Владислав Резвый - Победное отчаянье. Собрание сочинений

Ты помогала мне в успехе

На утомительной земле,

Ты создала мои доспехи,

Ты сделала меня смелей,

Неуязвимей и злорадней…

И всё, что мне тобой дано,

Я взял, но твой покой украден,

Я не люблю тебя давно. 

В твоих ресницах звезды виснут,

Ты часто плачешь и не спишь…

А я, в квадрат кирпичный втиснут, -

Я снова впитываю тишь!

1933

На сердце пусто и мертво:

Напрасно притворяюсь кротким…

Властительнейший профиль твой,

Веселую твою походку,

Твоих движений злую власть,

Уверенность твою в победах

Как часто я готов проклясть!..

А под конец, а напоследок,

Поднявши воротник пальто,

Поглядывая одичало,

Проклясть проспект с его авто,

Уйти в пустынные кварталы.

1933

Я грею ледяную руку

У сердца, бьющегося громко, –

Я тщательно скрываю муку…

Но вот подходит незнакомка

И спрашивает, вздернув плечи:

«Зачем вы злой и непонятный?»

И что я, что я ей отвечу, –

В себя ушедший безвозвратно?

1933

Кидающий небрежно красок сгустки

На полотно, вкрепленное в мольберт,

Художник я и, несомненно, русский,

Но не лишенный иностранных черт.

Люблю рассвет холодный и линялый –

Нежнейших красок ласковый разлад.

Мечта о власти и меня пленяла,

Меня пленяла и меня трясла.

На всякий звук теперь кричу я: – занят.

Но этим жизнь исчерпана не вся.

Вокруг враги галдят и партизанят,

Царапины нередко нанося.

Мне кажется, что я на возвышеньи.

Вот почему и самый дух мне люб

Французской плавности телодвижений,

Англо-немецкой тонкой складки губ.

Но иногда я погружен по плечи

В тоску и внутреннюю водоверть.

И эту суть во мне не онемечит,

Не офранцузит никакая смерть.

1933

Попытки зачернить твою

Прозрачную живую душу

Я проклинаю, я стою –

Весь окровавленный, потухший,

Оставленный на самом дне

Пустого черного колодца.

Расколотое сердце мне

Пощады не дает, всё бьется.

Вчера в последний раз во тьму

Ты сверху протянула руку,

Я стиснул зубы: не приму.

Я вновь обрек себя на муку -

О камни биться, говорить

Кощунства, задыхаться дымом

И смрадом дна, и снова жить

Нелюбящим и нелюбимым.

1933

Вот девичье тело

(Мне душу любить дано), –

И всё взлетело,

Всё временно сметено,

Ты ждешь, не глядя, –

Как жжется твоя ладонь!..

В моем же взгляде –

Жестокий желтый огонь.

Мы едем вместе

Холодной ночью на бал.

Тебе, как невесте,

Я с твердостью руку дал

В подъезде… Недаром

Тяжелый мой жаден взгляд.

Два толстых швейцара

У вешалок, стоя, спят.

И странное чувство

Мне душу объемлет вновь, –

Мне жаль, мне грустно,

Что и это моя любовь,

Что это не только

Небесный ангельский свет,

Но – пусть мне больно! –

Иного выхода нет.

О, милое тело,

Простит ли твоя душа

Мне темное дело!?

Прерывно, злобно дыша,

Над нею в танце

Ползучем склоняюсь я:

– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!

1933

Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.

Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…

Какая-то комната. Люди все враз говорят.

А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.

В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.

Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…

И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.

Гремели ладони и дробно трещали трещотки.

В железном оконце всплывала большая луна –

Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.

И все неестественно пели: «как весело нам»,

А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!

Тут всё завертелось… И кто-то ударил меня

Большой колбасой из узорной и вздутой резины.

И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –

Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…

Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…

Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…

Один бормотал: «я с пеленок искусство люблю…»

Другой тараторил: «структура грядущей России…»

И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,

Когда я прижался к стене и с лицом неподкупным

Сказал: «о, какое проклятье быть в вашем кругу…

– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!»

1933

Хотелось бы вырвать из памяти

Страницу нелепейших встреч

С тобой в январе, когда замети

Захлебывавшаяся речь

Мешала нам мирно беседовать…

И мы до озноба вдвоем

Стояли у дома соседова –

Не в силах унять водоем

Сомнений, намерений, вымыслов,

Не складывавшихся в слова…

Всё это прошло, и не вынесла

Теперь бы моя голова

И той несуразицы выводов,

К которым, бывало, тебя,

Твою точку зрения выведав,

Я вел, неустанно дробя

Ее на частицы – анализом! –

И классифицировал их,

Как рыб… За логичностью гнались мы,

За нами же следовал вихрь

Зигзагообразною линией

И нас и соседов фасад

Опутывал в сумерки синие,

Чтоб мы не вернулись назад

К красе человеческой личности,

Которую просто трясет

От этого гнета логичности,

От этих холодных красот.

1933

Солнышко искоса светит…

А я всё шагаю в дожди,

В сумрак, в осенний ветер…

Что

у меня

впереди?

И кто я сам? Неужели

Вестник и спутник мглы,

Любящий свои подземелья,

Закоулки, глухие углы?

И почему так упорно

Рвусь я всегда во тьму

С солнечной тропы – торной?..

Спрашивается – почему?

Потому что лабиринты и глуби

И то, что на самом дне, –

Любит, любит, любит

Жизнь, что с солнцем в родне!

Другим она – незнакомка,

А меня непременно вдогонку

Подбодрит – не очень громко,

Но звонко, звонко!

– «Постой, подожди!

Пройдут дожди…

Всё

еще

впереди!»

Солнце! Я, может быть, болен,

И ты – мой давнишний враг?..

Спрашивается: чем я доволен,

Падая, как в омут, во мрак?..

Может быть, я – проклятый

Трус или маловер?

Может быть, я – глашатай

Смерти? Ее курьер?..

Неправда! Родное, земное,

Глубинное я люблю…

Следуй же, солнце, за мною

В мутную мглу мою,

В лабиринты и глуби,

Где не бывает дня!..

И чувствую: жизнь любит,

Безмерно любит меня, –

А она ведь солнцу родня!..

Другим она – незнакомка,

А мне обычно вдогонку

Летит ее голос (негромко,

Но звонко, звонко):

– «Постой, подожди…

Пройдут дожди.

Всё

еще

впереди!»

1933

Я вхож в прекрасный мир, мир комнаты твоей.

Он осветляет мир сомнений и страстей,

В котором я порой стучусь в ворота ада,

Кощунственно крича: «мне ничего не надо!»

Все нужные слова цветут в твоей груди,

Ты мне не говоришь: «побудь, не уходи!» –

Но держишь у себя необъяснимой силой

Без ветхих слов любви, без восклицанья: «милый!»

И этой тишины, и радостей простых –

Не передашь и ты, александрийский стих!

<1934>

Дни, сотканные из тумана,

Вновь начинают возникать…

Недавно больно, нынче странно

Мне отрочество вспоминать.

Прекрасная пора… Готовность

Растаять в солнечных лучах,

Застенчивость во всем, неровность,

Непостоянство в мелочах,

Нетронутая свежесть, детскость

Высказываний в дневнике,

Кокетство девочки соседской,

Колечко на ее руке,

Ее очки – «очкастый ангел!» –

Размолвка, мой приход домой,

Гимнастика, поднятье штанги

Над беспокойной головой…

А нынче – призрак олимпийства,

Приобретенного в тиши…

Незримое самоубийство

Незрелой маленькой души!

<1934>

Я сегодня от скуки далек,

Как далек от безумья и страсти,

Потому что мне брезжит намек

На какое-то близкое счастье.

Как на елочной ветке звезда,

Жизнь сегодня сияет, трепещет,

Будто ты мне ответила: «да»! –

И по-новому зажили вещи,

И как будто я ровно дышу,

Улыбаюсь светло, непритворно,

Всё люблю и в дневник заношу

Золотые страницы средь черных.

<1934>

Что я? – Калика перехожий, –

Смирился внешне и притих…

Жизнь смотрит искривленной рожей

На гордость замыслов моих,

И с горечью я понимаю,

Что я не всё осуществлю, –

Но так безумно я мечтаю,

С такою верностью люблю,