Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов
С 1887 по 1890 год Цертелев состоял председателем съезда мировых судей Спасского уезда Тамбовской губернии. К этому времени относится его брошюра «Нужна ли реформа местного управления?» (1889); в 90-е годы он опубликовал ряд статей по вопросам судопроизводства и права, связанных с пересмотром судебных уставов, принятых во времена Александра II. В 1899 году Цертелев выступил со статьей, оправдывавшей по существу цензурные установления, направленные против оппозиционной печати[45]. В 1904 году он вошел в сенатскую комиссию Д. Ф. Кобеко, занимавшуюся разработкой нового закона о печати. Комиссия похоронила все либеральные законопроекты, внесенные на ее рассмотрение, и лишь революционные события 1905 года сдвинули обсуждение наболевшего вопроса с мертвой точки.
Дебют Цертелева-поэта относится к 1875 году, когда в журнале «Русский вестник» было опубликовано первое его стихотворение. Поэтическая репутация Цертелева складывается в 80-е годы, после выхода первого сборника «Стихотворений» (СПб., 1883), посвященного памяти А. К. Толстого. В 1892 году вышел второй сборник «Стихотворений кн. Д. Н. Цертелева 1883–1891» (М., 1892), за который он был удостоен Пушкинской премии. Оценивая этот сборник, А. А. Голенищев-Кутузов заключал: «Цертелев, как поэт, является в русской литературе прямым последователем и учеником графа А. К. Толстого. Подобно своему учителю, князь Цертелев равнодушен к окружающей его русской современной жизни и вдохновляется почти исключительно событиями и героями времен, давно минувших. Особенную склонность он питает к древнеарийским и буддийским преданиям и мифам, олицетворяющим религиозно-философское миросозерцание древнего Востока»[46]. Большую часть сборника составляли поэтические переложения буддийских, древневосточных и древнегерманских легенд и мифов, в их числе — «Отречение Кира», «Смерть Иреджа», «Ананда и Прокрити», «Царевич», «Молот», «Метель» и др.
Лирика Цертелева тесно связана с его философскими размышлениями и нередко является их прямым поэтическим экстрактом. Сам Цертелев относил себя к школе «чистого искусства». Кроме А. К. Толстого, он числил своими ближайшими учителями Баратынского, Фета, Майкова, хотя далеко уступал каждому по силе лирического дарования. О поэзии А. Н. Майкова Цертелев написал специальную статью[47]. В феврале 1899 года на литературном вечере Общества любителей российской словесности он прочитал доклад «Фет как человек и художник»[48], а в октябре 1900 года на публичном заседании общества выступил с речью «Граф А. К. Толстой в его стихотворениях». После смерти Вл. Соловьева Цертелев несколько раз выступал в Соловьевском кружке с воспоминаниями о своем друге[49].
Совершенное знание немецкого языка, обширная философская эрудиция позволили Цертелеву осуществить перевод первой части «Фауста» Гете, помещенный им в сборнике «Почин» (1891). Его переводы из Гете должны быть отнесены к числу наиболее значительных для своего времени попыток поэтической интерпретации великого немецкого поэта.
В 1902 году вышел в свет третий и последний сборник «Стихотворений кн. Д. Н. Цертелева» (СПб., 1902), объединивший его избранные произведения за двадцать лет (1881–1901).
На фоне новейших достижений русской поэзии конца XIX — начала XX века это собрание представлялось уже достаточно анахроничным и не вызвало особого интереса в критике.
Некоторые лирические стихотворения Цертелева («Мне снился сон, лучами золотыми…», «Море широкое, даль бесконечная…», «Мы долго шли рядом одною дорогой…», «Туча промчалась и землю дождем напоила…») были положены на музыку известными русскими композиторами М. М. Ипполитовым-Ивановым, А. С. Танеевым, А. А. Балабановым и другими.
Д. Н. Цертелев умер 15 августа 1911 года в своем имении — селе Липяги Спасского уезда Тамбовской губернии.
129. «Скользил наш челн, шуршал высокий очерет…»
Скользил наш челн, шуршал высокий очерет;
А ветви с берега склонялись
Над светлым зеркалом прозрачных, сонных вод,
Шептали тихо и качались.
И небо синее, и чащу камышей,
И этот лес, и эту воду —
Всё населяли мы фантазией своей,
Всю необъятную природу.
И нам казалось, понимала всё она,
Досель холодная, немая,
Воскресши вдруг, любви и трепета полна,
Заговорила как живая.
Забыли мы, увлекшись чудною мечтой,
Что все волшебные виденья,
Как призраки, кругом встававшие толпой,—
Лишь мысли нашей отраженья:
Она ясна — и ясно всё; взгрустнется вдруг —
И всё, что блещет красотою,
Любовью кроткой, негой полно, — всё вокруг
Исполнится тоской, враждою.
Так, стоит в небе черной туче набежать,
И мирно блещущие воды
Вздрогну́т и помутятся и начнут роптать
От приближенья непогоды.
130. «Мы долго шли рядом одною дорогой…»
Мы долго шли рядом одною дорогой,
И много хотелось друг другу сказать,
Надежд и желаний теснилось так много, —
Но мы не решались молчанья прервать.
Теперь всё качать мне хотелось бы снова, —
Но круто расходятся наши пути.
Что делать? Осталось одно только слово,
И это печальное слово — прости!
131. «Не сотвори себе кумира…»
Не сотвори себе кумира,
Не воплощай своей мечты
И среди суетного мира
Не жди небесной красоты.
Гляди духовными очами
В открытый духу светлый край
И пред минутными богами
Колен своих не преклоняй!
132. «Ты скользишь над водами, играя…»
Ты скользишь над водами, играя,
Брызги легкие мечешь веслом,
И не ведаешь ты, дорогая,
Что за сила таится кругом.
Ты любви отдаешься беспечно,
Не страшит тебя пламя страстей;
Но то пламя безумно и вечно,
Как и темная сила морей.
Колыхнется дремавшее море,
Помутится пучина до дна,
И челнок твой в шумящем просторе
Понесет роковая волна!
133. «Море широкое, даль бесконечная…»
Море широкое, даль бесконечная,
Волны да небо кругом,
Небо прозрачное, синее, вечное,
С вечно горящим огнем.
Веет над бездной простор беспредельного,
Мчится волна за волной;
Но среди грома и плеска бесцельного
Вечных созвучий покой.
134. «Я жду тебя — тебя не зная…»
Я жду тебя — тебя не зная,
И лишь порой в неясном сне,
Как звезды дальние мерцая,
Сквозь жизни мрак ты светишь мне.
Тоскуя, сердце ждет привета,—
Приди ж, волшебница, скорей!
Дай только миг тепла и света,
А там возьми его — разбей!
135. «Не думай тайну вечную творенья…»
Не думай тайну вечную творенья
Среди явлений пестрых уловить
И объяснить их смысл и их значенье,
Схватив связующую нить.
Пойми, что мир есть только знак условный,
В движеньи сущего — одно звено,
Что в смысл его, последний и духовный,
Проникнуть смертным не дано;
Что смерть — сознанья сила поборола;
Но каждое живое существо
Есть только буква вечного Глагола,
Минутный отблеск дня его.
136. «Когда б я мог порвать оковы тела…»
Когда б я мог порвать оковы тела,
Умчаться вольною мечтой
И долететь до крайнего предела
Пучины вечно голубой, —
Я бытия не ждал бы там другого,
Не жаждал там блаженств иных
И, отрекаясь от всего земного,
Не звал видений золотых;
Нет, только позабыть все злые раны
Души моей хотел бы я
И, погрузясь навек во тьму нирваны,
Найти покой небытия.
137. ФТА
