Уильям Уильямс - Жалоба. С применением силы

Бедра твои — яблони в цвету,
что белизну взметнули в небо.
Какое небо? Небо, где
Ватто подвесил туфельку
возлюбленной. Колени
твои — южный бриз или
снежинки, что летят — в лицо. Кем,
кем был Фрагонар?
Как будто это
что-то объясняет. — Конечно, да! А ниже
колен — доверимся мелодии, и там —
один из этих светлых летних дней,
высокая трава твоих лодыжек,
мерцанье маяка на берегу —
На берегу? Каком? —
Песок налип на губы.
Какой там берег?
— Берег: лепестки. Откуда
знать мне?
Берег? Что за берег?
— лепестки, нападавшие с яблони
нездешней — Какой берег?
Я повторяю: яблоневый цвет.

Тихий утренний свет
отраженный — сколько раз — отраженный
травой… деревьями… и облаками
он вливается в комнату (окна на север)
и касается стен:
трава… деревья… и облака.
Слышишь, Антоний:
трава… деревья… и облака
Почему ты
бросился вслед за возлюбленной
там, при Акциуме?
Или, просто: ты знал —
ее тело —
за пядью пядь
от пальчиков ног до корней волос
и опять вниз, губами…
и видел
сквозь неистовство битвы — ее:
траву… деревья… и облака —

И теперь ты
На небе, чтоб слышать меня.

Птица среди голых веток в декабре

Декабрьская птица в наготе
ветвей твой резкий крик
напоминает
о смерти что стена —
ньем мы почтили
в былые

дни воплем поминальным
криком боли проклятьями
богам

что были так скупы на
милость соловей этой
зимы когда

леса закрыты снегом
как занавеской
окно напротив

Зимняя красная шапка и голубые
глаза что улыбаются
голова да плечи

только они и втиснулись в рамку
когда руки сложены на груди
большое правое ухо

легкий наклон головы
теплая куртка
крупные пуговицы

застегнуты до подбородка
нос картошкой
вот только краснота глаз ибо

слишком уж пристально
вглядывался он в мир
да хрупкость запястий

выдают человека
не так чтоб привычного
к физическому труду и еще
эта небритость когда
времени нет ни на что
кроме картин

По Брейгелю
падение Икара
произошло весной

пахарь вел
по полю борозду
все великолепье года

пришло в движенье
сон стряхнув
и вожделея

под лучами солнца
оплавившими
воск у чьих-то

крыльев и
было ли кому
какое дело

до всплеска в море
так
утонул Икар

Зима всюду зима
задним планом холмы
снег на склонах
             возвращаясь

вечером после охоты
из левого края
в пространство
              холста входят

охотники следом псы вывеска
косо висит
на трактире олень и распятие

холодает
на дворе
и только костер

языками отзывается ветру
кидаясь на хворост
что суют ему женщины справа

холм конькобежцы под ним
Брейгель-художник
все это впускает в себя

выбирая для фона
голый кустарник
картина готова

Вот Рождество Христово
отпразднованное мною день назад
Младенец на руках у Матери

волхвы в заемном
блеске их нарядов
Иосиф, солдатня

на лицах солдат
сомнения
похоже все писалось

с каких-то
итальянских образцов
но видно разницу

здесь мастерство
письма и мысль
все сводят воедино

встревоженная ненасытность
этой мысли что вопрошает
и не может принять ответ

но приняла рассказ
и красками как на миниатюре
в старинной хронике заставило

предстать потупленный взгляд Девы
произведение искусства
и тут нельзя не поклониться

Присущая ему
верность жизни поражает

как и скрытое устремление
все превратить в искусство
живописи

Ренессанс так пытался
это впитать
но осталось

поле пшеницы
над которым
                     гуляет
ветер

мужики с косами
что уминают стог
                              сена
на телеге

и косцы в поле
это только его —
сороки

терпеливые лошади
никто так и не смог
это у него перенять

Лето!
композиция
                   выстроена
вокруг

одного из жнецов
молодого парня
пополудни

прилегшего
                  отдохнуть
от работы
раскинувшегося

свободно
на спине
и сморенного сном

женщины принесли ему
еду а в придачу
баклагу

вина не воды же
присели в кружок
и судачат под деревом

тенью которого
пренебрег
жнец этот

центр покоя
в мире дневных
трудов

Страшно но хорошо сделана
Притча о слепцах
без единого всплеска красного

в композиции где
группа нищих по диагонали вниз
ведет друг друга

через весь холст,
от левого края
чтобы свалиться
                           в канаву

которой и
                    обрываются
картина и композиция возвращая
к слепоте и незрячести

явленной в лицах
в грязной щетине изгоев
их жалких пожитках

на заднике чуть различимы
заводь прачка крестьянский
домишко шпиль церкви

лица подняты словно бы
к свету небес
ничего лишнего скупость

композиции где один
за другим держась за посох
уверенно бредут навстречу катастрофе

Все это — ложь, ложь и ложь.
И только —
               повенчана с беспределом, —
выходит наружу, сметая
границы и рамки,
или прячется вглубь,
где ее — ни различить, ни увидеть.
          Антоний и Клеопатра —
                   были правы,
они показали нам,
как это: Люблю тебя,
           или —
незачем жить.

Время желтых нарциссов
кануло в прошлое. Лето,
лето вокруг! —
шепчет сердце, —
лето, даже не в апогее.
Так что — не поддавайся
сомнениям:
         они ведь нахлынут,
                       они могут —
преждевременно
           нас поломать.
Мы — лишь смертные.
Но из смертности —
     можем бросить вызов судьбе.
Можем даже —
ничтожный шанс, но он есть —
        победить! И что нам
               до белых нарциссов,
фиалок,
        которые вновь расцвели,
                  ведь здесь —
все еще —
                розы!

И романтика страсти — она ни при чем.
Суть любви есть
           жестокость, но
в нашей воле
             преобразить эту жестокость,
                    чтобы жить вместе.
У любви — свои времена года,
            за и против резоны,
                 и все, что там сердце
бормочет во тьме,
утверждая свое
      в конце мая.
Не забудем, что свойство шипов —
        рвать плоть, ранить —
и мне это знакомо, —
продирался.
            Держись
от шипов подальше,
говорят тебе.
        Но невозможно: жить,
               избегая
терниев.

Дети собирают цветы.
         Пускай их…
                Но сорвав их,
не знают,
куда пристроить —
оставляя вянуть
у края дороги.

В нашем возрасте воображение,
       игнорируя горечь фактов,
             заставляет нас воспарить,
и вот — розы взметнулись над терниями.
            Да, конечно:
любовь жестоковыйна,
         эгоистична,
          и просто — тупа́;
ослепленная светом, она просто не видит.
       Когда молод — она такова.
              Но мы стали старше,
я — чтобы любить,
        а ты — быть любимой,
                  и нужно —
не важно как,
         одной только волей,
                   сохранить
дар драгоценный,
этот дар —
на кончиках пальцев.
И — по воле нашей —
да будет нам:
после всего.