Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

                  Ночь? Утро? Перехода
не замечаю. Утро — продолженье
бессонницы. Виски болят. Как будто
мне в голову вдавили, завинтили
чугунный куб. Сегодня выпью кофе
без молока.

                 Опять газеты всюду
валяются! Однако… ты невесел,
Эдмин!.. Вот удивительно: мне стоит
войти, и сразу вытянуты лица —
как тени при вечернем солнце… Странно…

Ненастная весна…

                        Я виноват.

…и новости ужасные…

                               И в этом
я виноват, не правда ли?

                                    Столица
горит. Все обезумело. Не знаю,
чем кончится… Но, говорят, не умер
король, а в подземелье замурован
крамольниками.

                       Э, Мидия, будет!
Я, знаешь, запрещу, чтоб приносили
газеты. Мне покоя нет от этих
догадок, слухов, новостей кровавых
и болтовни досужей. Надоело!
Передо мной, поверь, Мидия, можешь
не умничать… Скучай, томись, меняй
прически, платья, удлиняй глаза
чертою синей, в зеркало глядись, —
но умничать… Да что с тобой, Эдмин?

Я не могу…

               Что с ним? Что с ним? Куда ты?
Там на террасе сыро…

                               Ты его
оставь. Я все скажу тебе. Послушай,
я тоже больше не могу. Его
я полюбила. С ним уеду. Ты
привыкнешь. Я тебе ведь не нужна.
Друг друга мы замучим. Жизнь зовет…
Мне нужно счастья…

                             Я понимаю,
где сахарница?.. А, вот. Под салфеткой.

Ты что ж, не хочешь слушать?..

                                            Нет, напротив —
я слушаю… вникаю, постигаю,
чего же боле? Ты сегодня хочешь
уехать?

           Да.

               Мне кажется, тебе
пора и собираться.

                            Да. Ты можешь
не гнать меня.

                    По правилам разрывов —
через плечо еще должна ты кинуть:
«Я проклинаю день…»

                                Ты не любил…
Ты не любил!.. Да, проклинать я вправе
неверный день, когда в мой тихий дом
твой смех вошел… Зачем же было…

                                                    Кстати,
скажи, Мидия, ты писала мужу
отсюда?

           Я… Я думала — не стоит
докладывать… Да, мужу написала.

Что именно? Гляди же мне в глаза.

Так, ничего… Что я прошу прощенья,
что ты со мной, что не вернусь к нему…
что тут дожди…

                     И адрес свой послала?

Да, кажется… Просила веер выслать…
там, у себя, забыла…

                             Ты когда же
отправила?

               Недели две тому.

                                         Отлично…

Я пойду… там надо… вещи…

Отлично… Ганус, получив письмо,
мой долг напомнит мне. Он проберется
из марева столицы сумасшедшей,
из сказки исковерканной, сюда,
на серый юг, в мои глухие будни.
Недолго ждать. Должно быть, он в пути.
Мы встретимся опять, и, протянув
мне пистолет, он, стиснутый и бледный,
потребует, чтоб я себя убил,
и буду я готов, быть может: смерть
созреет в одиночестве…
                                  Мне дивно…
не верится… так резко жизнь меня
покинула. И только бы не думать
о родине, — не то метаться буду
в темнице с тюфяками вместо стен
и с цифрою безумия над дверью…
Не верится… Как жить еще? Эдмин!
Поди сюда! Эдмин, ты слышишь? Руку,
дай руку мне… Мой верный друг, спасибо.

Что мне сказать? Не кровь — холодный стыд
течет по жилам… Чувствую: ты должен
глядеть теперь в глаза мне, как глядят
на те срамные снимки, что за грош
увидеть можно в щелку… Стыдно сердцу…

Нет, ничего… Я только изумлен…
Смерть — изумленье. В жизни иногда
нас так же изумляют: океан,
цвет облака, изгиб судьбы… Как будто
на голове стою. Все вижу так,
как, говорят, младенцы видят: пламя
свечи, концом направленное вниз…

Мой государь, что мне сказать тебе?
За женщину ты царство предал; дружбу
я предаю за женщину — все ту же…
Прости меня. Я только человек,
мой государь…

                     А я, я — Господин
Морн — вот и все; пустое место, слог
неударяемый в стихе без рифмы.
О, королю никто бы никогда
не изменил… Но — Господину Морну…
Ты уходи. Я понял — это кара.
Я не сержусь. Но уходи. Мне тяжко
с тобою говорить. Одно мгновенье,
и словно в трубке стеклышки цветные
встряхнул, взглянул — и жизнь переменилась..
Прощай. Будь счастлив.

                                   Я вернусь к тебе,
лишь позовешь…

                       Тебя я встречу только
в раю. Не раньше. Там, в тени оливы,
тебя представлю Бруту. Уходи…

Так. Кончено.

                     Тут надо со стола
убрать. Живей… Заказана коляска?

Да, сударь.

                Завтра утром чтоб пришел
из города цирюльник — тот, усатый,
неразговорчивый. Все.

                                   Небо мутно.
В саду дрожат цветы… Чернеет грот
искусственный: по черному струнами
протянут дождь… Теперь одно осталось:
ждать Гануса. Душа почти готова.
Как лоснится сырая зелень… Дождь
играет, точно в старческой дремоте…
А дом проснулся… Суетятся слуги…
Стук сундуков… Вот и она…

                                       Мидия,
ты счастлива?

                    Да. Отойди. Мне нужно
тут уложить…

                   Знакомый чемодан:
я нес его однажды на заре.
И снег хрустел. И мы втроем спешили.

Сюда пойдут вот эти вещи — книги,
портреты…

              Это хорошо… Мидия,
ты счастлива?

                    Есть поезд ровно в полдень:
я улечу в чужой чудесный город…
Бумаги бы — пожалуй, разобьется…
А это чье? твое? мое? не помню,
не помню я…

                 Не надо только плакать,
прошу…

          Да, да… ты прав. Прошло… не буду…
Не знала я, что так легко, покорно
меня отпустишь… Я рванула дверь…
Я думала, ты крепко держишь ручку
с той стороны… Рванула что есть сил, —
ты не держал, легко открылась дверь,
и падаю я навзничь… Понимаешь,
я падаю… в глазах темно и зыбко,
и кажется, погибну я, — опоры
не нахожу!..

                 С тобой Эдмин. Он — счастье…

Я ничего не знаю!.. Только странно:
любили мы — и все ушло куда-то.
Любили мы…

                 Вот эти две гравюры
твои, не правда ли? И этот пес
фарфоровый.

                 …Ведь странно!..

                                        Нет, Мидия.
В гармонии нет странного. А жизнь —
громадная гармония. Я понял.
Но, видишь ли, — лепная прихоть фризы
на портике нам иногда мешает
заметить стройность общую… Уйдешь;
забудем мы друг друга; но порою
названье улицы или шарманка,
заплакавшая в сумерках, напомнят
живее и правдивее, чем может
мысль воскресить и слово передать,
то главное, что было между нами,
то главное, чего не знаем мы…
И в этот час душа почует чудом
очарованье мелочи былой,
и мы поймем, что в вечности все вечно —
мысль гения и шуточка соседа,
Тристаново страданье колдовское
и самая летучая любовь{156}…
Простимся же без горечи, Мидия:
когда-нибудь узнаешь, может быть,
причину несказанную моей
глухой тоски, холодного томленья…

Мечтала я вначале, что под смехом
скрываешь тайну… Значит, тайна есть?

Открыть тебе? Поверишь ли?

                                          Поверю.

Так слушай — вот: когда с тобой в столице
мы виделись, я был — как бы сказать? —
волшебником, внушителем… я мысли
разгадывал… предсказывал судьбу,
хрусталь вертя; под пальцами моими
дубовый стол, как палуба, ходил,
и мертвые вздыхали, говорили
через мою гортань, и короли
минувших лет в меня вселялись… Ныне
я дар свой потерял…

                             И это все?

И это все. Берешь с собою эти
тетради нот? Дай всуну, — нет, не лезут.
А эту книгу? Торопись, Мидия,
до поезда осталось меньше часу…

                                                 Так…
Готова я…

             Вот твой сундук несут.
Еще. Гроба…