Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
— Сто раз вам говорить, что я не курю?
Ким и сам смутился.
— Ну, просто так отдохни, горушками округ полюбуйся.
— Не горушки это, — презрительно фыркнул Славка, — а морены!
— Поди ж ты, какой образованный! — не сдержался Ким.
Славка замер, как кот перед прыжком.
— Чую, на что вы намекаете. Только можно и аттестат в кармане носить, а быть при этом тумаком.
— С аттестатом-то все же надежнее, — поделился своим соображением Ким вполне миролюбиво.
Но Славка уже был в таком заносе, что его даже и это замечание задело.
— Почему же у вас его нет? Других завсегда легче наставлять на путь истинный, чем самому…
— Что верно, то верно, — согласился Ким. — Нашему брату в те времена до аттестата дотянуть труднее было.
— Почему? Что изменилось?
— Потому что мы на чужой шее не сидели, зарабатывать на хлеб надо было.
— Не бойтесь, уж на в а ш е й шее я сидеть не собираюсь! — окончательно взъярился Славка.
Тут не выдержал и Ким:
— Факт, на материнской-то куда удобнее!
Побелев, Славка швырнул пассатижи, рывком привскочил с колен и, не держась за кранцы, единым махом спрыгнул в лодку. Даже и кофтенку Дарьину не успел накинуть, только кудрями длиннющими тряхнул на прощание.
3 ОКТЯБРЯ. ВЕЧЕР
Мотор тарахтел взахлеб. Ботик мчал как подхлестнутый, хотя и против течения. Разгулявшийся ветер резал встречь: больно было вглядываться вперед. Но Дарья гнала на предельной скорости и не отводила взгляда. Все глаза проглядела, а крана нет и нет.
Река петляла. Старицы и протоки вразнобой зазывали свернуть с прямого пути. Небеса тоже затянуло сплошь. А по берегам монолитные увалы — один копия другого. И это скалисто-серое однообразие на земле, на воде и на небе так и норовило совсем сбить ее с толку. Но, припоминая пройденный «Водником» отрезок петли, Дарья вела свой бот уверенно и без колебаний.
Правда, уж давно по ее расчетам пора бы замаячить плавучему крану, но тот будто сгинул. И сердце колотилось с мотором наперегонки: что-то случилось, что-то, что-то…
«Ну что с твоим парнем может стрястись? — успокаивал ее Княжев как мог. — Он же не один там, а под надзором у Кима. Починятся и нагонят». А она на своем веку всякие виды видывала. Река хотя и не море, но и на реке теряла она людей, в особицу молодых да отчаянных, что, не ведая броду, суются в воду.
Темнело. И тени росли на воде. А птицы, отгомонившись, прекратив громогласные споры, устраивались на ночлег в низкорослом кустарнике. И жутковато стало в такой вот тиши — ни звука на сотни пустынных верст.
С шестнадцати лет работает она на реке. Но ни разу не заносило ее в такую глушь. Тут и русло-то считалось несудоходным. А Княжев взялся провести караван и капитана уговорил. Лука же ее, Дарью, на учалку поставил. Вроде бы честь бабе оказана — не мужику предпочтение отдано, а ей. Отбрехаться бы: «Женщина я замужняя, детная». Но куда бы ни занаряжали ее, отлынивать она не привыкла. Да и Ким обнадежил: «Не робей, с тобой я!»
Только бы и впрямь не стряслось с ее мужиками какой оказии. Все-таки худо-бедно, а жизнь ее семейная налаживается потихоньку…
Топовые огни, что на макушке мачты плавучего крана, прорезались уже в полной темноте. И чуть не вскрикнула Дарья от радости: цел кран, отыскался! Видать, у них с ремонтом заело. Что ж, кран старый, на капиталку просится.
Уловив тарахтенье мотора, Ким Прокофьевич выскочил на палубу в одной рубашке. Дрожа от пронизывающего ветра, он впопыхах натягивал робу… Дарья?! Что за странность! Ведь только что радио было с «Водника»: там вновь авария. Запрашивали, нет ли верповальщицы на кране. И он прочно заверил, что не бывала.
Но о том, что ее разыскивают, доложить не успел. Не давши и рта раскрыть, Дарья первым делом спросила:
— А Славка где? У тебя?
После этого он и вовсе застыл оторопело.
— Как так у меня? А разве он…
— Что он?!
— К тебе он не…
Ноги у Дарьи подкосились.
— Нет. Не ворочался…
— А вы не разминулись с ним ненароком? — предположил Ким.
— Да когда ты хоть отправил-то его?
— Почитай, почти что сразу…
Николка-дизелист, выставивши из люка взлохмаченную башку, показал на пальцах, в котором часу Славка сорвался.
— Ох, горе мое! — вскрикнула Дарья в голос и тут же скомандовала Киму: — Одевайся живее, чего замер!
Он мигом натянул бушлат, поверх еще и дождевик напялил и, прихватив фонарь, спустился вместе с Дарьей в лодку.
Шум мотора глушил слова. И он так и не сказал ей, что принял тревожное радио с «Водника». Да и совестно было пугать ее еще одной бедой — она сейчас ни о чем, кроме Славки, и думать не в силах была.
— С чего Славка сбежал? — спросила Дарья о том, чего он опасался более всего.
— Вроде обидел я его, — не стал скрывать правды.
— Ты?! — не поверила Даша. — Не походит на тебя.
— И сам не разберу, как с языка сорвалось…
— Ладно, не казнись, сейчас не до того. Скажи лучше, где искать, куда править? По главному руслу я еще засветло прошла — ни души там живой…
— Значит, протоки надо прочистить, мог и обознаться малый, не туда загрести. Далеко от нас не ушел: он ведь без мотора, — успокоил Ким Дарью.
Найти бы его только, не проскочить…
Старица, что огибает отмель струистой скобой, вывела их чуть повыше того переката, где они свернули. Но ни на самой воде, ни на затемневших до невидимости побережьях ничего приметного глаз не обнаруживал. И на зов их не откликался никто. Хотя кричали настойчиво, в два голоса, и два эха — мужским голосом и женским — отзывались исправно.
Часы показывали двадцать один тридцать. Славка, упрятавшись в скалистых щеках от неутихающего ветродуя, изловчился распалить костерок. Жечь сырой мох — гиблое занятие, и он выломал две шлюпочные банки, сохранив для себя лишь ту, что под уключинами. Втайне надеялся, что его уже ищут. А коли так, то, пожалуй, и найдут. И прежде чем решиться на порчу лодки, часа два пробродил в поисках топлива. Но ни на какую растительность, кроме того мокрого мха, не наткнулся. И не удались он от берега — заметил бы Дарьину моторку еще дотемна.
Жиденький костерок тлел, не согревая. Жечь весла или доламывать лодку не поднималась рука. И он заставлял себя отвлекаться: старался думать о чем угодно, только не о том, что жалкое пламечко вот-вот угаснет и почернеют чахлые угли.
Невольно возвращался он к ссоре с Кимом. Почему мать не предупредила его, что не одна отправляется в рейс? Их обоих он бы и догонять не стал. И вообще, с чего это он на кране вдруг взбрыкнул ни с того ни с сего? Можно было и мирно пропустить: подумаешь, задели его. Ну и что ж, что на материной шее сидит — это никого, кроме их двоих, не касается. Придет час — отработает сполна.
И вдруг ему стало страшно за мать. Как она сейчас с ума сходит, мечется: куда ее Славочка подевался? И так ему горестно и обидно стало — и за себя, и за мать, что принялся орать во всю мочь: «Мама! Мама! Мамочка-а-а!» И ушам своим не поверил, когда из тьмы отозвался ее голос: «Слава! Славушка! Я здесь, сыно-оок!»
И кинулся к ней на голос. А нарвался на Кима. И так вот по оплошке пришлось расцеловаться с отчимом. И когда тот взмолился при матери: «Ты уж прости меня, сын!» — тут и Славку бросило в рев. И не устыдился Славка своих слез, потому что никто его ничем не укорил. И еще очень заметно было, что и Ким сам рад-радехонек: пропажа нашлась.
И. Олейников
ЖРЕБИЙ
Ветер нож на гребнях точит,
Леденит нам свистом души.
Океанский знаю почерк —
Волны сталь и камень рушат.
Мне удар волны не страшен,
По плечу моряцкий жребий:
То форштевень волны пашет,
То бодает звезды в небе.
Мной отвергнут быт уютный,
За бортом ревет стихия.
Пусть мала моя каюта,
Но она — моя Россия.
М. Базоев
* * *
Поэты пишут бодрые стихи
О бригантинах, тропиках, авралах.
А я, земля, привык в морях грустить
О речке, о травинке самой малой.
А я тебя привык не забывать,
Любить светло, застенчиво, тревожно,
И каждый раз, как в первый, узнавать,
Что без тебя и в море невозможно.
Не умеющий ждать, ненавидеть, любить
Не иди в моряки,
Не иди в моряки.
Не умеющий с другом беду разделить
Не иди в моряки,
Не иди в моряки.
Не умеющий правду в глаза говорить
Не иди в моряки,
Не иди в моряки.
ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ
