднявшись,
Словами: «Видим мы в твоих глазах
Благополучье. Значит, наши страхи
О том, что на холме, иль на равнине,
Или в реке разлившейся, иль в море
Найти ты можешь гибель, были ложны…
А ураган недавний был свиреп!
Он дивные порушил изваянья,
Воздвигнутые при былых монархах,
Потряс до основанья мощный замок
И золотое оторвал крыло
От статуи, что Мерлин нам оставил.
Ну, а теперь про поиск, про виденье
Скажи… Ты видел ли Святую Чашу,
Ту, что принес Иосиф в Гластонбэри?»
И вот, когда ему поведал я
О том, что ты уже, Амвросий, слышал,
А так же о намеренье моем
Покинуть свет и жить затворной жизнью,
Мне не сказал он ничего, но резко
К Гавейну повернувшись, вопросил:
«Гавейн, был по тебе ли этот поиск?»
Гавейн сказал: «Нет, он не для таких,
Как я. В том убедил меня, Король мой,
Один монах, увидевший сколь сильно
Я этим поиском отягощен:
Нашел я в поле шелковый шатер
И в нем – веселых дев. К несчастью, буря
Шатер тот сорвала и унесла,
А дев моих по свету разметала.
Но, несмотря на это, я приятно
Провел двенадцать месяцев и день!»
Он замолчал. Артур оборотился
К тому, кого сначала не заметил.
Ибо сэр Борс, вошедши, сквозь толпу
Пробился к Ланселоту и, схватив
Его за руку, прятался за ним,
Пока Артур его не увидал
И не сказал: «Привет тебе, сэр Борс!
Когда бы мог Святой Грааль увидеть
Надежный и правдивый человек,
То ты б его увидел». А сэр Борс:
«Не спрашивайте! Говорить не смею…
Но видел я его!» И слезы счастья
Вдруг заблестели на его глазах.
Затем все остальные, исключая
Лишь Ланселота, стали говорить
О том, какая буря их настигла.
Скорей всего, что лучшее вино,
Как это было в Кане Галилейской,
Король на самый приберег конец:
«Теперь ответь мне ты, мой Ланселот,
Мой друг и величайший в мире рыцарь!
Ну, а тебе – был этот поиск нужен?»
«О всемогущий! – вымолвил со стоном
Сэр Ланселот. – О мой Король! – он смолк,
И показалось мне, что я заметил
Безумья угасающий огонь
В его глазах. – О друг мой, коль я друг вам!
Счастливей те, что во грехе погрязли,
Как свиньи в луже, ибо этой грязи
Они не замечают! А во мне
Живет столь странный грех, что чистота,
И рыцарство мое, и благородство
С таким грехом единственным моим
Срослись, и быть им вместе до тех пор,
Пока цветы, здоровый с ядовитым,
Соединившиеся воедино,
Не будут порознь сорваны. Когда
Давали клятву рыцари, я тоже
Поклялся вместе с ними, ибо думал,
Что если я Святой Грааль увижу
Иль прикоснусь к нему, то, может быть,
Поможет это порознь те цветы
Сорвать мне. Я об этом рассказал
Святейшему из праведников. Он
Вдруг разрыдался и сказал, что если
Я врозь сорвать их не смогу, мой поиск
Напрасным будет. Я ему поклялся,
Все сделать так, как он того желает.
И я ушел, и предавался скорби,
И все пытался порознь их сорвать
В душе своей, но тут опять, как встарь,
Напало на меня мое безумство,
Погнавшее меня в пустынный край,
Где был побит ничтожествами я.
Я говорю о рыцарях, которым
Хватило б взмаха моего меча
Иль тени моего копья дотоле,
Чтоб в страхе от меня бежать. Тогда
Помчался я, по-прежнему безумен,
На голый берег, к отмели пустой,
Где лишь трава стелилась по камням.
Там ветер штормовой так сильно дул,
Так, мой Король, был громок он у моря,
Что вы бы шума вод не услыхали
За ревом ветра, хоть за валом вал
Катился бесконечной вереницей
По морю, заливая низкий берег.
И тек песок рекой, и тьма небес
От громовых ударов сотрясалась.
Там, пеною облеплена морской,
У берега на якорной цепи
Качалась полузалитая лодка.
И я, безумный, вдруг себе сказал:
«Войду в нее. И пусть в огромном море
Погибну я, зато и грех мой смоет!»
И тут же, цепь сорвав, я прыгнул в лодку.
Семь дней я плавал по просторам грозным,
И плыли надо мной луна и звезды.
И ветер стих, и на седьмую ночь
Под днищем лодки галька заскрипела,
И понял я: меня к земле прибило,
И, вверх взглянув, узрел я в вышине
Волшебные твердыни Карбонека[184].
Был замок на скале сам, как скала,
Провал его ворот глядел на море,
К воротам шли ступени. Было пусто
Окрест и тихо. Только львы стояли
На страже перед входом с двух сторон,
И полная луна сияла в небе.
Из лодки вышел я, наверх поднялся,
Там вытащил свой меч, и сей же миг
Два зверя исполинских, вздыбив гривы
И встав на задних лапах, словно люди,
Передними вцепились в плечи мне.
Я захотел убить их, но услышал
Вдруг голос: «Прочь сомненья и – вперед!
А будешь сомневаться, эти звери
Тебя на части разорвут!» Тотчас
Меч кто-то выбил из моей руки,
И он упал. А я пошел на голос,
Из замка доносящийся. Но в замке,
Хоть голос и звучал там, ничего
Я не увидел: ни стола, ни лавок,
Ни росписи на стенах, ни щитов,
Лишь круглую луну в окне высоком,
Глядящем на мятущееся море.
А голос в гулкой тишине звучал,
Как жаворонок[185], чисто и высоко —
Сладчайший голос, льющийся с вершины
Восточной башни. И взошел туда я
С большим трудом по тысяче ступеней.
Я поднимался, как во сне. Я шел,
Казалось, вечность целую. И вот
Я, наконец, у двери оказался.
Сквозь щель дверную пробивался свет,
И услыхал я: «Господу хвала!
Тебе, Святой Грааль, хвала и слава!»
В безумье дверь толкнул я. Дверь открылась,
И яростным свечением и жаром,
Как от семи пылающих горнил,[186]
Ударило, ожгло и ослепило
Меня так сильно, что я чувств лишился.
И все ж мне кажется, что я видал
Святой Грааль, парчой покрытый алой,
И ангелов вокруг него прекрасных[187],
И грозных духов, и крыла, и очи!
И если бы не грех мой, не безумство
И не потеря чувств, я бы поклялся,
Что видел все, что видел. Только то,
