Николай Краснов - Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне
На прощание пожал руку, будто между прочим, сказал:
— Замуж тебе… подождать бы, Люба, — и не договорил, отвел взгляд в сторону.
Чудак профессор! И он влюбился, как те разведчики! Да ведь Сергей у меня. Один он на всю жизнь!
Свадьба была на славу! Разведчики до хрипоты кричали: «Горько!» Били, как полагается, горшки, «давили» поллитровки…
Через несколько дней перед гнедом, Любаша вдруг беспокойно огляделась.
Зашептала:
— Сережа, я слепну, кажется, от счастья. Туман ка^ой‑то перед глазами.
— Пройдет, родная, это от слабости. Окрепнешь — пройдет.
Но туман не проходил.
— Табачку понюхай, мипая, — советовала свекровь, — табачок хорошо зрение прочищает. Это у тебя вроде куриной слепоты. Пройдет.
Через месяц Любаша с радостью почувствовала в себе рождение новой жизни.
Смущенно улыбаясь, сказала Сергею:
— Теперь ты должен обращаться ко мне на вы… В консультации сказали, чтобы ты нас берег.
А вечером следующего дня Сергей получил телеграмму от профессора: «Срочно везите Любу консилиум».
И снова — знакомый длинный коридор, знакомый кабинет…
Люба в белом халате сидит перед профессором и с жадной надеждой следит за его суетливыми движениями. Он еще больше ссутулился, хотя прошло всего несколько месяцев.
— Люба, дело серьезное, — говорит он, не поднимая на нее глаз, — я не хотел тогда обижать тебя… омрачать вашу встречу. Я даже не знаю, как тебе сказать…
— Говорите, говорите сразу!
— Тебе нельзя родить, ты можешь ослепнуть совсем. Пока не поздно, надо делать аборт. Мы уже
приготовили операционную.
Крик вырвался против ее воли, она зажала рот обеими руками и застыла с широко открытыми глазами. Потом зажмурилась, до боли стиснув веки. Увидела темноту. И вдруг — ясно ощутила прикосновение мягких влажных детских губ…
Умоляюще вскинула голову:
— А ребенка увижу? Хоть на один день?
Профессор не ответил.
Любаша вскочила, судорожно сбросила халат и бегом бросилась к двери, не отвечая на окрики профессора.
— Что случилось, родная? — тревожно спросил Сергей. — Тебе же нельзя бегать!
— Ничего, ничего, все пройдет, все будет хорошо. У нас будет сын, будет! Поехали домой!
И всю дорогу Любаша тайком, жадно, ненасытно смотрела на лицо мужа…
…Летом Люба родила дочь и ослепла.
Если бы видели, с какой нежностью и любовью гладили русую головку дочери ласковые зрячие руки матери!
ПОСЛЕВОЕННЫЙ ХЛЕБ
Быль
Жил — был на кубанской земле солдат Великой Отечественной войны Георгий Иванович Лопатченко, много лет проработавший председателем колхоза «Бейсуг».
Однажды, объезжая поля, с которых увозили обмолоченное зерно, он заметил, как на крутом повороте молодой шофер рассыпал по дороге с полмешка пшеницы. Лопатченко догнал грузовик.
— Ты знаешь, с чего пошел послевоенный хлеб? — едва сдерживая себя, спросил Лопатченко парня, вылезшего из кабины.
— Меня еще тогда не было, — с ухмылкой ответил парень.
— Не знаешь? А я знаю, — побледнев от волнения, продолжал Лопатченко. — Вдовы собирали в узлы костюмы и пальто тех, кто не вернулся с фронта, и относили иногда за сотни верст выменивать на семена пшеницы. На плечах, в перевязанных надвое мешках тащили в родной колхоз первые семена нашего теперешнего большого хлеба… А зерно первого урожая возили на элеватор в бочках из‑под вина, на ишаках. Ведрами насыпали и ведрами вычерпывали! Каждую горстку пшенички старались сохранить… А ты… ухарски сыпанул не меньше полмешка.
Парень перестал ухмыляться, склонил голову, покраснев до самых ушей. Ему нечего было сказать в ответ.
— А теперь вернись и собери зерно руками.
Это событие разбередило память. Было что вспомнить о тех тяжелейших годах…
Израненный, большой, весом в сорок пять килограммов, вернулся с войны Лопатченко и впрягся в «сельский хомут». Спасибо руководителям колхозов тех лет: спасибо говорить забывали, а нагоняями потчевали частенько.
Приходилось крутиться, рисковать, но Лопатченко никогда не выбирал, кому служить: колхозникам или начальству. С рядовыми в окопах был, рядовым и будет всегда служить…
Однажды добрый риск чуть не обернулся для него большой бедой. В тот год выдался хороший урожай ячменя, но собрать его быстро было нечем. Ячмень осыпался. Свезли только солому, вспахали, а весной, после боронования, благодатный кубанский чернозем дал густые всходы осыпавшегося ячменя. Не один день ходил вокруг этого поля Лопатченко, тискал в пальцах ворот выцветшей гимнастерки, будто он душил его. Зрело рискованное решение;… Оставить самосев, показать в отчете, а семена, предназначенные для этого поля, раздать многодетным семьям и тем, кто работал на посевной… Правление поддержало своего председателя.
Уполномоченный, заехавший в колхоз, отыскал Лопатченко:
— Слушай, хитрый председатель, открой секрет, как это ты на севе людей сумел пышками кормить?
Недавний солдат Отечественной понял, что пришел момент не только покаяться, но и взять на себя
ответственность. И рассказал приезжему все, как на духу. Уполномоченный, к счастью, оказался сочувствующим.
— Да — а, братец, — раздумчиво сказал он, прощаясь, — очень многим ты, вояка, рисковал… Очень многим… Но победителей не судят. Пусть горький послевоенный хлеб хоть детям и старикам, да работягам в поле сладким покажется. — И ушел из кабинета.
Он уже не мог увидеть, как «вояка» смахнул заскорузлыми пальцами слезу с худой обветренной
щеки.
ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА
После войны почти в каждом сельском доме лежала в сундуке или комоде похоронка, а на стене, на самом видном месте, а то и возле образов висели портреты убиенных — в черной рамочке или с черной ленточкой.
Портреты были и фотографические, и рисованные. Рисовали их, увеличивали бродячие художники, которые плату за «исполнение» брали охотнее натурой: мукой, салом, яйцами, яблоками… Кто что даст. Увеличивали с крошечных фотографий из паспорта или удостоверения, а то и из районной газеты, где печатали до войны ударников руда. Других фотографий в сельских семьях чаще всего не оказывалось.
В большом лесном поселке, где я после войны обзавелся семьей, бродячие живописцы появлялись весьма редко. Я же еще в школе неплохо рисовал, и когда, движимый чувством любви к жене, сделал карандашный рисунок ее головы с роскошной косой, она вдруг стала упрашивать меня увеличить портрет ее погибшего брата. Мог пи я отказать ей! Моя старательность и подсказки жены увенчались, кажется, успехом: родственники узнавали нарисованного. И ко мне потянулись вдовы. В селах ведь ничего не скроешь.
Сколько я ни отказывался, сколько ни убеждал, что не могу ручаться за сходство, женщины умоляли попытаться. Иногда со слезами. И я сдавался.
Пришла как‑то с девочкой совсем еще молоденькая женщина и стала уговаривать увеличить портрет ее мужа, погибшего под Смоленском.
— Вы, кажется, тоже под Смоленском воевали, — тихо произнесла она, чтобы убедительнее подействовать на меня, и протянула шоферское удостоверение с маленькой истертой фотографией.
— Я с удовольствием сделал бы уважение для семьи человека, воевавшего на одном фронте со мной, но тут же не за что зацепиться глазу!
Мне казалось, что после такого аргумента женщина откажется от затеи.
— Другой‑то фотографии нет у меня. Сниматься не любил он… А Верочка не помнит его, годика не было, как ушел… Надо ведь ей отца‑то знать — почитать… Я вам подсказывать буду, где какую черточку поправить.
Она положила руку на головку Верочки, словно призывая ее помогать матери упрашивать упрямого дядьку. Девочка подняла на меня голубые умоляющие глаза, в которых было столько мольбы, что я был
обезоружен.
— Ладно, попробую, — согласился я, вспомнив, что у жены есть увеличительное стекло, которое сможет помочь мне.
Первый набросок так и не удался, я порвал его. Взял листок ватмана поменьше — вспомнил мудрый совет мастеров: в маленьком этюде — маленькое вранье, в большом — большое… Когда закончил «потение» над необычным заказом, пригласил женщину, чтобы она высказала свои замечания. Каково же было мое удивление, когда она, впившись глазами в творение моих рук, тихо и удовлетворенно сказала:
— Ну вот… получилось же. А вы не хотели… Теперь Верочка увидит своего папу, — она помолчала несколько мгновений, за которые я, конечно же, успел понять, что хоть и мало похож портрет, но не это главное в ее заказе, потому, может быть, она и не взяла с собой на этот раз дочку.
— Только исполните еще одну мою просьбу? — вдруг спросила, стеснительно склонив голову. — Сделайте ему глаза голубыми…
![Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/uploads/posts/books/275812/275812.jpg)
