Александр Этерман - Реквием по Н В

I
Шаг первый — это шаг через порог.
А он себе цедил из будуара
Похабный, но бессмертный монолог
С произношеньем польского гусара.

Так в проходной судейской болтовне
Мелькает: "20-б — убийство взором".
Мы, слава Б-гу, третий год в стране,
Где от смущенья щелкают затвором.

И, будто через розовый бокал,
Твое лицо, попорченное болью,
Смотрело на меня, и я молчал,
Раздавленный вернувшейся любовью.

Нас разделял не шаг и не обман.
Мы честно исполняли обещанье
Публично плюнуть в собственный роман
И чуть не разрыдались на прощанье.

Но, к сожаленью, римский лаконизм
Не беотийский. В этом эпизоде
Пошел ко дну испытанный трюизм,
Опасно удлинившись в переводе

И всхлипнув, как начищенная сталь
В аранжировке было безобразно.
Я нагло распинался про мораль,
Оттягивая торжество соблазна.

И вот, дождался. Смотрит, как убить.
Не то, чтобы не узнавала вовсе,
Но как я мог тебя предположить
В ощерившемся красноглазом мопсе!

Мы мерзко обожрались беленой,
И с юных лет толкуем сновиденья.
А все равно — завидев привиденье,
Невольно упираешься спиной.

II
Надев пижаму, я меняю цвет,
Как камбала. Когда достанет духа
На ночь с тобой. За все один ответ
Кончается язвительно и сухо.

Твои часы показывали два.
Я встрепенулся, сделал предложенье,
И бедная больная голова
Рассыпалась от головокруженья.

Накрыть в постели, в собственном дворце
Красавицу, известную в столице,
С застенчивой улыбкой на лице
И, кажется, занозой в ягодице,

И повторять, что никакой не врач
И вообще совсем не в этом стиле
И дьявольски боюсь таких удач,
Хотя они мне, безусловно, льстили!

Куда податься? Разве что взаймы.
Отстукав тридцать в поисках опоры,
А в пятьдесят уехав с Колымы,
Пожалуй, поздно метить в Пифагоры.

Я выудил как новый Вавилон
Москву и в ней — московское плененье
За три столетья до конца времен,
В кольце бульваров и под настроенье,

Так что с любовью лучше не шути,
И кто еще за перса в Вавилоне!
И если затеряться в десяти,
То отчего не в первом миллионе,

Где близко и, пожалуй, горячо?
Пока она расчесывает гриву,
Ругнуться вслух и руку на плечо
Совсем не поздно, хоть и щекотливо.

В урочный час неловко уступать.
Но, как красавец, проданный в Египет,
Я выкручусь. Он специально сыплет
Остротами — и брюки под кровать.

А посреди старинного пруда
У лилиями схваченной осоки
Волшебная холодная вода
Размешивает хоть и недалекий

От истины, но утерявший цвет
И все-таки немеющий от сходства
Твой голубой смеющийся портрет
И мокрую эмблему пароходства,

Как заметают старые следы.
И вообще — не очень-то хотелось
Бессмысленно кружить вокруг воды
В которую ты сдуру погляделась.

III
Но что же делать? Всякому дерьму
В свой час на чей-то вкус припишут сладость.
Я задрожал. Неведомо кому
В конце концов выходит боком слабость.

Бессовестно мириться от тоски.
Но пить помаду, млеть от поцелуев
И, обводя, хотя бы и всухую,
Ехидный контур, потирать виски?

IV
В конце концов и наши города
Всецело слиплись. Став одной из многих,
Студеная московская вода
Нашла себе других членистоногих.

И, как среда для мертвых и живых,
Развившись животворно и смертельно,
В итоге стала общей на двоих
И никакой для каждого отдельно.

Еще добро бы город на Неве
А то опять с позором носом в Вислу!
И оставаться собственно в Москве
Мне не было ну никакого смысла,

А спас меня обычный почтальон.
И рано утром, вспухши от натуги,
Я все-таки допер про Вавилон,
И то — с подачи собственной супруги.

V
От жидких будней царского сераля
Впадая в полноводную тоску,
Расплачешься, как уличная краля
По мужу и надежному куску,

Тем более, что по пути из плена
Через пустыню вдоль и поперек
Мы к празднику имели непременно
Двухдневный, а не суточный паек,

И стало быть, еще посожалеем
О рыбе-хек и хрусте огурца.
Не так ли было голодно евреям,
Отлившим самоварного тельца?

VI
Шаг следующий — аж по полю боя.
Дуэль сошла с классических картин
За двадцать пять шагов нас было двое,
Но гоготал и злился я один.

Он не дышал. Я не без содроганья
Схватил запястье. Ты была права.
Плащ с бахромой, как пылкое признанье,
Так и лежал, всплеснувши рукава.

Его качали. В плотной гуще снега
Блеснула кровь. По кружеву следов
Пошли назад. Я продавил с разбега
Небесно серебрившийся покров

В шести местах. Влепив двенадцать оспин
В нетленный до дуэли идеал.
Он больше смял. С женою в эту осень
Нам вечно не хватало одеял.

Что это значит, выяснилось к лету
Я идиот к взаимному стыду.
Когда он выбрал эти пистолеты,
Я знал, что непременно попаду.

VII
Вздох — шаг. Стон тоже. С самого рожденья
Без задних ног. Не шевельнуть рукой.
Невиннейшие наши похожденья
Проносятся над шахматной доской,

Сшибая пешки. Живо бросив карты,
Заговорю по-датски о любви.
Из всех, открытых в середине марта,
Там будет радикальнее. Увы,

Столпотворенье тоже. По привычке,
К себе в постель. До состоянья риз.
От счастья, что ли? От зашейной лычки
К предплечию — и непременно вниз,

И далее — к известному моменту
Успеть родиться и обзавестись
Судьбой, любовью, веским аргументом
И с первою женою развестись.

VIII
Я столько зим скучал по снегопаду!
Немного скиснув рано поутру,
Никчемные осадки были рады
Радехоньки растаять на ветру.

Мне оставалось только жать плечами.
Немножко обобщая гололед
И все, что было раньше между нами,
Я вписывался в календарный год,

Треща в суставах. Что мне делать дома?
Так превосходно в лучшем из миров!
Из кислосладкой ледяной истомы
Я не спешил под утепленный кров,

Где все, что совершается — фатально,
Не то, что тут — почистился и встал.
И рукотворным утешеньям в спальне
Чего я только не предпочитал!

И вовсе не числом, как хлопья снега,
А тактикой. Я обходил квартал,
И от попытки суетного бега
Сначала зуб на зуб не попадал,

Но скоро стало весело и жарко.
И, направляясь к станции метро
И поскользнувшись на аллее парка,
Я повредил четвертое ребро.

IX
Снег никогда не падал в Вавилоне.
Гриф никогда не грезил над Москвой,
Но, описав дугу на небосклоне,
Он опустился в снег передо мной,

Крутил, валил и таял. Ночь катилась
К Москве-реке. Шла смутная зима.
В ее груди как бешеные бились
В зеленый лед одетые дома,

И — прямо через длинные ресницы
По улице метелью пролетал
Трамвай, а может, призрак колесницы,
И как пустой троллейбус дребезжал,

И, растворившись за стеною белой
С дурацким колпаком на фонарях,
Он мыслился как ледяное тело
На лошадиных ледяных ногах,

Зацокавших по ледяному склону
Как мотылек — на свет своих очей,
На медленно растущую колонну
В полкилометра жженых кирпичей.

X
Когда в углу за шкафом вырос мох,
А за окном — седое оперенье,
Я понял, что сплетение эпох,
А не амбиций — гвоздь столпотворенья,

И даже не смешенье языков.

Неразличимость зимних городов
И явное веков несовпаденье
Сплетались, как цветные сновиденья,
И падали, как снег из облаков

И смелый летчик. Ндравную чету
Не обойдешь, не упразднив границы.
Не так уж много было на счету
Той ночью у конкретной единицы,

А выгорело. Мальчик прогремел,
И самолет, едва крупней вороны,
Как выяснилось, пошутил и сел
В День противовоздушной обороны,

Что привело к отставке разных лиц.
Я сразу размечтался о лекарстве.
Радары в сопредельном государстве
Не то, чтобы ловили хищных птиц,

Но зимней ночью, по уши в снегу,
Так могут только ангелы да феи.
Вдобавок, на персидском берегу
Стояли две зенитных батареи,

Отлично наводились на тепло
И метко били по военнопленным.
Так что, пожалуй, мне не повезло
Не меньше, чем оплеванным военным.

XI
Не все так сладко. Подвернув лодыжку
И улыбаясь из последних сил,
Я слушал рассужденья и отрыжку
Зажравшихся и мнущихся светил,

Трезвон в ушах и боль в боках и членах.
На то суровый климат, крепкий лед,
Конец зимы. Разбавив краску в венах,
Я бы залил ее за переплет.

XII
Под вечер завязались беспорядки.
Фальшивый джинн, отпущенный себе,
Кружился в очаге старинной кладки
И таял в развороченной трубе.

Мой Вавилон, уже неотличимый
От облесенных Воробьевых круч,
Легко спознавшись с истинной причиной
Грехопаденья белого из туч

И силуэтом незнакомой башни,
Русскоязычно примется опять
За старые останкинские шашни
Затем и строил, чтобы взбунтовать

Природу против собственной натуры
И местных выгод. Из подобных мест
Нетленная аккадская халтура
Передавалась в Конго и Триест

Вторым каналом. Первым специально
Врубали только новости да джаз
Для средних школ. А нынче прямо в спальне
Усматривают Рим через Кавказ

И сочетают умное с полезным
Из первых рук без всякого труда.
Держа на юг из нашего подъезда
Всенепременно попадешь туда.

XIII
Союз зимы с инстинктом разрушенья
И мы с тобой со скрежетом зубов
Перемывали славное крушенье
Ночное сопряженье городов

Вверх по дуге, застывшею рекою.
Восторженно — как будто — где кутить?
Решаем — будем драться — но какое
Бы хулиганство нам предотвратить?

И чем заняться? Как прищучить гада?
И тут как раз весенний звон витрин.
Я обернулся. Столб тихонько падал,
Верхушкой заезжая в магазин,

И погасил. Снежинки белой вязью
Вспорхнули и исчезли на лету.
Порвав с гудящей проволочной связью,
Безлюдный город падал в темноту.

Мне страшно не хватало телефона.
Кому поведать? Местная шпана
Сидела дома. От Двины до Дона
Ни одного горящего окна.

Ты засмеялась. "Заполночь теплее,
В такой-то шубе! — А без фонарей
Куда как лучше. Я не молодею
И не хочу. И кончится скорей".

Я испугался. Вечер разгулялся
Как Дон-Жуан. Придется подбирать
Слова назавтра. Если путч удался,
То как его теперь именовать?

Взорвав мосты и отцепив вагоны,
Как частность, избавляясь от частей,
Ночь закрутила штурм Иерихона,
Петляя и визжа, как сто чертей.

XIV
Я весело улыбку в шапку прятал
И не без удивленья наблюдал
Искорененье старого порядка
И начисто оттаявший квартал.

Москва, метель и ночь сводили счеты,
А между ними, каркая и злясь,
Метался гриф, испуганный охотой
На хищников, проталины и грязь.

Пускай спасется! С правого колена
Последний залп — до будущей зимы!
После того, как вырвался из плена,
Он изводился в точности, как мы

По кровожадной молодой особе,
Попутавшей любовь и ремесло.
Я прохлаждался в пуховом сугробе,
Куда нас беспричинно занесло,

И быстро таял. Говорят, разлука
Длинней любви. А если вместе жить?
Я много лет не целовал ей руку
Неровен час, придется отрубить!

К семи утра, когда протопал мимо,
Ругая нас, мальчишка-почтальон,
Московская метель невозмутимо
Взяла мгновенным штурмом Вавилон.