Владислав Резвый - Победное отчаянье. Собрание сочинений

Мне грезится фигурка неживая,

Слегка отставившая локоть круглый, –

Задрапированная восковая

Модель витринная, больная кукла.

Случайно вы попали в поле зренья…

Я щурился, разглядывая пачки

Шелков, носков с божественным презреньем, -

Душа была в потусторонней спячке.

Фигурка, вы – последняя влюбленность.

Пусть нездорово, но, по крайней мере,

Не тронет вас моя испепеленность.

А звать вас буду Ирмой или Мэри.

И жизнь пойдет прекрасно и правдиво

В прекрасном шелковом раю витрины,

Где вы теперь стоите горделиво, -

Осуществление мечты старинной.

<1932>

Всё прозрачней воздух,

Всё острей слеза,

Всё синее звезды,

Всё слепей глаза.

И дымятся трубы,

И бурлит река, -

Холоднее губы,

Холодней тоска…

И зима близка!

<1932>

Всем мои стихи доступны, – всем ли?

Да, конечно! Точно снег они,

Падающий хлопьями на землю

В пасмурные мартовские дни.

Всякий вправе подставлять лицо им,

Обелиться с головы до пят

Их мохнатым карусельным роем,

Но – беда! – не все того хотят.

По частицам расточаю дар свой,

Жду, терплю, – на худшее готов.

Но никто мне не прошепчет: «царствуй!»

И руки мне не подаст никто.

Это выглядит мрачней могилы,

Это гибнет человек живьем…

Но какая дьявольская сила

В нынешнем отчаянье моем!

<1932>

Одиночество, – да! – одиночество злее марксизма.

Накопляешь безвыходность: родины нет, нет любви.

Содрогаешься часто, на рифмы кладешь пароксизмы,

Бродишь взором молящим среди облаковых лавин.

– «Не от мира сего…» И горят синема, рестораны,

Ходят женщины, будят сознанье, что ты одинок

На земле, где слывешь чудаком захудалым и странным,

Эмигрантом до мозга костей, с головы и до ног.

Эмиграция, – да! – прозябанье в кругу иностранцев,

Это та же тоска, это значит – учить про запас

Все ремёсла, язы́ки, машинопись, музыку, танцы,

Получая гроши, получая презренье подчас.

Но ты гордый, ты русский, ты проклял сомненья и ропот, –

Что с того, что сознание трезвое спит иногда? –

Но себя ты хранишь, но встречаешь мучительный опыт

Не всегда просветленно, но с мужественностью всегда!

19.VII.1932

В этом мире, мире ненастья,

Мире мертвых нудных людей,

Жгут меня холодные страсти, –

Я дрожу от этих страстей.

Дни идут, оскалясь как волки, –

Дни разврата и дни труда,

И холодным и лунным шелком

Отливает ночью вода…

В этом мире мне счастья нету,

Всё – лишь сказка, перечень снов

Одинокой черной планеты

У преддверья многих миров.

И от этой холодной сказки,

От ненужных женских ласк

В неудобной тряской коляске

Отправляюсь я на Кавказ,

И гуляю там, нелюдимый,

Поджидая скорую смерть…

Пятигорск… Золотые дымы…

Взгляд последний, кинутый в твердь.

1932

Люби меня всей чистотой,

Которой я стыжусь,

Люби меня любовью той,

Которой я боюсь.

Люби меня, люби меня,

Все силы собери –

Во мраке ночи, в свете дня

И розовой зари.

Настанет миг, ты подойдешь,

Мучительно любя…

О, ты тогда меня найдешь,

А я найду себя.

Я новым ликом обернусь

И, став самим собой,

Свободно солнцу улыбнусь,

Что встанет надо мной.

Так, вгрызшись в землю глубоко,

Из материнских недр

Сосет ребенок молоко,

Растет высокий кедр.

А обессиленная мать –

Иссохшая земля

Печально будет умирать,

Ребенка утоля…

И ты, оставленная мной

Навеки, навсегда,

Утратишь свет последний свой

И канешь, как звезда,

Во мрак, что безответно нем,

В ночь, чуждую тепла, –

И лишь тогда пойму я, чем

Ты для меня была.

1932

Дни весенние. Синий

И безоблачный свод…

Скоро ветер с пустыни

Желтизну нанесет.

Солнце сядет… И некий

Современник, мой друг,

Вскинет тяжкие веки,

Затуманится вдруг,

И пропьянствует ночью

У распутства в гостях,

И под утро воочью

Узрит дьявольский стяг…

Но волною тяжелой

Захлестнет горизонт,

Зазвучит невеселый

Колокольный трезвон,

Всхлипнет нынешний Гамлет,

Рухнет времени связь…

Вот он мечется, мямлит,

Поминутно крестясь.

И так сладко, так свято

Покаянье в конце

Со следами разврата

На упрямом лице.

1932

Мне скучно… Будильник

Стучит монотонно.

Покой мой бессильный,

Покой мой бессонный!

Но вдруг, будто пенье

В костеле органа,

Нахлынет волненье,

И плакать я стану,

Что мысли приходят

И мрут без свободы,

Что годы проходят , –

Все лучшие годы .

Что ласточки вьются,

Крылами звеня,

Что люди смеются

И травят меня

То ночью бездомной,

То дома и днем, –

А Лермонтов темный

Поет о своем !

1932-1933

От замыслов моих, не подкрепленных

Ни силою, ни верой, ни трудом,

От слов моих всегда полувлюбленных,

Полупрохладных, как забытый дом,

От вечно спутанных и сыроватых

Туч, копошащихся над головой,

И даже от просветов синеватых…

От всей земли, скользящей по кривой,

Бежать, бежать, бежать… – в какое царство?

О ложь!.. О бесполезное бунтарство!

<1933>

Слова, сорваться с уст готовые

Недели, месяцы, года;

Ошибки старые и новые,

Непоправимые всегда.

И лес из дымных труб над городом,

И круг луны над головой,

И я – с несвойственным мне холодом –

Какой-то странный, сам не свой,

Изогнутыми переулками,

Шагами тяжкими и гулкими,

Вступаю в городскую ночь

Асфальты черные толочь.

<1933>

Сидит – поджатые колена,

Большие лунные глаза, –

Оцепенелая сирена,

Как затаенная гроза…

Как много, как ужасно много

Людей – в былом, теперь – калек

Толчется у ее порога!

Один красивый человек

Теперь в нее влюблен. Печально

Он с ней до сумерек сидит.

Она не гонит, но глядит

С холодностью необычайной…

А по ночам – она – сирена –

Она – сирена – по ночам

Крадется в парк: дрожат колена,

И косы бьются по плечам,

Как перегрызенные цепи…

Стоят беседки. Месяц строг.

И – ждущий фавн табачный пепел

С козлиных стряхивает ног.

<1933>

Ноябрьский, прозрачный, кидаемый ветром в стекло,

На серые зданья слетает снежок неуемный.

Последние листья с деревьев еще не смело,

Над серой землею склоняется купол огромный.

Немного белей, но не ярче… лишь тусклых тонов

Мельканье, да красок – лишь выцветших – чередованье,

Скелеты деревьев качаются, ветер готов

Снести мою крышу, – я слышу его завыванье.

Там настланы мертвые листья в пустынном саду, –

Порывами ветра на землю безжалостно сбиты…

Мы плохо расстались. Теперь я к тебе не приду,

И ты задохнешься от гордости и от обиды.

А завтра, при встрече, случайной, как свет или тьма,

Как солнце, как звезды, как месяц, как всё во вселенной, –

Лучи желтоватого солнца сойдут на дома,

Ты мне улыбнешься улыбкою слабой и бренной.

Но в этой улыбке, как в странной заморской стране,

Какие-то птицы поют и цветы зацветают,

И солнце не меркнет, и часто мерещится мне,

Что в ней всё, что было, что есть и что будет, – растает.

<1933>

Розовело небо, задыхался колокол,

Искры разлетались.

Мокрый падал снег и стлался, стлался пологом,

И глаза слипались.

Старичок скользил, покашливал и щурился,

Переносье сморщив.

Яркие рекламы плавали над улицей,

До костей промерзшей.

Улыбались люди и друг друга под руку

Брали, кляли стужу.

Мчался сбор пожарных. Старичок шел бодренько,

Хоть и был простужен.