Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Для вас моя песня, пускай негасимо
вам светит, как звезд огоньки.
Для вас моя песня, мои побратимы,
шахтеры мои, земляки!

О вашей отваге, что всё покоряет,
о славной дороге побед,
о вашем труде, для которого, знаю,
пределов возможного нет.

Встают над веками копров силуэты,
о сердце правдивое, пой!
Примите же добрую песню поэта,
разведчики глуби земной!

Пусть песня немолчно идет рядом с вами
на те боевые посты,
где рубят комбайны стальными зубами
искристого угля пласты.

Фабричные дымы раскрасили чернью
небес голубых полотно.
Любовью к отчизне, любовью безмерной,
шахтерское сердце полно.

Для вас моя песня, пускай негасимо
вам светит, как звезд огоньки.
Для вас моя песня, мои побратимы,
шахтеры мои, земляки!

Он в мир, и в правду, и в добро влюблен —
во имя этого его дерзанья,
и, пласт крепя, всю землю держит он —
как тот Атлант из древнего сказанья.

Всю жизнь грядущей посвятив весне,
растит успех трудом упорным, честным.
А где-то в беспредельной вышине
бегут миры своим путем небесным.

Он верен цели, труд — ему под стать.
В свободный час берет он книгу в руки:
чтобы идти вперед, он должен знать
глубины светлой ленинской науки.

Намечен путь и к солнцу приведет.
Он добрый сын — Отчизна знает это…
Свой труд он отдает тебе, народ,
и сердце бьется возле партбилета.

Терриконы, копры, терриконы,
вечный гомон глубоких стволов,
озаренных мельканьем бессонным
уносящихся вглубь огоньков.

Только сны о пожарах багряных,
о боях, отгремевших в полях…
Здесь вгрызается сталь неустанно,
прорывая дорогу в пластах.

Как прекрасна Отчизна родная!
С каждым годом всё краше она!
Нам, богатства свои открывая,
отдает их земли глубина.

К нам приветственный шум долетает
рек серебряных, нив золотых,
и на воле сады расцветают
в нежной зелени веток густых.

И вздымаются стены строений,
словно крылья, летят в вышину.
Никогда уже черные тени
не покроют родную страну.

Будет солнце опять, как от века,
по лазури свободной всходить.
Никогда, никогда в наших реках
чужеземцам коней не поить!

Сердце гордо и радостно бьется.
Мы — творцы новой жизни своей.
И трудом наших рук создается
прочный мир для планеты людей.

Грянь, гармонь, играй
про веселый май,
про расцвет и радость жизни,
про любовь к своей Отчизне, —
эй, гармонь, играй!

Пальцы — на лады,
и шумят сады,
и пред нами даль огниста…
То упали машиниста
пальцы на лады!

Ну, гармошка, в ход!
Соловей поет,
звуки льются серебристо…
И девчонка с гармониста
взгляда не сведет.

Грянь, гармонь, играй:
светел жизни май!
У откатчицы Оксаны
от любви сердечко пьяно…
Эй, гармонь, играй!

Вьется дальний дым…
Славно молодым
в дружбе жить, работать с песней!
И плывет в простор небесный
дальних фабрик дым.

Разгорелась кровь,
а в глазах — любовь.
И ладов смолкает слово…
«Будь, чернявая, здорова!»
— «Милый, будь здоров!»

Донецкий край — его просторы
и дали в заводском дыму…
Не разлюбить его — он дорог
навеки сердцу моему!

Раскрылись чувства, как соцветья,
весенним солнцем налились,
во тьме стремглав несешься в клети
и думаешь — не вниз, а ввысь.

Душа весь мир вместить готова,
она — как моря бирюза…
И полны блеска золотого
шахтера зоркие глаза.

Нет, здесь не посвист коногона,
а гром железа ледяной:
электровоз неугомонно
летит, летит в глуби земной.

Как бы лучом необычайным
пробито царство темноты,
и не кайлом мы, а комбайном
врубились в черные пласты.

Весна желанная настала,
зажглась, как в сердце нежный пыл:
то свет прекрасный, небывалый
отрадно шахты озарил.

Машиниста молодого
полюбила я…
Полететь к нему готова,
да немилая…

Я немилая,
некрасивая.
Ой ты, доля моя
несчастливая!

А быть может, не так?
От любви я вяну.
Щеки вспыхнут, как мак,
если в очи гляну.

Видно, сердце, не нам
доли ждать хорошей!
Прошумит по садам
осени пороша…

Что же сердце болит,
разрывается?
Что же так он глядит,
улыбается?

Всё нейдет из ума,
только маюсь я.
А как гляну — сама
улыбаюсь я.

Пролетит и осень скоро
быстрокрылая.
Машиниста молодого
полюбила я.

Здесь не речка льется звонко —
           шахта новая.
В ней — откатчица-девчонка
           чернобровая.

За вагончиком вагончик
           отправляется.
В свете лампочки проходчик
           улыбается.

Он девчонке скажет слово
           спозараночку:
«Будь здорова, черноброва
           подоляночка!»

Не забу́рится вагончик,
           не забу́рится.
Как задумает проходчик —
           так и сбудется.

От улыбки уст вишневых
           легче дышится.
«Будь здорова, черноброва!» —
           в штреке слышится.

Вот в клеть они вошли, чтоб устремиться вниз.
Стальной канат скользит, и мрак кругом, как копоть.
Летят. И вдруг опять смолкают лязг и визг —
как будто великан внизу подставил локоть.

В дыханье теплых трав и в шепоте весны
идет горячий день дорогой голубою, —
а где-то там внизу, где своды так тесны,
мелькают лампочки по штрекам и забоям.

И девушка, что мы приметили с тобой,
глазами ясными под каскою сияя,
туда, где в глубине идет упорный бой,
помчится в поезде подземного трамвая.

И, как в ущелье гор, где тьма и тишина,
склоняя тонкий стан над лентой транспортера,
средь лавы угольной припомнит вдруг она
Гуцульщины родной студеные озера,

услышит сосен шум в краю своем родном,
услышит вдалеке знакомый зов трембиты.
Но всё это мелькнет далеким, милым сном, —
ее судьба теперь с Донетчиною слита.

И клеть помчалась вниз. И, отражая свет,
блестит канат во тьме, чернильной и глубокой.
Остановился он. Привет, большой привет
карпатской девушке — шахтерке ясноокой!