Ольга Нацаренус - Иная вечность. Избранное
…Пламя свечи перед значительного размера Распятием волновалось, становясь то вытянутым, узким жалом, то еле заметной, совсем крошечной бусиной. Ничтожно малым, вызывающим сожаление и грусть, казался перед белым мраморным Иисусом отец Аркадий, упирающийся худыми коленями в дощатый крашеный пол лона церкви. Закрыв лицо влажными ладонями, он беззвучно плакал, стискивая зубы и невольно подёргиваясь спиной. Шелестя крупными складками красного широкого плаща, совсем рядом, припала на колено пани Ядвига. Сняв с руки тонкую перчатку и, как положено, трижды наложив на себя размашистый крест, она, чуть вскинув подбородок, поспешила тихо произнести:
– Позвольте узнать, отец, когда состоится отпевание пана Регента?
Священник испуганно вскинул голову и строго прищурился, всматриваясь в лицо женщины:
– Вы что же это… М-да… Разве вы не знаете отношение Святой Церкви к самоубийцам?
Женщина испуганно раскрыла глаза:
– Как к самоубийцам? Что вы говорите? Разве пан Юзеф не стал жертвой…
– Не стал, дочь моя, не стал. Свидетели имеются… Молитесь о душе его, да поусерднее. Ему сейчас ох как это требуется!
Растерянная, оглушённая неожиданным известием, пани Ядвига выбежала из костёла. Лицо её было взволновано, тоненький белый шарфик сполз с белокурых локонов и беспорядочно метался на шее, увлекаемый порывами холодного ветра. Пытаясь остановить внезапно настигшее головокружение, женщина вонзила изящные пальцы в кружево чёрного кованого забора и закрыла глаза: «Ave, Ave Maria…», пресвятая Дева… Что же это… Как же это… Зачем?..»
Совсем недалеко, на городской ратуше, часы исправно пробили полдень. Вдоль набережной, не спеша, прополз старый жёлтый трамвай, важно разбрасывая грубый, металлический грохот по залитым солнцем улицам и подворотням. Где-то совсем рядом восторженно закричала детвора, и десятки разноцветных воздушных шаров радостно взмыли к облакам, к самой синеве распахнутых небесных владений…
– Что с Вами? Пани, вам плохо?.. Боже мой, вы же сейчас упадёте… – сильные мужские руки невольно заключили ослабшую женщину в объятия, и ярко-накрашенные губы совершенно случайно коснулись безобразного свежего шрама на небритой щеке:
– Видимо, зла беда ваша, пани… Да всё проходит… Уж поверьте мне, всё…
Дождь
Дождь, дождь, дождь… С раннего утра. Он родился на призрачной, немыслимой грани тьмы и света, смыв с черной скатерти ночи остатки играющих звезд. Когда первые капли робко достигли стекла окна – неведомое эхо сразу перенесло их ко мне в сердце. Несколько безликих мгновений и капли набрали силу, стремительно превращаясь в зычный поток, в неукротимый тяжелый ливень. Небо исчезло, его заменило темно-серое слепое полотно, выпускающее из себя неутомимую грусть истекающей из него воды. Мир в моем окне обрел мрачность и безнадежную пустоту. Кажется, нет возврата в его прежнее состояние, в звонкую благоухающую радость. Кажется, не прекратится холодный ветер, не будет солнца, смеха и птичьего пения. Будет только дождь, дождь, дождь…
Дождь, дождь, дождь… Подлым ознобом, ненавистным повелителем, беспощадным судьей. Потоки, нескончаемые потоки воды, которые не позволят себя унять. Не разглядеть сквозь них смысл завтрашнего дня. Душа потерялась, заблудилась в равнодушных монотонных звуках пространства и искренне заплакала. Так плачет ребенок, проживающий страшный сон в ночи, и не умеющий из него выйти. Спящий младенец, который не в силах открыть глаза, безнадежно тянущий руки навстречу долгожданной помощи.
Дождь, дождь, дождь… Он выдергивает из души питательную основу, суть. Распадающееся близкое прошлое утихает безвозвратно, обнажив безобразное естество текущего момента. Внезапно возникший сквозняк распахивает настежь мое окно. Фиалки на письменном столе дрожат, пригнувшись от раскатов торжествующего грома, обратив на меня лиловые лики наивной растерянности. Я не знаю, что произнести им в ответ. Маленький заколдованный мир моего бытия молчит.
Дождь, дождь… Поскорее бы Господь перевернул эту страницу…
Солдату
Собирайся, солдат! Время и за тобой пришло. Неслышно пришло, крадучись, диким ветром злым, с чужой стороны.
Рассвет – бешенным красным конём через степь. Не остановится, не взбрыкнёт играючи и не возьмёт зерна с тёплой ладони. Вслед за ним – весть печальная крылом ворона. Женщины от вести той воют протяжно, а дети немтырями растут.
Пыль дорог повсюду: в разлитом по столу молоке, на чёрно-белой фотографии у свечи, на мокрых щеках. Пыль да кровь человечья. Сквозь пелену надежд, обещаний, сквозь пылающие церквушки по сёлам.
Небо будто пополам разорвали, земля родная стонет от кулаков и от стыда перед Богородицей. Дождями косыми её плач проливается: по берёзовым рощам, васильковым лугам, по плоти, растерзанной зверем поганым. Не уймёшь, не успокоишь…
Бьют барабаны, кувыркается сердце за рёбрами. Стиснутые зубы и холодный пот со лба.
А как оно дальше-то?
Придут ли денёчки чередой привычной?
Мил ли будет этот свет птице певчей?
Наполнятся ли родники правдой живою?
День и ночь молоток о гвозди. День и ночь. То – гробы заколачивают, да кресты к ним наспех справляют. Разливается горе багровыми реками, ни единого порога не пропустит, в каждое окошко заглянет. Нет никакого исцеления от него.
Время за тобой пришло, солдат! Посидим, вздохнём на дорожку. А ждать тебя будем так сильно, с такой любовью, что не примет твоё тело железа поганого. Ну, а если… если уж худо что – крестик нательный покрепче в кулак зажми, да глаза матери вспомни – силу особую через это получишь.
Собирайся, солдат!
Бабочка
– Бутылку «Бордо», пожалуйста, и что-нибудь лёгонькое на закуску… На ваше усмотрение, дорогой мой, на ваше усмотрение… Я уже много лет уважаю кухню этого ресторана, так что намерен полностью подчиниться вашей импровизации…
…Одесса, Аркадия, маленький ресторанчик на берегу моря. Я снова здесь, я в который раз вернулся… Раскалённая плазма солнца начинает медленно погружаться в бездну чёрных густых вод, растворяя голоса назойливых чаек. Теплый солёный ветер приятно касается моего лица и шёлково обволакивает шею… В эти вечерние часы, как обычно, здесь сложно отыскать свободный столик. Переполненные яркой курортной жизнью отдыхающие стремятся на побережье, с великим удовольствием втягивая в себя сменяющую дневной зной прохладу, принимая нелепые расплавленные позы в плетёных креслах. Они плотно и жадно вкушают дымящееся на шампурах мясо, разноцветные заморские салаты и нежные розовые тельца креветок… Одна за другой звучат живые джазовые композиции. В густом табачном тумане хрипит саксофон, простуженный голос которого тут же смешивается с беспорядочными аккордами звона наполненных бокалов и громкой размытой речью.
Я стараюсь навещать Одессу при любой образовавшейся возможности, независимо от времени года. Мне обычно хватает четырёх-пяти дней у моря для того, чтобы немного ослабить накопившееся напряжение, посетить любимые места, безрассудно повалять дурака и, оставив за незримой чертой обнажённую реальность, погрузиться в череду фантазий и бесконечных воспоминаний… Есть в этом какой-то кайф, удовольствие – перебирать пожелтевшие страницы памяти, оживляя вновь и вновь волнительные эпизоды прошлого, заставляя сердце учащённо биться.
Незначительное количество минут и на моём столике возникает желаемая бутылка зелёного стекла и высокий, на длинной, тонкой ноге, бокал. Официант виртуозно заполняет его рубиновым… Да-а-а уж, рубиновым волшебством, и на некоторое время оставляет меня…
…Пожалуй, уже около десяти лет отделяет меня от одного незабываемого эпизода. Зима, первое января, поезд Москва – Одесса, вечерний поезд…
Купе. Привычный грохот колёс. Чёрное слепое окно. Короткими вспышками погружённые в сон станции. Фляжка с коньяком. Раскрытый ноутбук. Холостяцкие бутерброды и целая ночь впереди… Первый обжигающий глоток оставляет восхитительное послевкусие на губах… Шумная хмельная компания в соседнем купе, через стенку… Пальцы послушно извлекают сигарету из пачки…
Полумрак тамбура. Недолгий всполох зажигалки и длинная затяжка. И мысли, мысли, мысли…
Внезапно распахнутая дверь. Томный запах дорогих французских духов. Женщина, нет – девушка… Не-е-т, женщина… Изящные тонкие пальцы. Кольцо-бабочка в рубинах на безымянном, и потухшая сигарета. Немой вопрос в больших чёрных глазах. Реагирую:
– Огонь? Конечно есть… секунду…
Пламя на мгновение выхватывает из темноты её лицо… Тридцать пять, не больше. Красива… Чертовски, или божественно красива – сложно сообразить, как правильно.
Красива так, что страшно… Черты совершенны, будто рисованы на заказ. Не видел подобного… Голос её тих и чуть ниже ожидаемого:
– Благодарю. А то, знаете ли, ни у кого из наших… Не курят… Не модно это сейчас.
