Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Куда ни глянь — метелки трав полдневный зыблет зной;
А вон извив, а там рукав реки в стране степной.
Пустынный край, покой земли, и синие встают
Холмы в сияющей дали… Чего страшиться тут?

«— Но сердце учащает стук, предчувствуя отъезд:
Оно в силках речных излук, в тенетах здешних мест.
Остерегись! Не убежишь, не ускользнешь никак
От ветра, что нарушил тишь, волнуя жухлый злак».

Я слышу начат обмолот созревшего зерна.
Я слышу: где-то оземь бьет копыто скакуна.
Я слышу кличет птичий клин в осенней вышине…
И внемлю тишине равнин. Чего бояться мне?

«— Всесильны чары трав и троп, степной волшебен ков.
Ты связан: ты — пшеничный сноп меж множества снопов.
Закрой окно, захлопни дверь, — чтоб зов ночных светил
Мечтать о городе теперь тебе не воспретил».

Гадать не смею наперед — и все глядеть хочу,
Как Осень облачает год в узорную парчу.
Всему живому царь и друг, я, властелин земной,
С восторгом вижу степь вокруг, владеющую мной.

Огонь живой любови,
как сладостно ты ранишь
меня до глуби сердца сокровенной!
Ты не угаснешь боле,
сиять ты не устанешь, —
сожги преграду к встрече вожделенной!

О, счастие ожога!
О, раны той отрада!
О, ласковой руки прикосновенье —
ты к вечности дорога,
и всех долгов уплата,
и смерть, и смерти в жизнь преображенье!

О, светочи живые!
Безмерное сиянье,
что чувств глубины темные омыло,
до той поры слепые,
и радостною данью —
своим теплом и светом одарило!

Так нежно и смиренно
зажегшийся в сознанье,
лишь ты, огонь, в нем тайно обитаешь…
В душе моей блаженной
живет твое дыханье,
и ты меня любовью наполняешь!

Младой пастух скорбит в тоске безгласной.
Он устремился, чуждый развлеченьям,
к своей пастушке каждым помышленьем,
и грудь его больна любовью страстной.

Не потому он плачет, что напрасной
своей любовью уязвлен глубоко,
но оттого страдает он жестоко,
что позабыт пастушкою прекрасной.

И, позабыт пастушкою прекрасной,
он терпит эти тяжкие мученья,
чужой земли приемлет поношенья,
и грудь его больна любовью страстной.

И говорит пастух: «О я, несчастный!
Ведь ей теперь любовь моя постыла!
Она меня навеки позабыла
и я томлюсь любовью этой страстной!»

И вот, истерзан мукой ежечасной,
однажды он на дерево поднялся
и за руки повешенным остался
и грудь его больна любовью страстной.

Чу! То не Аллан ли поэт,
Явившись вновь на этот свет,
Чертополоха славит цвет,
Выводит трели?
Нет, Фергюссон за ним вослед
Припал к свирели.

Поклонник я твоих стихов —
Твой стиль и мил, и свеж, и нов,
Ты свой узор плетешь из слов
Без старых правил
И англичашек-хвастунов
Краснеть заставил.

Когда король в краю у нас
Устроил праздник напоказ,
Ты описал всё без прикрас —
Точь-в-точь как было:
Не на Парнасе, знать, в тот раз
Тебя носило.

Так пусть тебя, мой друг-пиит,
Сама Шотландия хранит:
Обильно снедью наделит,
Даст виски вволю —
Чтоб ты всегда был бодр и сыт,
В тепле и холе.

А впрочем — без обид, ей-ей!
Я знаю, что тебе важней:
Не сытость безмятежных дней
Твоя награда,
А слава. Ну так и за ней
Ходить не надо!

Твои стихи теперь твердят
По всей стране и стар, и млад:
И холост кто, и кто женат,
Мужи и девы,
И восхваляют все подряд
Твои напевы.

А я надеюсь как-нибудь
К тебе в Дымилу завернуть.
О, как сумеем мы кутнуть
На зависть людям!
И свежих устриц мы отнюдь
Не позабудем.

А ты со мною, в свой черед:
Верхом — до Бервикских болот,
До Твида, где поток течет
По перекатам.
О, как на них лосось клюет!
Нас ждет уха там.

И парни позовут подруг
Под ивы на зеленый луг.
В веселой пляске вступят в круг
Такие крали,
Каких доселе ты, мой друг,
Видал едва ли.

Ох, сердцу нанесут урон:
Из платья груди рвутся вон,
Прически на манер корон
По местной моде…
Но шляпки — хоть пугай ворон
На огороде.

И если я свой скромный труд
Отдам в печать, на общий суд —
Пусть эти строки намекнут:
Твой дар нам нужен!
Твоих творений люди ждут,
Ты с Музой дружен.

А я вот, не любимец муз,
Никак в поэты не гожусь, —
Но что ж, живу и не стыжусь,
Я не в уроне.
Засим, мой Роберт, остаюсь
Твой верный Джонни.

Я на днях, венок сплетая
Из даров душистых мая,
Эльфа средь цветущей чащи
Обнаружил крепко спящим.
Пригляделся — это ж он:
Сам проказник Купидон!
Взяв за крылышки, как мушку,
Я его засунул в кружку,
Утопил в вине, заразу,
Взял вино да выпил разом.
Думал — мертв. Не тут-то было!
Озорует с новой силой!
Крылышком своим, бандит,
Струны сердца бередит.

Уйдешь в монашки, милая,
В монахи я уйду.
Не жди поблажки, милая,
Везде тебя найду.
Все розы станут белыми,
Все голубицы — смелыми,
Слепой увидит свет.
Идешь в монашки, милая?
О, я не верю, нет!

Уйдешь в монашки, милая,
Глядь, а Любовь — прелат,
Амуры-пташки, милая,
Псалмы затянут в лад.
Богатым нищий скажется,
Вода вином окажется,
День вспыхнет при луне.
Даешь обеты, милая?
Чур, одному лишь мне!

Дым сладких сигарет узоры вьет,
Виолончели голос горд, но тих.
Анданте рассыпает горсти нот —
Надежд истертых и забот былых.

Павлины пьют из ваз огонь живой,
В бокалах женщин светится абсент
Цирцеиного зелья синевой.
Роняет небо темень синих лент.

Мелодия — крещендо, трепет чар…
Вдруг — замерла. В сердцах мужчин пожар.
Качнется пестрый занавес слегка,
Раздвинет прорезь тонкая рука…

Вновь музыка. Раскаты, перезвон,
Языческое буйство — звонче медь.
Стучит в ушах, и сердце рвется вон,
К глазам: увидеть или умереть.

Кармен! Блеск глаз, излом надменных рук…
Кармен! Надежда, страсть, заклятый круг…
Кармен кружится, пляски вихрь так лих…
«Кармен!» — единым вздохом губ хмельных.

Финал. Расправив крылья в тишине,
Кармен — рисуясь — к зыбкой пелене,
За пеструю завесу, прочь от глаз.
Уходят игроки и свет погас.

Наутро: вновь из городских ворот
Фургон цыганский медленно ползет.
И чудится лицо Кармен — бледней,
Чем желтый ветхий шелк минувших дней.