Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Копье, стрела, чекан, секира,
  Булатный меч,
Как хороши вы в утре мира
  И первых встреч.
Назвавши вас, я вижу зверя,
  Чей грозен вой,
И человек, свой дух с ним меря
  Взнес облик свой.
Воспомня вас, я вижу поле,
  Из края в край,
И две ликующия воли.
  Живи. Играй.
Умей сразить единорога,
  Возьми свое.
С Белбогом ты, на Чернобога
  Наметь копье.
Умей на стан метнуться станом,
  Как лес телег.
И что Татары с гордым Ханом?
  Что Печенег?
Они лишь снились нам когда-то,
  Во мгле веков,
Чтоб наша кровь была богата
  Отвагой снов.
А если волей Чернобога
  Ты знаешь плен,
Крепись, хоти и мысли строго,
  Уйди из стен.
Читай в ночи к созвездьям мира
  Молитвы вслух.
Служила пращурам секира,
  Тебе – твой дух,
Коль в бурях ты упорен, смелый,
  Душа твоя –
Отсюда – жалящия стрелы,
  И свист копья.
Стоокой мысли бей чеканом
  Слепую тьму, –
Проснешься снова с днем румяным
  В своем дому.

На взмахе камня всадник медный
Приподнял резвый взмах коня,
И смотрит в небо лик победный,
В нем солнце будущаго дня.

Мы знали много поражений,
Предельную растрату сил;
Но наш исконный взрывный гений
Из бездны к выси нас взносил.

Рука, которая умела
Держать такие повода,
Велит глядеть нам в пропасть смело
И знать, что нас ведет Звезда.

Четыре конския копыта
На взмахе камня – нам завет,
Что будет вся беда избыта,
Что вспыхнет, брызнув, пламецвет.

И жду. Да вспрянет конь летучий,
Топча извивную змею.
Да узрю светлою над кручей
В лучах Избранницу мою.

Казаки, хранители Юга,
Властители вольных степей,
Душой до казацкаго круга
Иду с челобиткой моей.

Казак – полновольная воля,
Казак – некрушимая крепь,
Его забаюкала, холя,
Вся южная Русская степь.

Содружеству – святость закона,
Содруга нигде не покинь,
Цветущаго Тихаго Дона
Веселая, вольная синь.

Казак – безоглядная доля,
Днепровский о брег водомет,
Чрез долгое Дикое Поле
Всей конскою мощью полет.

Во имя Родимаго Края,
И Веры, чья цельность строга,
Орлов длиннокрылая стая,
Орлиный налет на врага.

Не чужды мне ваши пределы,
Явите мне правду и суд,
Бесстрашным был ратником, смелый,
Мой прадед, херсонец, Балмут.

Я с зовом казаки к вам, с зовом,
Услышьте зовущий напев,
Из дома с разрушенным кровом
Унес я негаснущий гнев.

Наш Край – под пятой иноверца,
Зажжен нечестивый пожар, –
Зачем же до вражьяго сердца
Орлиный не рухнет удар?

Бесовския сильны твердыни,
Но в нас он, Отцовский наш Край,
Господь не иссяк и доныне,
Кто любит Россию, дерзай.

Довольно нам чуждаго праха,
Готовьте могучий размах: –
Кто держится чарою страха,
Метните в них губящий страх!

Венценосная тень предо мной проходила во сне,
И, венец пронося, прошептала, что жемчуг тот мне.
Для меня – в жемчугах и в огне золотой ободок,
Только нужно свершить три свершенья в короткий мне срок.
И одно – чтоб до полночи целый мне мир облететь,
Превращая повсюду в червонное золото медь.
И другое – чтоб я до зари, до вторых петухов,
Ожерелье спаял – все из лунных серебряных слов,
И последнее, третье – чтоб к третьим я был петухам
На заре сам зарей – и тогда с нею вступим мы в храм.
Подарить мне все царство свое обещалась она
И колодец, где мудрость – без грани и счастье – без дна.
Венценосная тень подарить мне хотела – себя,
И нельзя было сердцу глядеть на нее – не любя.
В сердце вспыхнул обжог, напряженная сладость тоски,
Засновали кругом и сложились в ковер огоньки.
На летучем ковре я сквозь мраки весь мир облетел,
Всюду медь стала золотом, мир – золотой стал предел.
Расспросив соловьев, на черте соловьиных садов,
Я спаял ожерелье из лунных серебряных слов.
Стала легче дышать напряжением сжатая грудь,
Среброкованный Серп из-за гор показался чуть-чуть.
И как первый петух возвестил мне двенадцатый час,
Я весь мир заковал в золотой, в огнеблещущий сказ.
И как слышалось пенье предзорных вторых петухов,
Я качал ожерелье из лунных серебряных слов
И уж только хотел – до зари – я сверкнуть как заря,
От морей до морей загудела печаль, говоря…
Закачалась тоска, как дремучий безвыходный лес,
Золотой ободок, мне маячивший в далях, исчез.
И набатом послышался третьих тут вспев петухов,
Разорвалось мое ожерелье серебряных слов.
Растопилось все золото, брызнув к небесным краям:
И багряная медь потекла по закраинам ям.

Из всех нам разсказов желанней и слаще
   О первой любви рассказ.
В ней звук небывалый и свет настоящий,
Колодец бездонный единственных глаз.
Из всех многозвездных сверканий и гроздий
Вечернюю – первую – любим звезду.
Кузнец, чьи – для Святок алмазные гвозди,
Декабрь наш – двенадцатый месяц в году.
   Чтоб вникнуть в скрижали
   Гаданий и снов,
   В ночи мы избрали,
   Издревле, из дали,
   Двенадцать часов,
России, чьи мощны и чащи, и реки,
Чьи горы небесный прорезали свод,
   Вещанье навеки –
   Двенадцатый год,
Что Рим мне! Что Галлы! Что рьяная Спарта!
Свечой мы копеечной были сильней.
В игре тут была ворожебная карта.
Россия – Москва – приняла Бонапарта
Такой безоглядностью ярых огней,
Что побыл в Москве – и закончен был в ней.
Пыланьем того рокового пожара,
Тем вскрытием льда, всеразлитием сил,
Как Божьим напитком, наполнилась чара,
Которую Пушкин ребенком испил,
И в отроке пламень так жгуче был явен,
Что, чуть просвирелил он первый свой вздох,
Как сонный мгновенно проснулся Державин,
Почуяв, что снова с Россиею Бог.
Сгорели. Воскресли. И было так надо.
И снова. Но где же из пепла исход?
Когда опрокинем на воинства Ада
   Двенадцатый год?

Шумит, шуршит и шелестит
  Шипучий вал, свой бег свершая.
Шершав шатучей влаги вид,
  Вода морей, она чужая.
Не пролепечет ручейком
  Ту сказку воркотливой няни,
В которой с чудом ты знаком,
  Вступая в мир по светлой грани.
В воде морей и нет реки,
  Хоть в Море все впадают реки.
А как шуршат нам тростники,
  Когда полюбим мы – навеки,
Навеки милое лицо
  Любовью расцветет в апреле,
И от души к душе кольцо
  Перескользнет под стон свирели.
Но эта летопись была
  В родной глуши лесного края,
Где гуд густой колокола
  Качают, в помыслы вливая.
Где в каждый день наш входит звон,
  Ласкает Божья близость храма,
И лики темные икон
  Овиты дымкой фимиама.
Но эта летопись цвела
  В краю, где в зимний сон тягучий
Внезапно входит вздох тепла,
  Под мартовской лиловой тучей.
Где Благовещенье, – как дух
  В полутелесной оболочке, –
От сердца к сердцу шепчет вслух:
  «Дарите синие цветочки».
Где с выси солнечных зыбей
  Нисходит тайна без названья, –
Где не стреляют голубей,
  А нежно чтут их воркованье.
Но эта летопись была, –
  Ее не предадим ущербу! –
Там, где, христосуясь, пчела
  Целует золотую вербу.
И вот чужой мне Океан,
  Хоть мною Океан любимый,
Ведет меня от южных стран
  В родные северные дымы.
И я, смотря на пенный вал,
  Молюсь, да вспрянет же Россия,
Чтоб конь Георгия заржал,
  Топча поверженнаго Змия!