Георг Гейм - Вечный день

Огненный ливень затопил океан
Черным горем. Дыбятся валы
Под южным ветром, рвущим паруса, —
Черными клочьями, огромными в урагане.

Он мчится, как птица. Длинные волоса
Взвеяны, голова его от этого больше.
Бескрайную океанскую тьму
Он объемлет исполинскими крыльями.

Мимо Китая, где в желтом море[42]
Драконьи джонки качаются у городов,
Где фейерверк облетает небо,
И пред каждым храмом бьет барабан.

Дождь гонится вслед, едва добрызгивая
До края плаща, летящего за спиной.
Он слышит на мачте за своими плечами
Мертвых часов неустанный стук.

Маскою мертвой вечности
Его лицо заморожено пустотой.
Он худ, как ствол, обглоданный пожаром,
А вокруг, как пепел, мерцает время.

Годы окопались вокруг чела,
Толстой корою обросшего, как дерево.
Белые волосы в зимней буре
Над каменными висками стоят огнем.

Кормчий присох к кормилу,
На веслах мумиями — гребцы.
Их руки вросли, как корни,
В трухлявый прогнивший борт.

Их косицы, как их береты,
На трясущихся по ветру головах.
А на шеях, тонких, как трости,
На каждой тяжелый амулет.

Он зовет их, они не слышат,
Уши их поросли осенним мхом,
Он свисает зеленелыми прядями
И щекочет в ветре сухие щеки.

Привет тебе, темный призрак!
Тень любви ведет меня в ночь под землю,
В необъятный храм,
Где черный вихрь вздувает лампаду —

Неслышную лампаду разбитого сердца,
Изъязвленную насквозь, дрожащую на подносе,
Даже и в царстве смерти разимую
Черной медью острой тоски.

Красный свет ее скользит по гробницам.
Перед алтарем чернец не встает с колен.
В голой груди его — два кинжала,
Под ними кипит безутешная любовь.

Призрак сходит по черной шахте.
Тот встает и вслепую вслед —
Месяц на лбу отсвечивает печалью,
Кругом черные тени и голоса —

В пустую глубь, вспухающую мукой,
Замирая в глуши. Вдали водопад
Бьется в стену, и горькие скорби
Вихрем вьются по ускользающим ступеням.

За тяжкой дверью — факельное шествие.
Гроб колеблется на плечах,
И медленно, медленно, в дальнем переходе
Под томящим напевом уходит вдаль.

Кто он? Кто покойник? Усталые звуки
Флейт огибают за поворотом поворот,
И темное эхо еще отзывается
Здесь, где в глуши притаился мрак.

Серая полночь едва просвечена
Желтой свечой, и по закоулкам вдаль
Ветер воет собачьим воем,
Вспугивая прахи подпольных склепов.

Тоска беспросветна. А там, вверху,
Блуждает в море ночной скиталец,
Над которым тоже каменный свод
Замкнут в магический узор созвездий.

Первые севы, взбрызнутые дождем,
Зеленеют по склонам убегающих всхолмий.
Две вороны, вспугнутые, слетают[43]
В зеленый овраг, на бурый терновник.

Как над гладью моря застывшие облачка,
За синевой неподвижны горы,
На которые сеется мелкий дождь,
Как трепещущая вуаль, серебристо-серая.

Был самый длинный летний день,
И темный шелк твоих волос,
Как золото, лучился.

Моя рука в твоей руке,
Копыта били по песку
На луговой дороге.

С листвы струился ясный свет,
Плясали эльфы вкруг коней
Над красными цветами.

И ароматами цвели
В наш самый длинный летний день
Решимость и благодарность.

Старая лодка в заглохшей заводи.
Тихое качанье. Заполуденный зной.
Сон влюбленных, усталых от поцелуев.
Мшистый камень в глуби на зеленом дне.

Пифийская одурь.[45] Такая дрема,
Как у богов после вечных пиров.
Белая свеча над бледными покойниками.
Как львиные головы — над долиною облака.

Окаменелый смех идиота.
Запылен кувшин, но не выдохся дух.
Разбитая скрипка в развале хлама.
Воздух ленивый, как перед грозой.

Белый парус на синем горизонте.
Запах луга, манящий пчел.
Золото осени — венцом на рощах.
Поэт, взирающий на злобу глупцов.[46]

Конец соленому воздуху, конец
Пустому морю, играющему скорлупкой.
Конец пустой черте горизонта,
Из-за которой выкарабкивалась луна.

Вот уже в воздухе — большие птицы,
И в перьях блещет небывалая синева.
Исполинские белые распростерли лебеди
Крылья, звучащие слаще арф.

Новые звезды выводят хороводы,
Немые, как рыбы в морях небес.
Изможденные моряки заснули, одурманены
Ветром, в котором жаркий жасмин.

Генуэзец стоит у самого бугшприта[48]
И мечтает в ночь, а внизу, у ног, —
Прозрачные лепестки сквозь зеленую влагу
И белые орхидеи глубоко на дне.

Вечерние облака в золотом небе
Играют ширью безоблачных городов.[49]
В них, как сон о закатном притине солнца,
Мексиканские храмы, золото их крыш.

Облака, играючи, тают в море,
Но в воде дрожит последний огонек —
Малой звездочкой,
Еще нетронутый, зыблется Сальвадор.

Бурые паруса вздуваются на тросах.
Карбасы бороздят серебристый залив.
По бортам свисают сети, тяжелые
От чешуйчатых тел и красных плавников.

Они возвращаются к молу, за которым
Сумеречный город в чадном дыму.
Вечерние огни расплываются зыбкими
Красными пятнами в темной воде.

Плоскоморье каменною плитою
Залегло на синем востоке. День
Встал на колени испить от света
И роняет в воду красный лист из венка.

Золотое облако дрожит вдали —
Это встает из глубин янтарный
Лес, и в сумеречную дымку дня
Широко распростирает желтые ветви.

На ветвях прогнулись потонувшие моряки.
Их волосы свисают в воду, как водоросли.
Звезды, встав в зеленую ночь,
Начинают свое морозное шествие.

Зима врастяжку. По ровной глади
Голубые снега. На дорогах стрелки
На четыре стороны показывают друг другу
Лиловое безмолвие горизонта.

Четыре дороги, все — в пустоту,
Скрестились. Кусты — как стынущие нищие.
Красная рябина блестит печально,
Как птичий глаз. Четыре дороги

Застыли на миг пошептать ветвями,
И вновь вперед, в четыре одиночества,
На север и юг, на восток и запад,
Где небо к земле придавило день.

Земля из-под жатвы горбом, как короб
С треснувшей плетенкой. Белою бородой
Она щетинится, как солдат после боя,
Сторож над мертвыми после жаркого дня.

Снег бледнее и день короче.
Солнце дышит с низких небес
Дымом, которому навстречу только
Лед горит, как красный огонь.

День потонул в червонном багрянце.
Река бела небывалой гладью.
Движется парус. У руля, как вырезанный,
Лодочник высится над большой кормой.

На всех островах в прозрачное небо
Вскинулся красный осенний лес,
И шелест веток из темных омутов
Отзывается дрожью кифарных струн.

Сумрак с востока разливался вширь,
Как синее вино из опрокинутой чаши,
А поодаль стояла, окутанная в черное,
На высоких котурнах большая ночь.