Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Познав, что дни проходят строго,
А не полетом мотылька,
Лишенный отчаго порога,
Внимаю, как гласят века: –
Одна работница у Бога,
Что тайну поняла цветка.

Пчела с прозрачным легким звоном,
Пока в дыму кузнец кует,
Не меньше трудится по склонам,
Своим трудам теряет счет,
И по обителям зеленым
Душистый собирает мед.

Жужжит причастница расцвета,
Летит лобзальница цветка,
Вся в хлопотах весну и лето,
Ей жизнь трудна, ей жизнь легка,
И полный сот, богатство это,
У ней берет моя рука.

О, вестник – ангелу соседний,
Живи, пчела, летай, звучи.
Твой дар другой, твой воск – с обедней,
И Солнце льет в него лучи.
Мы провожаем в путь последний –
Гореньем восковой свечи.

И в яви, и во сне,
  Я бусинки качаю,
В оснеженной стране,
  Где всюду ветер с краю.
Здесь всюду белый вид,
  Лишь с синеватым оком
Ворона пролетит
  В безмолвии глубоком.
Да в снеге сея знак,
  Ко мне проскачет близко,
Ведет свой след беляк, –
  От зайца рукописка.
Мелькнет вдали мужик,
  Вон розвальни, савраска.
И снова – дикий лик,
  Одна лесная сказка.
На восемь долгих лун
  Из облачной утробы
Доносится бурун
  И громоздит сугробы.
И в поздний час, и в рань,
  Среди ветров сугубых,
Везде деревья, глянь,
  В пушистых, белых шубах.
Но оттепель была
  Почти что здесь неделю,
Я бусинки сплела,
  Их в ветре колыбелю.
Ты думаешь, я кто?
  Волшебница какая?
Царевна ли? Не то.
  Моя судьба иная.
Весь белый мой покров.
  Старинной ели детка,
Боярышня лесов,
  Лишь зимняя я ветка.

Сонмы летящих, какая в вас нега,
Воздухом спетый танцующий стих.
Белыя пчелы с далекаго брега
Облачных рек и озер снеговых.

Если б вы были в гремучем июле,
Вы бы сомчались стезей грозовой.
Ныне безгласный вас выпустил улей
Веющий, реющий, тающий рой.

  Высокия звезды,
  Высокия судьбы,
С дорогой на тысячи лет.
  И каждый пробег их
  Ликующий праздник,
В лучистое пламя одет.
  Не им ли молились
  На башнях высоких,
Смотря в голубой небосклон,
  Чтецы звездословья,
  Которыми славен
Нетленный в веках Вавилон.
  Не их ли узором
  В бессмертном Египте
И вязью согласных их строк,
  В Луксоре, в Карнаке,
  В святилищах вещих,
Горит храмовой потолок.
  Не ими ли спеты,
  Под гусли Давида,
Такие столетьям псалмы,
  Что вот и сегодня,
  Под звон колокольный,
Их хором воспомнили мы.
  О Страшном, что ходит
  Один по высотам,
В гореньи нездешней красы,
  Вещал богоизбранный
  Иов и пытку
На зведные бросил весы.
  Высокия судьбы
  Разведал в созвездьях,
Любовник пустынь, Бедуин,
  Летя на арабском
  Коне за самумом
В просторе песчаных равнин.
  Самумом промчался,
  Но в тысяче царств он
Взнесенную вскинул мечеть,
  И в ночь правоверным
  Поют муэззины,
Их голос – призывная медь.
  А если ты духом
  Морской и воздушный,
Спеши пересечь Океан, –
  Везде звездочетов
  Родных ты приметишь
Всемирно раскинутый стан.
  В краях, где агавы
  Цветут величавы,
Над гладью лагунной воды,
  Громадой стоят
  Пирамидные храмы
Во славу Вечерней Звезды.
  И если ты хочешь
  Безплотных свиданий
В обители лунных невест, –
  Дойди до оплотов,
  Где кондор верховный,
Где Южный возносится Крест.
  И если ты хочешь
  Священных сказаний
О звездных зачатьях, – читай,
  Взглянув на великий
  Подсолнечник мира,
Венчанный драконом Китай.
  И если ты станешь
  У чуждаго брега,
У края гремучей воды, –
  Припомни свой Север,
  С единым недвижным
Престолом Полярной Звезды.
  И в час прорицаний,
  В час полночи вещей,
Свой дух в среброткани одень.
  К пределам желанным
  Помчит тебя быстро
Твой северный Звездный Олень.

Чуть-чуть под ветром качалась ива,
Пчела жужжала и налету,
Замедлясь, мед свой пила счастливо,
Затем что ива была в цвету.

Потом Июль был. Горели тучи.
Был громоносный над миром час.
И ветер пьяно пропел шатучий,
Что и плакучей – удел есть пляс.

Потом, как клином вверху летели,
Серея, гуси и журавли,
Я срезал ветку, и звук свирели
Пропел, что счастье мы все сожгли.

Пожар по лесу разлился жгучий,
И строил ветер свой посвист-свист.
А ветви ивы чредой плакучей
Роняли в воду текучий лист.

И дымный, зимний, весь хрусткий воздух
Велел на тело надеть тулуп.
Для тех, кто сеял, у печки роздых,
А кто не сеял – голодный зуб.

И вились вьюги, мелись мятели,
Весь мир был белый разъятый зев.
Оцепенелый, я из свирели,
Как нить кудели, крутил напев.

А в свежем марте дохнули предки
Таким уютным родным теплом.
И опушились на вербе ветки,
И в прорубь неба собрался гром.

Копил он силу и нес апрелю
Из молний пояс для новых дней.
Смотрю в окно я. Смотрю. Свирелю.
Учись у Солнца смотреть ясней.

Как свежи в песне все переливы,
«Христос Воскресе!» всем говорю.
Пчела целует цветочек ивы,
А я целую мою зарю.

Платан, закатный брат чинара,
Что ведал всполох наших дней,
Когда была полнее чара
И кахетинское пьяней.
  Ты в Капбретоне знаменито
  Простер шатром свою листву.
  Но помню дальняго джигита
  И мыслью о моем живу.
Мое – кинжал, копье и пушки,
Набег, где пленник мой – Шамиль,
И на Кавказе – юный Пушкин,
Чей каждый возглас – наша быль.
  Мое – над Пятигорском тучи
  И котловина диких гор,
  Певучий Лермонтов над кручей,
  Поэта – с Небом разговор.
Мое – средь сумрачных ущелий,
Гость Солнца в Грузии, я – сам,
Моя любовь, Тамар Канчели,
Чье имя отдаю векам.
  Мое – от моря и до моря
  Луга, поля, и лес, и степь,
  И в перезвоне, в переборе,
  Та молвь, где в каждом звуке лепь.
О, Русский колокол и вече,
Сквозь бронзу серебра полет.
В пустыне я – лишь всклик Предтечи,
Но Божий Сын к тебе идет.

Чашей малою качаясь, говоря с самим собой,
Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой.
Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев,
На земле намек на небо, колыбелится напев.
А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой,
Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой.
Говорунчик, гормотунчик, под крутой дугою сказ,
Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час».
Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля.
Что родные? Два живые, двое – небо и земля.
И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком,
Бьется в звонкую преграду говорливым язычком.
Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд,
А встряхнутся пристяжныя, – и бубенчики звенят.
И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика.
Как бывает, что минута так сладимо глубока?
В двух сердцах – один созвучный колокольчик-перебой.
Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой.
Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем.
Солнце степь – всю степь – рассекло – как мечом – одним лучом.
Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой –
«Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой.