Всеволод Рождественский - Стихотворения

Есть города — на пенсии у Славы.
Овеянные шелестом знамен,
Они стоят, надменно величавы,
Погружены в Историю, как в сон.

Он не таков. Его лицо морское
В грядущее всегда обращено,
И гордое дыханье непокоя —
Завет стихий — сроднилось с ним давно.

Быть может, ветры Балтики суровой
Взрастили в нем, закованном в гранит,
Огонь мечты о солнце жизни новой
И веру в то, что Правда победит.

О, город мой! От невского простора,
От трудовых окраин и застав
Здесь занялась полярная Аврора,
Цвета зари по снегу распластав.

И тот, кто у Финляндского вокзала
Приветствовал ее с броневика,
В тебя, мой город камня и металла,
Вошел дыханьем жизни на века!

Заветное дело жизни
         Отныне завершено,
И я возвратил отчизне,
         Что было душе дано.

Вручен был мне век достойный.
         Должно быть, я был рожден,
Чтоб знать и голод, и войны,
         И доблестный шум знамен.

Поэтом я был, солдатом
         И просто одним из тех,
Кто знал, расщепляя атом,
         Что сила в нем — мир для всех!

Я видел в смятенном веке,
         Как люди моей земли
Поэму о Человеке
         В эфире звездой зажгли.

И счастлив был тем, что шире
         Горел над землей восток,
Что многое видеть в мире
         Своими глазами мог.

Задвинута зелеными горами,
Кипящею Арагвой вспоена,
Горя, струясь, как многоцветный камень,
На дне времен покоилась она.

Суровый ветр полям ее не страшен,
Звенит ячмень и зреет виноград,
А у пяты плющом одетых башен
Поет пастух и пестует ягнят.

Скрипит арба и пенится беседа,
Клоками снега падает руно,
И в погребах, как песня в сердце деда,
Дрожит и бродит терпкое вино.

Здесь земледел, и мирен, и упорен,
Оставя внуку праздничный кинжал,
Бросает горсть простых пшеничных зерен
И чтит серпа бесхитростный закал,

А цвет легенд, как яблоня в апреле,
Для женских рук, для пестрого ковра.
Его собрал Акакий Церетели,
Чтоб уронить с горячего пера.

Но в памяти магическом кристалле
Осенние те розы отцвели.
Мне хочется, чтоб гуще зарастали
Орешником промоины земли,

Чтоб в ожерелье букового леса,
Где грела Мцыри барсова нора,
Дрожали генераторы ЗАГЭСа
И клокотала пленная Кура.

Чтоб виноградную строфу поэта,
Повиснувшую гроздью над окном,
Печатала районная газета
И вслух читал, как песню, агроном,

Я вижу день, когда княжна Тамара,
Гася ладонью струны старины,
Вплетет свой голос над столицей старой
В гортанный клекот радиозурны.

Так жизнь цветет. Так Терек, разрывая
Гранитный кряж, строптивее коня.
Так Грузия, ресницы поднимая,
С бетонов строек смотрит на меня.

Ты у моей стояла колыбели,
Твои я песни слышал в полусне,
Ты ласточек дарила мне в апреле,
Сквозь дождик солнцем улыбалась мне.

Когда порою изменяли силы
И обжигала сердце горечь слез,
Со мною, как сестра, ты говорила
Неторопливым шелестом берез.

Не ты ль под бурями беды наносной
Меня учила (помнишь те года?)
Врастать в родную землю, словно сосны,
Стоять и не сгибаться никогда?

В тебе величье моего народа,
Его души бескрайные поля,
Задумчивая русская природа,
Достойная красавица моя!

Гляжусь в твое лицо — и всё былое,
Всё будущее вижу наяву,
Тебя в нежданной буре и в покое,
Как сердце материнское, зову,

И знаю — в этой колосистой шири,
В лесных просторах и разливах рек —
Источник сил и всё, что в этом мире
Еще свершит мой вдохновенный век!

Поедем в пушкинские парки,
К едва проснувшимся прудам,
Туда, где бродит свет неяркий
По непросохшим берегам.

Поедем в гости к перелескам,
К весенней зелени сквозной,
К лепным Растрелли арабескам,
Чуть тронутым голубизной!

Жгут листья в липовой аллее,
И седоватый терпкий дым,
Между деревьями синея,
Плывет над лугом молодым.

Вся эта горечь увяданья,
Сливаясь с запахом весны,
Зовет на светлое свиданье
Давно растаявшие сны.

Им не раскрыться в свежем блеске,
Как много лет тому назад,
Но голубеют перелески
Вдоль тех же парковых оград.

И у подножья гордых статуй,
Что смотрят в сонный водоем,
Мы травянистый, горьковатый,
Сырой и свежий запах пьем!

Видно, и тогда, в неволе древней,
В негасимой жажде красоты
Наши ярославские деревни
Расшивали избы, как холсты.

Но ворот резные полотенца,
Хитрые кокошники окна —
Только ли задорные коленца
Плясок, что любила старина?

Плотничья досужая затея —
Тоньше голубиного пера —
Только ли забава грамотея,
Острый ум пилы и топора?

Нет, свое затейливое слово,
Загодя смекнув, наверняка
Резала из дерева сухого
Мастера веселого рука.

Сколько было смелого уменья,
Как приметлив был и точен взор,
Чтоб одной игрой воображенья
Ткать неповторяемый узор!

Брал он щедро от родной природы
Всё, что трудовой приносит год:
Облаков летучие разводы,
Елочек и сосен хоровод,

Поля колосистые просторы,
Радуги излуку над селом
И окна морозные узоры,
Вышитые тонким серебром.

И наличники резьбы узорной,
Столбики точеного крыльца —
Весть о том, как страстно и упорно
Исходили песнею сердца.

Песнею, вовеки неустанной,
Прадедами сложенной не зря,
Песнею резной и деревянной,
Радостной, как ранняя заря.

По Волге бегут теплоходы,
Как праздник, горя белизной,
И пенного следа разводы
Сливаются с серой волной.

Буксиры с зарею туманной
Привычным трудом заняты.
За ними змеей деревянной
Ползут, извиваясь, плоты.

В их облике мало героики,
Но как их пути далеки —
Куда-то на шумные стройки
В низовьях великой реки!

А здесь под зарею белесой
Откосов легла полоса,
Скользят ярославские плесы,
Идут костромские леса.

Хорошая нынче погода!
Я, парус слегка наклоня,
Взрезаю волну теплохода,
Подхвачен сиянием дня.

И дыбом стеклянные горы
Встают у меня на пути.
Просторы, просторы, просторы…
От них никуда не уйти!

Я этот сонный мир церквушек безымянных,
Лоскутных, узких нив, погостов деревянных,
Знакомых с детства мне, уже не узнаю —
Так изменилось всё в глухом моем краю.

Там, где лесной ручей бежал, горласт и боек,
Белеют корпуса рабочих новостроек,
Несут в колхозы ток тугие провода,
А воду подперла бетонная гряда.

Пока, журча, река лилась в утробу шлюза,
Вздымая на плечах баржу с мешками груза,
Смотрел я, как в простом, в горошинах, платке
Старуха берегом шла с посошком в руке.

Губами шевеля тревожно и несмело,
Казалось, что-то нам она сказать хотела —
Упрек или привет, — не мог я разобрать…
Дул ветер. Серебром ходила Волги гладь.

И вдруг могучее гуденье теплохода
Весь берег потрясло. Раскинув крылья входа,
Заслон раздвинулся, открыв широкий путь,
И приняла река нас на тугую грудь.

Какая сразу ширь! За маяком на створе
Новорожденное вскипало пеной море,
А чайки белые, едва задев волну,
Зигзагом молнии взмывали в вышину.