Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Опоясывает восьмеркою
Высь уступчатую река.
Воду лед покрыл тонкой коркою,
И снежок покрыл берега.

А над Янтрою, в виде мирного
И гористого городка,
Глуховатое дремлет Тырново,
Перевидевшее века.

В плотных домиках, крепко склеенных,
Понадвиснувших над рекой,
Сколько смелых чувств, чувств взлелеянных
Всей историей вековой.

И от каждой-то горной улицы,
И от каждой-то пары глаз,
И от праздничной-то разгулицы
Источается древний сказ.

В маслянистые, злато-карие,
Как их тщательно не таи,
Заглянул я в твои, Болгария,
Взоры дружеские твои…

О, светлая моя Светлана,
Дитя с недетской душой,
Вообрази: в снегу поляна,
Луна и лес большой, большой…

Здесь от Словении есть что-то:
Такие же сосны и холмы.
И кажется мне отчего-то,
Что поняли б друг друга мы…
Мне жизни не снести несносной,

Мешающей мне жить шутя:
Ты знаешь… Не совсем я взрослый,
А ты… ты не совсем дитя!

О, сколько радости и света
В живительной голубизне
Адриатического лета
На каменистой крутизне!

Здесь мглится воздух раскаленный,
Колеблет город мгла, и весь
Кирпично-палево-зеленый,
Твердит: «От зноя занавесь».

Но как и чем? Одно движенье
Забывшейся голубизны,
И — о, какое упоенье
Для изнемогшей крутизны!

Ночь, ветерок ли, дождь ли, этот
Взор к отплывающей корме…
О, сколько радости и света
Во влажной нежной южной тьме!

Я грусть свою перегрущу —
Я утро в комнату впущу,
И, белой лилией дыша,
Оно, волнуясь и спеша,
Заполнить комнату мою
Всем тем — всем тем, что я люблю:
Прозолоченной белизной
И гор окружных крутизной,
Лазурью неба и волны.
И станут дни мои полны
Стихами, нежностью, и вновь
Неистребимая любовь
К Несуществующей впорхнет,
Как утро — в комнату, в мой гнет,
В нужду мою, в тоску, в мой стон.
О, лилий ароматный звон!
О, Адриатика моя
Я — снова я! Я — снова я!

Словенка Лиза, повара жена,
Веселая красивая шатенка,
Сказала мне, в ручье отражена
(И в этом прелесть главная оттенка!):
«Закажем гуляш, чокнемся вином
В одной из нами встреченных гостилен».
Мы к столику присели под окном,
И, признаюсь, был этот завтрак стилен…
По черным тропкам, близким ей одной,
Уже с утра мы в замок шли соседний,
И этот путь, мне чуждый, ей родной,
Навеял будоражащие бредни…
И, розовая, стала от вина
Она еще, казалось, розовее,
Словенка Лиза, повара жена,
Все предрассудки смехом поразвеяв…

Мы на паре горячих буланых
Норовистых ее лошадей,
В чарах вечера благоуханных,
Возвращались домой из гостей.

Утрамбованный путь был извилист,
Пролегавший полями меж гор.
Вдалеке небеса озарились —
То зажег фонари Морибор.

Ночь, в разгаре словенского лета,
Упояла прохладным теплом,
С колокольни Святая Марьэта
За своим наблюдала селом.

Чуть шуршала в тиши кукуруза,
Дальний замок стоял на горе,
Где из «Тоски» — умерший Карузо
В граммофоне брал верхнее «ре».

Но слова, — ими все не расскажешь, —
Приблизительны и далеки.
Вот над нашим блестят экипажем
Пролетающие светляки.

Точно взят из тропической сказки
Этот путь удивительный наш.
На проселок, от гравия вязкий,
Поворачивает экипаж.

Чужд нам город, исчадье азарта,
Узаконенный переполох.
С колокольни Святого Ленарта
Хрипловатый доносится вздох.

За горами Святая Барбара
Откликается глухо ему:
Раз удар и еще два удара
Упадают в душистую тьму.

А за нами, пред нами, над нами,
В отраженьи возникшей реки,
Вьются — в явь превращенные снами
Размечтавшиеся светляки.

Третий год подъезжаю к Сараеву,
И встречает меня в третий раз
С очевидной и нескрываемой
Лаской светоч встревоженных глаз.

Каждоразно цветами увенчанный
И восторженностью обогрет,
С превосходною русскою женщиной
День-другой коротает поэт.

Все-то улицы испоперечены
И извдолены, где — ввечеру —
Сербки те, что давно отуречены,
Иногда поднимают чадру.

На базар, по восточному красочный,
Уж заглянуто множество раз,
И весь город, нагорный и сказочный,
Претворен в полный прелести сказ.

Но всего остального пленительней
И конечно, милее всего
Облик женщины обворожительной
И встревоженных глаз торжество.

Быть может, ты сегодня умерла
В родном тебе, мне чуждом Будапеште,
В горах подвергнувшись когтям орла.
Сказать врачу: «Не мучайте… не режьте…»

И, умерев венгеркой, в тот же час
Ты родилась испанкою в Севилье,
Все обо мне мечтать не разучась
И проливая слезы в изобильи.

И, может быть, — все в жизни может быть!
Увижусь я с тобой, двадцативешней,
Все мечущейся в поисках судьбы,
Больной старик, почти уже нездешний.

Ну да, так вот увидимся на миг
(Возможно, это будет в Тегеране…)
И вздрогнешь ты: «Чем близок мне старик,
Сидящий одиноко в ресторане?»

И встанет прежней жизни Будапешт:
Ты все поймешь и скажешь… по-венгерски:
«Как много с Вами связано надежд!..»

…И орлий клич, насмешливый и дерзкий,
Ты вспомнишь вдруг, не поднимая вежд…

Ты никого не любишь: ни меня,
Ни третьего, ни пятьдесят второго.
Ты попросту немного не здорова:
Дня не прожить тебе, не изменя.

Кому и с кем — не важно. Заманя
К себе кого-нибудь, отдаться снова.
Свой утолить инстинкт — твоя основа.
Ты холодна, и нет в тебе огня.

Ты говорить о страсти не осмелься:
Ты знаешь только похоть. Страсть на рельсы
Кладет людей. Страсть — спутница любви.

Любовь приносит жертвы. Страсть ей вторит.
Любовь не омрачает, а лазорит.
Ты похоти любовью не зови.

От всех невинностью виновных хамок
  Я изнемог.
И в Храстовац, средневековый замок,
  Сел под замок…

Я вверил ключ таким рукам прелестным,
  Таким рукам,
Что перестал грустить о неизвестном
  По целым дням…

И кончу тем в начальной Вашей школе,
  Что петь начну,
Благодаря спасительной неволе,
  Свою… жену!

У Веры Яковлевны в доме,
Взобравшемся под облака,
Мы все, мы все имеем, — кроме,
Пожалуй, птичья молока.

Чего бы мы ни пожелали,
Все выполнимо без труда:
Пружинными кровати стали,
Одрами бывшие всегда…

Явилось зеркало, и в вазе
Неувядаемы цветы,
И в каждой сказанной ей фразе
Оттенок некой теплоты…

И даже зонтик, старый зонтик,
Затасканный по городам,
Тот, что, казалось, только троньте,
В руках разлезется по швам,

Однажды утром стал, как новый,
И, раньше синий, стал иной:
Немножко желтый, чуть лиловый
И очень, очень голубой!..

И если я в глаза ей гляну,
Она, любя во всем контраст,
Мне в пику подарит Любляну,
А нет — Сараево мне даст…