Владимир Нарбут - Стихотворения

Твой зонтик не выносит зноя,
Легко линяет по кольцу,—
Но платье пестрое, цветное
Тебе особенно к лицу.
Ты в революцию пришла в нем,
Смеялась (кто тебя поймет?),
Когда копытом бил по ставням
И заикался пулемет.
Цветное поле пело, тлело
И распадалось на куски,
Зато росло и крепло тело,
Вылущиваясь из тоски.
И все вдруг стало преогромной,
Стремглав летящей мастерской:
Дышали, задыхаясь, домны,
И над ремнями — волчий вой.
И в этом мире, в суматохе,
Геометрическая цель,
Сопя, рождала поршней вздохи,
Сияла в колесе — кольце,
И в этом же, вот в этом мире,
Трудолюбива и легка,
С глазами — и светлей и шире, —
Ты — у станка.

Пчелы роются в цветах недаром,
К наклоненному спеша крыльцу:
Я и сам в погоне за нектаром,
Творческую разношу пыльцу.
То на рыльце (где в основе — завязь)
Сыплется с тычинок пыль, труха,
Чтобы виноград, ядром прославясь,
Загрузил корзины доверха.
Это скрещиванье, опыленье —
Что, как не древесная любовь?
Медленно, однако, поколенье
Лезет семечками из плодов.
А у нас ни сроков, ни охоты
Сохранять врожденное лицо:
Черенок и нож подтянут всходы,
Банка светится уже пыльцой.
Слыша, как под песни комсомолок
Перестраивается страна,
Улыбается в усы помолог:
— Молоды еще мы, старина! —
Над Козловом день — высок, лазурен.
Но куда лучистей воля, ум
У того, кого зовут Мичурин,
Кто в зеленый окунулся шум.
Селекционер, он в мире первый
Показал (трезвейший чародей!),
Сколько превращений и гипербол
Спрятано в растении, в плоде.
Осторожно косточку он вынул
Тут из одного, а там другой
Обернулся к северу малиной —
Накладною шапочкой такой.
Помесь вишни с абрикосом
(или, По-ученому сказать, гибрид)
И цветет и пахнет в щедрой силе, —
Розовыми красками дарит[119].
Вся страна вниманьем окружила
Свой питомник, свой бесценный сад.
Чуть сквозят на солнце листьев жилы,
Бергамоты гирями висят.
И отчетливо так вижу:
Тенью
Яблони (вон той!) пересечен,
Проверяет закон тяготенья
Мичуринской антоновкой Ньютон…
Выводя породу за породой,
Дичь и косность мы на части рвем.
Что ж, повозимся еще с природой,
Поработаем и поживем!
В долголетьи нет стране отказа,—
Нас гормоны новые бодрят.
Нам социализм широкоглазой
Веткой машет дни и ночь подряд.
Сами из породы полноправных,
Садоводы чувств и головы,
Мы вконец спокойны за питомник,
За сады, в движении молвы,
Если есть у нас такой садовник,
Как, Иван Владимирович, Вы!

Пыхтело в пахах у паровоза,
Переливалось, булькало в животе,
Пока, задыхаясь от невроза,
Налетом глицериновым он потел.
Потел — и на рельсах, костылями
Пришитых (рантом) к клавиатуре шпал,
Чадил и качался под парами,
Похлопывая факелом поддувал.
Но вот, обеспамятев, короткий
Хлебнул глоток —
И выровнялся, вопя,
Что с этой простуженной глоткой
Легко, заметь, и жабу схватить опять…
Но вот
(Он — и лекарь, он — и мастер)
Подходит с гибкой талией человек,
Накладывает на чирей пластырь,
Во внутренностях роется, в голове.
Полощет огромные сифоны,
Чугунные обшаривает пупы,
Залазя в раструбы граммофона,
В цилиндр из пережаренной скорлупы.
И вдруг, поперхнувшись (Дым, кострика…),
Нутро, хлеща, выплывает комок…
         Отец-паровоз, веди без крика,
         Считай суставы, кованый башмачок!
Шипеть утюгом, скрести метлою,
Через решета сыпать песок, пшено
(Не веялка ли спешит с тобою?) —
Ведь так,
               лишь так
                                заказано,
                                                 решено!..
…Пусть дождь шумит,
Кипит самовар —
Испей чайку, машинист, кондуктор!
Пассажир — муравей, вагон — мурава,
Товарный — с небольшим козырьком рундук.
            Отец-паровоз!
            Хрустят суставы,
            Цистерны вялят свои окорока,
            Кадрированные в кино составы
            Продергивает по ночам рука.

            Кругом обмолот, — урожай — в амбар
            Под свист из пор, под хруст и пар.
           (Павлин нефтяной, он хочет быть зеленым,
            Перо перегорело — пахнет паленым.)
            Капустные ядра, в три обхвата бревна,
            Жираф-экскаватор, туши и жиры —
            Как тут обмозговано, полнокровно,
            Нефть, уголь и хлеб —
            Утробные пиры!..
Страна моя! Родина!
В сердце твое
По венам бежит и моя руда,
И я за районом осваиваю район
Высокого,
Единственного труда.
И я на твоей,
На нашей новостройке
Взамес беру железо и бетон,
Чтоб снова очутиться на станции,
Только,
Мигнув, растреснется семафора бутон…
             Отец-паровоз!
             Скатерть, а не насыпь,
             До колосников твоих — и не прикоснись!..
Совсем не твоя это дорога, Некрасов,
Не твой это, Блок, кучерявый машинист!
             И горы, и тундры, поля, пустыни,
            Тайгу, хватающую коготками ежевик,—
             Насквозь протыкает вилкой синей
             Накатанных путей —
             Упорный большевик.
Взгляни на завод,—
Разве допустишь,
Что до пятилетки и здесь была пустошь?
А здесь,
Где город расперло от гула,—
Здесь войлочным табором кочевали аулы,
Не люди, а звери, в косматых и хмурых
Бродили здесь, в перелицованных, шкурах…
           Победу себе он во всем обеспечил,
           К дорожным трудностям, упорный, привык, —
Он есть инженер, кочегар, машинист, диспетчер,
Но, прежде всего, он есть —
Большевик!
          Страна моя! Родина!
          Добряк-паровоз!
          Квартир-экипажей и товаров обоз!
Отпихиваясь локтями, вертитесь, колеса,
Быстрей, быстрей —
И многоголосо!..
         Я чувствую
        (Нервы мои обнажены),
         Как по обнаженным, толкая меня
         В раскрытое сердце,
         Сифоном крови звеня,—
На долгое счастье нашей страны.
        Суставами строф,
        По ранту рифм,
        История гонит свой
        Локомотив…

Кипарис — не дерево:
Человечек вдовый.
Сколько ни вымеривай
Моря, — хватит вдоволь.
Камни стали хрупкими,
Кисленьким — вино.
Ялтами, Алупками
Все заселено.

Божественной голубизны туманы,
С которых начинаются романы.
И Ялты вид, сознаемся, прелестен:
Открытка
                (Купорос и черепица,
Башмачный мел)
                                 Неаполь или Дрезден —
На лаковой успели закрепиться?
Купаться и не пачкаться в рассоле.
Но морю помнить о своей буссоли,
О всех водителях,
                                о всех вожатых,
Чья и в гангрене плоть не отмирала,
Которая на торсах
                               (с Фиджи взятых)
Несла — фасадом!—
                                    звезды адмирала.

То небо давит, словно нёбо,
 Пересыревшим мясом вниз;
То шаркающего озноба
Вскипают шарики; очнись!
Хвоевый дождь! Перепелиной
Проветривает пылью рожь
И над мелеющей лощиной
Замлела мельничная дрожь.
Водицу молочком подкрасим:
Ми-ми, ми-ми… ми-ми-ма-я…
Муму молчит… Мычит Герасим,
В корытце мордочку суя.
Сия собачка — быстрой искрой,
Лоснясь, посверкивает шерсть —
Волнует душу: удались, кровь!
И дождику с перепелами — честь!
Муму дрожит. И все трепещет,
Всему бы солью изойти!
И табурет, и блюдце — вещи
Герасимовы — из житий!
Как быть! Как быть! Протухло вымя
И не до вишенья ему:
Давнишняя о сера <нрзб>
Легла забота <нрзб>
И как бы ангельское, вместо
Цинги набухшей синевой
Перо крутя и <нрзб> пестуй
Рукой заботливой его…