Фердинанд Фингер - Любовь и жизнь, похожие на сон

Жене

Мы шли дорожкой через поле с васильками

Безбрежным, словно море, с голубой волной.

И ты тихонечко сопротивлялась, словно зная

И чувствуя, что станешь вдруг другой.

Интуитивно понимая, что невинность у порога

Уже осуждена – окончится дорожкой той.

Но из моей руки не вырывалась, слава Богу,

Дорожка с васильками для тебя была судьбой.

И вот теперь вдвоем в той солнечной купели

Нас искупал Господь – не посчитал, что грех,

Связала нас любовь и в самом деле

На пятьдесят связала – нас двоих на полувек.

Стена пшеницы колыбель ту окружала,

И жаворонок, трепеща, нам пел из высоты.

Там страсть навеки нас двоих связала,

Стальной цепью неразрывной вырвала из суеты.

Из одиночества и пустоты нас вырвала навеки

И обрекла на жизнь счастливую двоих.

Дала нам все, что надо человеку,

Которую и не представить – нам теперь в ней жить.

Спасибо, поле, за застенчивость твою,

Которою ты скрыла наше прегрешенье.

Спасибо Господу за Милость потому, что

Он открыл для нас Любви прозренье.

Жене

От запаха весны я охмелел отчайно,

И шорох бабочки прекрасных крыл

Сейчас я вспомнил не случайно,

Ее, присевшей на твое плечо, я не забыл.

Тончайший шорох – он волнует бесконечно.

Воспоминаниями душу вдаль маня.

Его возьму с собой в дорогу я навечно.

О, бабочка! Не покидай прекрасного плеча!

Жене

О, женщина, загадка из загадок,

Преследуешь меня – а почему?

Наверно, потому, что женщина не требует разгадки —

Не разгадать разгадку – той загадки никому.

Ведь даже Рафаэль своею гениальной кистью

Не смог отобразить, что в женщине лежит.

А там такое! Я клянусь своею жизнью,

Что, заглянув туда, слепоглухонемой заговорит.

И хорошо, не надо философствовать напрасно,

Оставим тайну без разгадки навсегда.

Есть постулат – любая женщина прекрасна,

Стройна, мила, умна, изящна – как моя жена.

Жене

Стою, грущу, душа сейчас в смятенье,

Передо мною старый пень стоит,

Он смотрит на меня в недоуменьи,

И сердце бедное мое от этого болит.

Каким могучим ты каштаном был,

Таким же, как и я, красив и молод,

Цветами ты прекрасными весь был покрыт,

Пока не наступил осенний холод.

Я помню, как сейчас, у корня твоего

Сидела девушка, сияя красотою,

Теперь мы перед пнем твоим стоим.

Старушка верная моя со мною.

Каким могучим ты каштаном был,

Таким же, как и я, лет в двадцать,

Какою кипенью цветов одетым был,

Теперь не можем мы ничем похвастать.

Теперь уж нет той кроны над тобой,

А голова моя покрыта сединою,

«Что, брат, молчишь? Ведь нечего сказать,

Уж нечем поделиться нам с тобою».

Ну, не горюй, не умер ты совсем,

Ты в памяти моей качаешь гордой кроной,

Ты жив – и будешь жить всегда, ты в нас,

Пока мы на земле живем – и вечно молодой, и вечно новой.

Жене

Я иду тропинкой полевою,

К соловьиной роще в вечеру,

Не дождусь свидания с тобою,

На высоком по-над речкой берегу.

Поле да с перепелиным перебором,

Рожью, что под ветром, как волна,

Осиненное все цветом васильковым,

С шумом нежным – золотая рожь моя.

Соловьиной трелью окруженный.

Как через оркестр, я иду,

Темный лес стоит, завороженный,

Васильки в руке тебе несу.

Вечереет, из лесу чечеткой

Прозвучал тетеревиный стук.

Пылью бисерной нас осыпают звезды,

Луч луны нас освещает вдруг.

Из лесов таинственным «ку-куком»

Нам с тобой отводятся года.

Ну, на счастье прокукуй, кукушка,

Нам сто лет счастливые тогда.

Заяц на лугу прядает ухом,

Любопытный, маленький, косой,

Спать пора уж, умолкают звуки.

Нас оставь под этою луной.

Весь я в нетерпении свиданья,

Перестань-ка, сердце, не балуй,

Замираю в страстном ожиданье,

С губ твоих горячий поцелуй.

Здесь, как в колыбели первозданной,

Посреди некошеной травы,

Песню о Любви, нам Богом данной,

В вечеру поют над речкой соловьи.

Памяти великой Спесивиевой

Балет – трепещущей души стремительный полет.

Он бриллиант в либретто содержанья,

В балете духа балерины взлет,

И этот дух – он торжество искусства, воплощение очарованья.

Вот начинается таинственного чуда волшебство,

Вот льется в сердце музыка великого Сен-Санса,

В ней лебедь умирает, словно человеческое существо,

И зрители охвачены волной неповторимого нюанса.

Бессмертное стремленье к красоте с балетом навсегда.

Оно неистребимо, непреложно, как дыханье.

Искусством выточены балерин прекрасные тела,

Прекрасно белых пачек и пуантов белое шуршанье.

Какой невероятный труд стоит

за легкостью движения внутри, Который мы на сцене и не замечаем – дилетанты.

Родились балерины Терпсихоры дочерьми,

Богинями балета и его небесного бессмертного таланта.

Ведь каждое движение руки иль пальцев, иль ноги

Является мельчайшей нотки повтореньем.

Движение идет за музыкой, которая внутри,

А музыка вдруг превращается в чудесное движенье.

О, Зритель! Перед балериной на колено припади!

Ты в первом там сидишь, бриллиантами сверкая.

Как зритель, ты ведь только за билеты заплатил,

А настоящую цену билетов балерина кровью искупает.

От Господа награда балерине велика.

И Господом оценена в огромной мере.

За то, что балерины людям отдают свои сердца

В Божественном Искусстве на дыхания пределе.

Жене

Москва. Октябрь. Пятьдесят седьмой.

Там моросящий дождик за окном осенний, бесконечный.

Не сплю. Оделся, уж идет второй,

Я выхожу из дома, весь в терзаниях сердечных.

Мне двадцать три, мне очень плохо на душе.

Ночь. Постоянный дождь. Мне собеседник нужен.

Я вышел на Тверскую, нет машин уже,

А те, что редко проезжают, все шуршат колесами по лужам.

Тоска. Один. Хотя я не совсем один.

Не замечаю я, что молодость со мною.

Напротив Долгорукий на коне и книжный магазин,

Я на Тверской курю, а он с протянутой ко мне рукою.

Нет человека, тот, что в двадцать три,

Который не мечтал, что он любимый.

Но нет любви, один, как перст, в ночи,

И где любовь, в которой можно утонуть неразделимой?

Надежды ноль. О, Боже! Помоги

Скорей уйти от одиночества, о, Боже!

Фонарные огни, и дождь шумит в ночи.

Чу! Где-то каблучки стучат, похоже.

Затягиваюсь сигаретой, в теле дрожь. А, может быть, она?

И вдруг передо мною в пелене дождя вдруг появилась

Тонюсенькая девушка под зонтиком одна.

Откуда? Отчего? И как виденьем чудным воплотилась.

Нет, не видение. Внезапно завязался разговор,

Что припоздала, и метро закрыто, а живет в Жуковском.

Вот и гуляет. Я, смотря в глаза, сказал в упор.

Что, может быть, пойдем ко мне, ведь поздно.

И вдруг я понял, что пришла любовь.

От женских хитростей обманных, ну, ни грамма.

Открытый взгляд, ни капельки жеманства, взволновал мне кровь,

Наивность в девушке, доверчивость сквозили без обмана.

Мы оба руку об руку пошли ко мне

И полбутылочки наливки, что была, распили.

Уж третий час пошел, куранты в башне там, в Кремле,

Сопровождающие жизнь мою, пробили.

Она сказала, что уж спать пора, постель стелить.

Ведь завтра надо электричкой за город и на работу,

Разделась, молча жестом позвала,

Потом сказала: «Раздевайся и ложись,

тебе я почитаю что-то».

Я лег, и о забытом впопыхах спросил.

Как звать ее, она об имени своем сказала,

И я сказал, какое имя странное носил,

Потом я утонул в стихах Есенина и Мандельштама.

Потом своей красивой грудью вдруг прижалася ко мне,

И поцелуем страстным и горячим наградила.

Любовь разверзлась, и мы оба в тишине

Любили друга друг, пока меня не утомила.

А утром протянул я руку, чтоб дотронуться до счастья моего,

И что случилось, до сих пор не понимаю.

Рукою только простынь скомкал, не было ее.

Когда ушла и как? Я до сих пор не знаю.

Страдал ужасно я. Ведь до нее, до встречи с ней

Знавал я многих женщин, так случилось,

И только ночь я был счастливейшим из всех людей,