Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ
И. Подколзин
ПОТОМОК АДМИРАЛА
Рассказ
На длинную извилистую бухту, глубоко прорезавшую маленький затерянный среди Балтики островок, на котором базировались «морские охотники», опустились хмурые, с дождем, летние сумерки. У обрывистого, в глинистых промоинах берега, поросшего редким, наполовину высохшим сосняком, ольхой и пышными кущами бузины и шиповника, выстроились катера, затянутые зелеными в коричневых разводах маскировочными сетями. Справа у спуска к воде, задрав к небу черные стволы орудий, расположилась зенитная батарея. Слева, где бухта образовывала круглый заливчик, сквозь заросли тальника виднелись огороженные колючей проволокой баки склада горючего.
В приземистом, под серым шифером бревенчатом бараке разместился штаб. В конце узкого темного коридора из-за полуприкрытой фанерной двери пробивалась полоска желтовато-мутного света. В маленькой комнате за письменным столом, в кресле, обтянутом пупырчатым черным дерматином под кожу, сидел заместитель командира дивизиона по политической части капитан-лейтенант Сорокин. Китель ему был явно маловат, да и вообще морская форма ему не шла. В гражданскую войну Сорокин воевал в пехоте. Демобилизовавшись, работал на восстановлении портов в Одессе и Севастополе, затем строил Комсомольск. Возвратившись на родину, в Ленинград, стал парторгом цеха на заводе, ремонтирующем корабли. Когда началась война, его направили на курсы политработников, откуда он и попал на дивизион катеров «МО». К военному флоту, а особенно к катерам, он имел весьма отдаленное отношение, тем не менее быстро вписался в семью моряков и заслужил признание и уважение даже у тех, кто с предубеждением относился к пришедшим из «гражданки». Дивизионные остряки считали его старомодным и подтрунивали за глаза над привычкой замполита позудеть, поворчать, но единодушно сходились во мнении, что косточка морская в нем все-таки есть и вообще дядька он хоть порой и занудный, но не вредный, а главное, справедливый.
Сейчас Сорокин, неторопливо помешивая ложечкой чай в граненом стакане, изредка откусывал маленькие кусочки от бутерброда — ломтя намазанного маслом черного хлеба с тремя кильками — и в неофициальной беседе вводил в курс дел вновь назначенного командиром дивизиона капитана третьего ранга Чернышева.
— Народ у нас в основном молодой, задиристый, иногда даже сверх меры. — Сорокин отхлебнул глоток и, будто подыскивая слова, посмотрел на обшитый гладко выструганными досками потолок. — Многие матросы еще не обстреляны, да и командиры в большинстве новые. После событий у острова Кривого четверо старичков погибли, а замены нет — сами растим. Вот и командуют катерами мичмана да младшие лейтенанты. Правда, есть один лейтенант — командир первого звена, тоже недавно прибыл. — Замполит вытащил изо рта рыбью косточку и, посмотрев ее на свет, положил на блюдечко. — Да уж больно странный. То ли легкомысленный, то ли характер такой, все хиханьки да хаханьки, но надо признать, дело свое знает — этого не отнять. Себя, чертенок, считает чуть ли не потомком прославленного флотоводца. Нахимов его фамилия.
В этот момент в коридоре кто-то запел звонким голосом:
Пятнадцать человек — на сундук мертвеца,
Йо-хо-йо-го-го и бутылку рома…
— Вот видите, пожалуйста, легок на помине. Вместо того чтобы отдыхать перед походом, ходит и горло дерет. Хорошо хоть, без гитары. А в каюте у него посмотрите — цирк. Стены ерундой разной завешаны, над кроватью тесак — не иначе в музее спер, паршивец. Однако этого самого, красоток полуголых, ни-ни, чего нет, того нет.
За дверью заливался голос:
…Пей, и дьявол тебя доведет до конца,
Йо-хо-йо-го-го и бутылку рома…
— О, ишь выводит, солист-гармонист. — Сорокин тяжело поднялся из-за стола, прихрамывая и слегка косолапя, подошел к двери, распахнул ее и крикнул хриплым голосом:
— Лейтенант Нахимов! Слышь, зайди-ка сюда. — Замполит вернулся на свое место и, откинувшись в кресле, уставился в темный проем двери.
— Слушаю вас, товарищ капитан-лейтенант! — В черном квадрате показалась фигура молодого офицера. Заметив старшего по званию, он немного смутился и поспешно добавил: — Извините, товарищ капитан третьего ранга, — и как-то по-особому, с вывертом приложил руку к козырьку, — разрешите обратиться к капитан-лейтенанту?
— Да, пожалуйста, — ответил комдив. — Обращайтесь.
— Прибыл по вашему приказанию, товарищ капитан-лейтенант.
Он был небольшого роста, худенький, с коротким, немного вздернутым носом на продолговатом лице, в хорошо отутюженных брюках и ловко подогнанном кителе с начищенными до блеска пуговицами. Из-под полы кителя золотился кончик взятого «на крюк» кортика. На голове лихо сидела сдвинутая на правый бок фуражка, на лоб падали пряди светло-русых волос. Тонкие черные, будто нарисованные, брови были изогнуты так, словно лейтенант все время чему-то удивляется. В голубоватых, немного прищуренных глазах бегали озорные искорки.
— О, полюбуйтесь! Ну сколько я раз тебя просил: хочешь петь — выступай в самодеятельности, не разлагай ты своими спевками личный состав. Перестань, бога ради, эти выверты. Песни-то у тебя про разную чушь: покойники, сундуки, ром.
— Вы хотели сказать про «пятнадцать человек на сундук мертвеца»? — начал лейтенант.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я хотел сказать. Пятнадцать — двадцать, сундуки-рундуки, какая разница — все одно плохо, — взвился Сорокин.
Лицо лейтенанта стало расплываться в улыбке.
— Не ухмыляйся, когда разговариваешь со старшими, молод еще зубы скалить, слушай лучше и на ус мотай.
— А в старости-то и скалить нечего будет. Вот например… — опять начал Нахимов.
— Видите? Ты ему слово — он тебе сто. Ты ему про бузину — он тебе про дядьку. Ступай лучше к личному составу. И последний раз говорю — не бросишь свои фокусы, снимут со звена, как пить дать снимут. Попомни мое слово. Иди.
— Есть! — Лейтенант повернулся и вышел.
— Вот он, гоголь-моголь, весь тут. И ведь ругаю его, а сердце подсказывает: парень хороший, добрый, душевный, а вот поди ж ты — разгильдяй.
В флибустьерском, дальнем, синем море
Бригантина поднимает паруса… —
донеслось из коридора. Хлопнула наружная дверь, и голос замер.
— Ну хоть кол на голове теши, ничего не поможет.
— Занятный хлопец, — произнес комдив. — А я что-то раньше не слышал такой песни, не он ли ее сочинил? Не балуется стихами?
— Чего нет, того нет. Такого за ним пока не водится. Это с бригады лодок — Коган, тоже скоморох. Очевидно, он написал.
— Скажите, лейтенант действительно имеет какое-то отношение к адмиралу Нахимову? — Капитан третьего ранга вопросительно посмотрел на Сорокина. — Фамилия, знаете, очень редкая.
— Да где там! Сам слух распустил. Проверял я. В двадцать третьем году, в голодуху, помните, время какое было, в Поволжье его малым ребенком подобрали на улице. Ну, как положено, сдали в детдом в Саратове. Фамилию дали уборщицы Марии Васильевны Нахимовой. Он ей, кстати, деньги посылает — украдкой. Спросите, почему тайком? А вдруг обвинят в сентиментах разных слюнявых? Это у них, молодых, сейчас чуть ли не позор. Да-а. А имя и отчество перешло ему от завхоза — Юрий Петрович. Вот и все его древо родословное. Сирота парнишка, как говорится, круглый.
— А на кораблях, в звене, порядок у него? Служит как?
— Хорошо, как ни странно. И воюет смело, политзанятия на высоте, не бездельник. Что и обидно-то. Службу знает. Матросы его любят, уважают, а отправляю на задание — душа болит: вдруг выкинет какой фортель? На днях иду на дивизион, а он стоит и боцмана отчитывает: «Ты что же, говорит, пулеметы не почистил, бледнолицый брат мой?» А у этого брата бледнолицего, извините за выражение, рожа как помидор. Да разве так положено? Начальника штаба каким-то билибонсом обозвал. Ну куда это годится?
— Он одноглазый, что ли, начальник штаба-то? — Комдив рассмеялся.
— Да. А вы откуда знаете? — удивленно протянул Сорокин. — Правда, не то чтобы совсем, но кривоватый слегка, так, самую малость, прихватило осколочком в сорок первом под Таллином.
— Тогда все ясно.
— Что ясно?
— Романтик парень — книг приключенческих начитался. В детстве он еще наполовину. С годами, к сожалению, пройдет.
— Пройдет, думаете?
— Обязательно. По себе знаю. — Комдив улыбнулся.
— Ну, и то ладно. Может, вы и правы. По сути дела — мальчишка, а уже звеном заправляет, — потеплевшим голосом произнес Сорокин. — Мы ведь революцию так же пацанами начинали, но попроще все было, пояснее, что ли.
