Александр Этерман - Реквием по Н В

I Вновь столкнулись. Все в этой же области знаний.
Воскресая, опухшие тени живых
Усыхают до прежних своих очертаний,
Испытав безнадежное таянье их

На себе — на краю предварительно вскрытой
Треугольной могилы — как гость из страны,
Не такой уж богатый, но сытый и бритый
Отутюженный смокинг — с другой стороны,

Где, не шибко волнуясь по поводу сроков,
Экскортируют прямо из оперы в ад.
Мы расстались давно и без лишних упреков
И немного фальшивим на северный лад.

II Так строят ракурс. Неприличность в том,
Что в негативе смачно и красиво.
Я начал им позировать в слепом
Повиновеньи силе объектива.

III Я здесь родился. Прежде молока
Переварил солидный колкий воздух
И фразу о глядящих сорока Веках.
Здесь деревянный посох

Заделался драконом и уполз,
Задействовав довольно мерзкий опыт.
Здесь я любил. Здесь я любил работать,
Зимой бездельничал, а летом мерз,

Хотя конечно, десять лет назад
Во мне бродили жизненные соки.
Так трудный быт и родовой уклад
Из недостатков делают пороки.

IV Я точно помню — снежная крупа
Дешевле манной. Переводим лупу
С простительного "молодежь глупа"
На выспренное "разводиться глупо,

Еще глупее, чем курить "Казбек".
Москва как многолетнее растенье
Видала зимний дождь, весенний снег,
Никчемное осеннее цветенье

И вовсе не обиженный судьбой
И явственно к погоде непричастный
Развесистый кленовый разнобой
Не красножелтый и не желтокрасный.

Здесь я постился и играл в любовь,
Но неудачно. Со второго раза
Пришлось сдавать слюну, мочу и кровь
И прочищаться возле унитаза.

V Куда деваться? Взять и исказить
Текущие из города в предместья
Стремительные шумные предметы
Еще труднее, чем изобразить,

Но я справлялся. Правда, не всегда.
По счастью, у меня больших талантов
Как килек в бочке. Наконец, суда
На целых сорок бочек арестантов.

Огромный мост склонился над рекой.
Опасно опираясь на перила
И морщась оттого, что ты курила,
Я пробовал достать до дна рукой.

Беседовать не значит не жевать.
Мы поедали сладкое печенье
И всматривались в сонное теченье,
Пытаясь за него переживать.

Здесь я встречал безумную весну,
Усваивал текущие жаргоны
И совершал ночные перегоны
В ущерб карману, принципам и сну.

Ну, и кропал. Понятно, не о том
И не о сем. Попробовал об этом,
Но накололся. Я зимой и летом
Любил жену, Прокофьева и дом,

И то слегка. Подкармливая их,
Как вертопрах на собственные средства
Хозяев, от которых ждет наследства,
Но вовсе не горит застать в живых.

VI И был, наверно, и не так уж плох,
Но, чередуя города и веси,
Усох, как лист фиговый, и присох
Как банный лист. Зато прибавил в весе,

Как греки, превращенные в свиней.
Облизываясь на ворота рая,
Я смаковал изгнание, корней
От тучных площадей не отрывая.

Да и чего за сливу жизнь губить!
Я покупал их утром на базаре.
Господь велик — по паре каждой твари
Ему легко, мне страшно воскресить.

VII Я получил наследство. В сером небе,
В торжественно распахнутом окне
Горело солнце, и палящий стебель
Колол глаза и заползал ко мне.

Земля струилась как вода в протоке,
В бесцветной дымке строили вокзал,
И быстрый день зимы голубоокой
Рождался, был и тихо изчезал.

Все было живо и необычайно
Похоже на кошмарный детский сон,
На жизнь игрушек и на их сусально
Сосулечно-свирепый перезвон,

Щемящий сердце с первого захода.
По сути, с детства. Узкая кровать
Прелестная клиническая мода
Так преуспеть и разочаровать!

Мой друг синоптик чокнулся и запил,
И в пятницу сбежал, как от чумы,
От белоснежных дротиков и сабель
Закончившей вторжение зимы.

VIII Я получил бесценное наследство,
Опасное для всякой мелюзги
Отличное лекарственное средство
Одновременно деньги и долги

И сотню писем. Окажите милость,
Возьмитесь счесть. Начните с тех же слив
Я так старался! Голова кружилась
От страха и ужасных перспектив.

Так поливают снег холодным потом.
День раскололся. Прямо надо мной
Дул южный ветер. Как кулик — болотом,
Он в минус десять управлял страной.

На плеск воды, на колкое признанье,
На едкий чих — как фокусник лихой,
Без отвращенья — с легким содроганьем
Он взмахивал прозрачною рукой

И этим самым отвечал имущим
И неимущим их материал,
И нимб горящий, словно хлеб насущный,
С высоких лбов к желудкам воспарял.

Как хорошо вести себя примерно!
Я упражнялся, не боясь тюрьмы,
К восторгу доброхотов и, наверно,
К отчаянью дававших мне взаймы.

Что там необычайные расходы!
Я понимал, что при таких серьгах
Могу никак не меньше, чем полгода
За просто так не думать о деньгах

И экономить разве что на спичках
Меняя пять минут на пять рублей,
Я меньше думал о залетных птичках,
Чем средний некурящий дуралей.

Я получил наследство.
Я гордился Своим богатством.
Так монгольский хан
Считал своими тысячи традиций
Легко разбитых им культурных стран.

IX Значительный мелкопоместный барин
Восьмой с бревном и первый на коне
Пленил меня. Сидящий в нем татарин
Пошел вприкуску к остальной родне.

Но чем он правил? Покоренным миром?
Что там друзья, и что им уколоть,
Когда плывет и заплывает жиром
Недавно обожаемая плоть

И стыдно протекает между пальцев
Или, напротив, явно мимо рта!
В конце концов, попользовавшись сальцем,
Мы завопим: "Какая красота,

Какая прелесть — просто кровь играет!
Не полно ей? А лучше встречный иск
В парижский суд". Там снова выбирает
Из трех богинь — и вновь ее — Парис.

X Жестокий грек делил мое наследство.
Я должен был, вконец замерзнув, ждать,
И должен был, сцепив ладони, греться
И для того чужой костер искать.

Я ехал на шестнадцатом трамвае,
Отчаянно скрипевшем на бегу,
Из своего трехкомнатного рая
В кирпичный блок, укрывшийся в снегу,

Чтобы подняться до Новокузнецкой
Не как обычно, из берлоги льва,
А утомив коленки по-турецки
Не через битый час, а через два,

Замерзнув вместе с хлипким даром речи.
Чего не дашь без всяких прав любить?
Я был готов вконец испортить встречу,
Чтобы хоть как-никак ее продлить.

XI Наверное, не так уж глупо помнить
И теребить предательницу-нить,
Ведущую в одну из мрачных комнат,
Где не боятся прошлое хранить,

Когда уже совсем не держит память
Гуманный век — но в этом-то и соль,
Что здесь по недомыслию не давят
Платоном обожравшуюся моль.

Как скучно быть так подло бережливым!
Чем зарывать добычу как пират,
Запри ее и назови архивом
Пусть превратится в антиквариат,

А то сегодня всяк себе историк
И может без нужды в поводыре,
Как даму сердца, зло окликнуть дворик
Как там он было звался при Петре

И улыбался дедушке-гусару,
И, обернувшись лечащим врачом,
Лягнуть проспект и подмигнуть бульвару
Мол, в том и том-то ты разоблачен.

И неизвестно, то ли отзовется
Соседский сеттер, то ли оживет
Боярский дог, и в городе начнется
Не то пожар, не то переворот.

Я ехал в центр покуда суть да дело
В Бейрут, в Тифлис, в Кампалу и Триест
И отгонял отравленные стрелы
От ноющих и уязвимых мест.

Я разрешил распутному Парису
Занять мой дом, и далее, найти
Мою пяту, и на одежде вышить
Куда стрела должна в меня войти.

А он, бедняк, занялся соблазненьем
Нагих богинь, разделом их вещей…
Я ехал в центр, подальше от сомнений,
От факелов, от ламп и от свечей

Бессовестным и бесколесным рикшей
В трамвае, освещенном изнутри,
Вдвоем с тобой, от холода притихшей
И яростно считавшей фонари.

XII Я здесь родился. Здесь нашел тебя
И до сих пор встречаю и теряю,
И сочиняю глупые тирады,
Твоих гостей и мужа теребя.

Здесь мой герой разбил свою судьбу
Как разбивают сад, как строят город
Или выносят на своем горбу
Целительный и беспроцентный голод.

Здесь я впервые в жизни вышел в свет
И живо пал в общественное мненье.
Здесь приобрел известность Магомет,
Здесь я задумал светопреставленье

И здесь Господь его осуществит,
Я думаю, как только потеплеет.
Здесь в семь утра не больно-то светлеет,
И даже нефть не очень-то горит.

И неодушевленная земля
Тоскует терпеливо и уныло,
Поскольку здесь, дрожа от страха, я
Остановил горящее светило.

XIII Колокола, моя больная нота,
Чего еще такому дураку?
Я написал обидную остроту
На обнаженном бронзовом боку.

Я не питал малейшего расчета
При виде их в меня вселился бес…
Колокола, моя больная нота…
Одушевляя маленький прогресс,

Париж растит, Москва стирает грани,
Но над Парижем не было Кремля…
Нам не соткать благословенной ткани
Без бедного больного короля.

Я чувствовал себя печально медным
Под тошнотворный звон гудящих век
В ночную тишь, к своим владеньям ленным
Сорвался с места обнаженный снег.

Он бил в меня, как в башне бьют тревогу.
И, скармливая ночь под хвост коту,
Взмывал как жребий, неугодный Богу,
Или как танк по пыльному мосту.

В итоге белоснежная дремота
От этих ласк мне в волосы легла.
Колокола, моя больная нота
Нет, не звучат во мне колокола.