Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Ужели планете под самые ребра
Ударят снаряды ракетного рода?
Ужели умолкнут все птицы земли
И люди и травы поникнут в пыли?

Неужто я есмь не хозяин вселенной —
Ничтожество и шизофреник растленный?
Ужели большой человеческий род —
Случайные клетки, белковый урод?

Неправда! Не верю! Не верю! Не верю,
Что я уподоблюсь пещерному зверю,
И встану на лапы, чтоб выть на луну
И плакаться мертвому валуну.

Не верю! Не верю, что я безоружен!
И спутник, запущенный в космос, мне нужен
Лишь только затем, чтоб войну отвратить!..
Улыбку людей никому не убить!

Гаснет медленно зорька вечерняя.
Зажигаются огоньки.
И становится тише течение
Отработавшей смену реки.

У фабричного общежития,
Где еще полыхает заря,
Может, это и не положительно,
В карты режутся слесаря.

Объявляются козыри крести,
Дама красочно падает в кон.
Королю не сидится на месте,
Он за дамой крестовой вдогон.

То шестера летит, то девята,
То смазливый червонный валет.
Кто-то жалуется: — Ребята!
Извините, но козыря нет!

Что вы сделали, братья художники,
Чтоб колоду картежную — вон?!
Чтоб фабричные эти картежники
К Аполлону пришли на поклон?!

Что вы сделали, братья поэты,
Чтобы сгинула эта беда,
Чтобы старого времени меты
С человека стереть навсегда?!

Лирика — это он и она,
Встречи, свиданья в означенном радиусе.
А как же с мартеновской печью? Она
Влюблена не в «него», а в две тысячи градусов!

А как же тогда с океанской волной,
Соленой, суровою спутницей Севера?
Она, как белуга, ревет за кормой
И стонет и жмется к рыбачьему сейнеру.

Лирика — это: «Милая, жду!
Приди ко мне, вырви из сердца страдание!»
А как же тогда рассказать про звезду,
Смотревшую в иллюминатор Гагарина?!

Лирика! Лирика! Шире шаги!
Твой горизонт в пене моря и извести.
Пахнут полынью твои сапоги,
И нет на земле удивительней близости!

В лесу и золотисто, и оранжево,
Преобладают золото и медь.
И листья еще загодя и заживо
Хотят себя торжественно отпеть.

Мне в эту пору думается, пишется
И ходится и дышится вольно.
Меня листвы пылающее пиршество
Пьянит, как старой выдержки вино.

Не говори, что это подражание,
Что это выплеск пушкинской волны,
Наверно, это общность содержания
Поэтов, что в Россию влюблены!

На лугах зацветает трава.
Середина июля и лета.
А во мне зацветают слова,—
Счастья большего
Нет для поэта!

Подорожник,
Усат и лилов,
Приютился к тропиночке торной.
Подарю ему несколько слов
Из моей мастерской разговорной.

И тебе, луговая герань,
Я словечко из сердца достану.
Только ты, дорогая, не вянь,
Ты не будешь — и я не завяну.

Всюду белые клевера
Понадели свои кивера,
Всюду розовые гвоздики —
Сколько подданных
Солнца-владыки!

Я не меньше, чем поэзию,
Люблю бродить в лесах,
Чтоб грибы под пятки лезли,
Чтобы ветер в волосах.

Чтобы за руки над речкой
Крепко хмель меня хватал.
Чтобы теплый, человечный
В спину дождичек хлестал.

Чтоб кузнечики по лугу
С треском вверх взмывали с троп.
Чтоб лягушки с перепугу
С берегов под листья — шлеп!

Чтобы ящерица юрко
Уносила длинный хвост,
Чтобы ветер звонко, гулко
Звал и гаркал из берез.

Чтобы каждая козявка
Загораживала путь
И просила, как хозяйка:
— Расскажи чего-нибудь!

Весна запела в желобе,
Гром заржал, как кони…
Лопаются желуди,
Жизнь пускает корни.
И встают дубравы
Около гудрона,
Около кювета,
Где стоит Бодрова.
Лидию Александровну
Обгоняют «газики».
Лидия Александровна
Из Тимирязевки.
Сколько сияния
В молодой царевне!
Это от слияния
Города с деревней!
У агронома сельского,
Что вполне естественно,
Народилась доченька.
И это не от дождика,
И не от прохожего,
И даже не от ветра!
Хорошая, хорошая
Девочка Света!
Идет отец Светланы —
Молодой лесничий.
А кругом поляны,
Всюду посвист птичий.
Вот он нагибается,
Спрашивает деревце:
— Как приживаешься?
И на что надеешься? —
Деревце листиками
Отвечает нежно:
— Вырасту, вырасту,
Это неизбежно.—
А за лесом — храм,
Золотая луковица.
Двенадцатый век
С двадцатым аукается!
А весна идет,
Гром в болота бьет.
Прячутся лягушки,
Крестятся старушки.
А Светлана босенькая:
Топ! Топ! Топ!
Толстенькая, толстенькая,
Как первый сноп.
К радуге тянется,
Дождику рада.
Что с нею станется?
А то, что и надо.
В маминых подсолнухах
Светлане ходить.
В дубровах отцовых
Светлане любить.
С милым аукаться:
— Ау! Ау!.. —
Ах, какие капли
Падают в траву!

Завтра закосят. Прощай, луговая гвоздика,
Завтра краса твоя тихо к ногам упадет.
Луг — это русское чудо. Гляди-ка, гляди-ка,
Как он невинно, нетронуто, непринужденно цветет.

Чтобы проститься мне с травами, я упаду в
                   медоносы,
К теплым кореньям, на древнее темя земли.
Кружатся пчелы, летают зеленые осы,
И приземлено гудят золотые шмели.

Вот и утихли во мне озорство и бедовость,
Замерло слово в смущенно умолкших устах.
Как оглушительна эта земная медовость,
Как упоительно это журчанье в кустах!

Все околдовано зноем, медлительной ленью
И ограничено дальним молчаньем лесов.
Этому буйству лиловому и голубому цветенью
Жить остается всего лишь двенадцать часов.

Завтра закосят. Земля обнажится исподом,
Высушит солнце зеленую эту траву.
Пчелы, спешите! Спешите управиться с медом,
Мне он не нужен, я с солью весь век проживу!

Вот и состарилась Павловна!
Силы бывалой не стало.
Никуда-то она не плавала,
Никуда-то она не летала.

Только штопала, гладила,
Пуговицы пришивала.
Изредка слушала радио,
Молча переживала.

Были у Павловны дети,
Потом у детей — дети.
Чьи бы ни были дети,
Надо обуть и одеть их.

Как это получилось,
Что ты одна очутилась?
Павловна тихо вздыхает,
Медленно отвечает:

— Старший сынок под Берлином,
Не отлучишься — военный.
Младший в совхозе целинном,
Пахарь обыкновенный.