KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Поэзия, Драматургия » Поэзия » Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Борис Пастернак, "Лирика 30-х годов" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Метаморфозы

Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь, —
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я — живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый,
Мой бедный прах, когда-то так любимый.

А я все жив! Все чище и полней
Объемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой и мертвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре —
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.

Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.

Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!

Лесное озеро

Опять мне блеснула, окована сном,
Хрустальная чаша во мраке лесном.

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,
Где пьют насекомые сок из растенья,
Где буйствуют стебли и стонут цветы,
Где хищная тварями правит природа,
Пробрался к тебе я и замер у входа,
Раздвинув руками сухие кусты.

В венце из кувшинок, в уборе осок,
В сухом ожерелье растительных дудок
Лежал целомудренной влаги кусок,
Убежище рыб и пристанище уток.

Но странно, как тихо и важно кругом!
Откуда в трущобах такое величье?
Зачем не беснуется полчище птичье,
Но спит, убаюкано сладостным сном?
Один лишь кулик на судьбу негодует
И в дудку растенья бессмысленно дует.

И озеро в тихом вечернем огне
Лежит в глубине, неподвижно сияя,
И сосны, как свечи, стоят в вышине,
Смыкаясь рядами от края до края.

Бездонная чаша прозрачной воды
Сияла и мыслила мыслью отдельной.
Так око больного в тоске беспредельной
При первом сиянье вечерней звезды,
Уже не сочувствуя телу больному,
Горит, устремленное к небу ночному.
И толпы животных и диких зверей,
Просунув сквозь елки рогатые лица,
К источнику правды, к купели своей
Склонялись воды животворной напиться.

Соловей

Уже умолкала лесная капелла.
Едва открывал свое горлышко чижик.
В коронке листов соловьиное тело
Одно, не смолкая, над миром звенело.
Чем больше я гнал вас, коварные страсти,
Тем меньше я мог насмехаться над вами.
В твоей ли, пичужка ничтожная, власти
Безмолвствовать в этом сияющем храме?
Косые лучи, ударяя в поверхность
Прохладных листов, улетали в пространство.
Чем больше тебя я испытывал, верность,
Тем меньше я верил в твое постоянство.
А ты, соловей, пригвожденный к искусству,
В свою Клеопатру влюбленный Антоний,
Как мог ты довериться, бешеный, чувству,
Как мог ты увлечься любовной погоней?
Зачем, покидая вечерние рощи,
Ты сердце мое разрываешь на части?
Я болен тобою, а было бы проще
Расстаться с тобою, уйти от напасти.
Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери,
Родители первых пустынных симфоний,
Твои восклицанья услышав в пещере,
Мычали и выли: «Антоний! Антоний!»


Владимир Луговской

Послесловие

Меня берут за лацканы,
Мне не дают покоя:
Срифмуйте нечто ласковое,
Тоскливое такое,

Чтобы пахнуло свежестью,
Гармоникой, осокой,
Чтобы людям понежиться
Под месяцем высоким.

Чтобы опять метелица
Да тоненькая бровь.
Все в мире перемелется —
Останется любовь.

Останутся хорошие
Слова, слова, слова,
Осенними порошами
Застонет голова,

Застонет, занедужится
Широкая печаль —
Рябиновая лужица,
Березовая даль.

Мне плечи обволакивают,
Мне не дают покоя —
Срифмуйте нечто ласковое,
Замшевое такое,

Чтоб шла разноголосица
Бандитских банд,
Чтобы крутил колесиком
Стихов джаз-банд,

Чтобы летели, вскрикивая,
Метафоры погуще,
Чтобы искать великое
В кофейной гуще.

Вы ж будете вне конкурса
По вычурной манере, —
Показывайте фокусы
Открытия Америк.

Все в мире перекрошится,
Оставя для веков
Сафьяновую кожицу
На томике стихов.

Эй, водосточный желоб,
Заткнись и замолчи! —
Слова мои — тяжелые,
Большие кирпичи.

Их трудно каждый год бросать
На книжные листы.
Я строю стих для бодрости,
Для крепкой прямоты.

Я бьюсь с утра до вечера
И веселюсь при этом.
Я был политпросветчиком,
Солдатом и поэтом.

Не знаю — отольются ли
Стихи в мою судьбу, —
Морщинки революции
Прорезаны на лбу.

Не по графам и рубрикам
Писал я жизни счет.
Советская Республика
Вела меня вперед.

Я был набит ошибками,
Но не кривился в слове,
И после каждой сшибки я
Вставал и дрался снова.

И было много трусости,
Но я ее душил.
Такой тяжелый груз нести
Не сладко для души.

А ты, мой честный труд браня,
Бьешь холостым патроном,
Ты хочешь сделать из меня
Гитару с патефоном.

Тебе бы стих для именин,
Вертляв и беззаботен.
Иди отсюда, гражданин,
И не мешай работе.

Пепел

Твой голос уже относило.
   Века
Входили в глухое пространство
   меж нами.
Природа
   в тебе замолчала,
И только одна строка
На бронзовой вышке волос,
   как забытое знамя,
   вилась
И упала, как шелк,
   в темноту.
Тут
   подпись и росчерк.
      Все кончено,
Лишь понемногу
в сознанье въезжает вагон,
идущий, как мальчик,
не в ногу
с пехотой столбов телеграфных,
агония храпа
артистов эстрады,
залегших на полках, случайная фраза:
«Я рада…»
И ряд безобразных
сравнений,
эпитетов
и заготовок стихов.

И все это вроде любви.
Или вроде прощанья навеки.
   На веках
   лежит ощущенье покоя
   (причина сего — неизвестна).
   А чинно размеренный голос
   в соседнем купе
   читает
о черном убийстве колхозника:

— Наотмашь хруст топора
   и навзничь — четыре ножа,
в мертвую глотку
   сыпали горстью зерна.
Хату его
   перегрыз пожар,
Там он лежал
   пепельно-черный. —
Рассудок —
   ты первый кричал мне:
   «Не лги».
Ты первый
   не выполнил
   своего обещанья.
Так к чертовой матери
   этот психологизм!
Меня обнимает
   суровая сила
   прощанья.

Ты поднял свои кулаки,
   побеждающий класс.
Маячат обрезы,
   и[17] полночь беседует с бандами.
«Твой пепел
   стучит в мое сердце,
   Клаас.
Твой пепел
   стучит в мое сердце,
   Клаас», —
Сказал Уленшпигель —
   дух
   восстающей Фландрии.
На снежной равнине
   идет окончательный
   бой.
Зияют глаза,
   как двери,
   сбитые с петель,
И в сердце мое,
   переполненное
   судьбой,
Стучит и стучит
   человеческий пепел.

Путь человека —
   простой и тяжелый
   путь,
Путь коллектива
   еще тяжелее
   и проще.
В окна лачугами лезет
   столетняя жуть;
Все отрицая,
   качаются мертвые рощи.

Но ты зацветаешь,
   моя дорогая земля.
Ты зацветешь
   (или буду я
   трижды
   проклят…)
На серых[18] болванках железа,
   на пирамидах угля,
На пепле
   сожженной
   соломенной кровли.
Пепел шуршит,
   корни волос шевеля.
Мужество вздрагивает,
   просыпаясь,
Мы повернем тебя
   в пол-оборота,
   земля.
Мы повернем тебя
   круговоротом,
   земля.
Мы повернем тебя
   в три оборота,
   земля,
Пеплом и зернами
   посыпая.

Жестокое пробуждение

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*