Елена Шварц - Лоция ночи

И днем бывает иногда —
И рыбкой пойманной блеснет
Вдруг ангел —
Но уж смыкается вода,
Вода слепого дня.
Зато уж ночью —
Ангелов круженье,
Демонов кишенье,
А уж заблудшие души —
Что вестовые в сраженье.
Я руку подниму —
И стаи пестрых душ
Ее пронижут горячо, —
Они влетят, как птицы в тучу,
И вылетят через плечо.
Во тьме меж мною и стеной
Порхает серебристый рой.
Вся их толпа синя, бела,
Спешат, снуют куда-нибудь,
И тьма всегда для них была
Что смертным — зимний путь.
Вот души — радужней микробов —
Исцвечивают мглу дотла.
Куда спешат, и где их дом?
И тьма всегда для них была
Увеличительным стеклом.
Людей и ангелов такая
Толчея —
Тебя не сыщет никакая
Гончая.
Давка — как много их,
Всякому дай пролететь.
Будто конвертов живых
Белая круговерть.
Что вы, люди и духи,
Что вы несете во брюхе?
«Икринку. Иону. Весть».

Все сыплется песок ночной,
Ночь превратилась в снег.
Боюсь — за этой мелкотой
Вослед придет другой.
Умрет, бывает, человек
Один, порой глухой,
Подумают — инфаркт, инсульт…
А нет! Убийство тут.
Убийцу в суд не позовут
И оправдали б там,
Он убивает только тем,
Что существует сам.
Вот контур легкий зашуршал,
Сгустился темный свет,
И сердце ужас смертный сжал…
Свидетелей-то нет.

В ангельских вижу повадках я нечто дельфинье.
Вот, изогнувшись, ныряют всем скопом.
Крылий их тонкотканных сияющих клинья
В воздухе чертят круги и змеиные тропы.
Вот, кувыркаясь, летают вверх-вниз
И воробьями вьются.
Уж меня облепили они, что карниз,
И смеются.
Может быть, часто зрачок прижимаю к луне,
Кожа ее осталась на дне —
Вот и мерещится мне.
В ангельских вижу повадках я нечто павлинье,
То разгорятся, то гаснут.
Вижу тела их из огненных линий —
Это опасно.
Так на вид — просто облачко, светлый дымок,
Глаз в середине, как щупальца спрута — ресницы,
То пикируют прямо в глазницы,
То, как пробки, летят в потолок.
То на ресницах сидят и болтают
Горсткой огня и зерна,
Внутрь влетают и вылетают,
Будто я им равна.
Ах! Равны мы и вправду, огнистые тени,
Хоть для вас я — что бабочке глиняный дом.
Мы равны — мириады, обломки, ступени —
И по ним, спотыкаясь, бредем.

Где же нищие? Куда их дели?
За небесной пищей они улетели?
Говорят — они разбогатели,
Миллионы — судачат — в тряпье они прячут,
Они нас с тобою богаче.
Еще сыщешь ты, может быть, нищих
Только в церкви да на кладбище.
Не увижу в грязи я стоящую шляпу
И во тьме у нее серебристый улов,
И немого язык, что бешеным кляпом
Бился около слов.
У кого вместо бедер колесики были —
Те на них — на стальных — уже в рай укатили.
Не попросит старушка хлеба ломоть
И не скажет вослед: «Спаси тя Господь».
И придется мне их заменить хоть собой
И, петляя, бродить в переулках с сумой,
Целовать всем прохожим ноги,
Становясь голубой и убогой.
Как тот блаженный, терпеливый,
Осклизлый, синий и червивый —
Почти землей был дядя Гриша,
Ведь нищий — это Богу ниша.
Он умалился, Бог в нем ожил
И руку протянул к прохожим.
Любви, любви — небесной пищи
Просил Господь всем чревом нищим.

Нету моей замшелой лиры —
Дуба, что рос здесь на Черной речке,
Его спилили, срубили, спилили,
И не поставишь даже и свечки.
Нету для дерева рая, нет и могилы,
И когда впилось острие пилы
В нежно-шершавое и беспомощное тело,
Мне приснилось, что со скалы
В пропасть я полетела
То ль душа его прилетела
Со мною навеки проститься,
То ли в смертной тоске хотела
За душу мою уцепиться.
Пустоту вытесняло сто лет
Его сложное сильное тело.
Вот уж взяла свое!
Нагло зияет и равнодушно —
По торжеству пустоты
Мы всегда узнаём о потере,
По яме воздушной.
Нету лиры замшелой,
А душу она исцеляла,
У нее глаза были,
Ум был у нее.
Приносила я в жертву вино и монеты,
Два серебряных там зарывала браслета,
И она меня обнимала, лечила,
Как увидит — всеми листьями ахнет.
Грубо нас разлучили,
Разделили — и я умираю и чахну.

В сквозняк врезается звезда,
А за окном хрустенье льда,
Пусть все во мне горит, дрожит,
Любви порывам надлежит
Умолкнуть в ночь — когда
Зовут, звенят колокола.
Мгла в небесах так зелена,
Там сумеречный лес.
«Возьми моих два-три ребра
И исцелуй их до утра
До сини», — шепчет бес.
В простые дни совсем не грех
Любить любимых всех.
Но нынче нас зовут: «Пойдем!»
А мы упрятались вдвоем
В хрустальный злой орех,
И сотни, сотни нас.
Пусть, истлевая, как свеча,
Погаснем мы сейчас
За то, что двери не нашли,
А спрятались в алмаз.
Святые надушились все
И в небесах плывут,
За окнами и хруст и гуд,
Стучат в окно, зовут.
Господень ноготь прочеркнул
Стекло — и, вжикнув, стихнул он,
Как будто хриплый стон.
«За сладких несколько минут
Ты, может, вечность потерял,
Не жаль тебе, тебе?» Молчал
И в сердце крепче целовал,
В дрожащий перезвон.

Льется, ткется из сердца
Паутина горячая
Золотая —
Тебе никуда не деться,
И ему никуда не деться.
Из кончиков пальцев,
Из ногорук
Стальною тонкой жарой
Обовьюсь.
Я — паук
Золотой.

Пусть двух возлюбленных моих
Я затолкала в тесный стих,
Пусть даже больше было их —
Они не виноваты:
Они увидели во мне,
Как в зеркале, — брат брата.
В преступном и тайном своем содоме
Не меня они любят — кого-то кроме.
В этой жизни, где все только режет и рвет,
Пусть любовь моя их перевьет.
Перепутала я имена даже их,
Но узнала их тайное имя,
Те всё были ведь греческих светлых святых,
Ну а то — из костей серафима.

«Кому, — думал Творец,
Слепив эти сложные длинные кости, —
Отдам? На челюсти рыбе большой?
Или построю двери в собор?
Нет, повяжу с душой».
И отдал тебе — на нервический свод
Ребер — изломанный согнутый вход,
Туда, где жизнь одиноко живет
И знает — никто к ней сюда не придет,
И тихо псалом поет.
Разве только любовь скользнет,
Золотую свечу зажжет,
В стучащий молотом водоворот —
Под малиновый острый свод.

Вот она — только царапни,
Кровь уже тут — как из-под кочки болото,
По глиняным тонким сосудам
Багровое море
Разлито,
Мечтает — хрупнут скорлупою все лица,
И мы — ручейки и потоки —
Сможем разливом весенним разлиться
И слиться!
В крови — любовь,
А в кости — отрицанье любови.
Когда я, наконец, себя как кровь пойму,
Сброшу белую тьму
И соленой пальмовой ветвью
Наклонюсь ко Господу моему?

Звезда по небесам идет,
Звезда по облакам плывет
И скачет через тучи.
Она не мертвый хладный шар,
Она есть дух могучий.

Гори-свети, пылай-гори,
Клянусь я всею кровью
И всей зарытою во мне
Божественной любовью —

Что то не камень в облаках,
Бездушно в цель летящий, —
Нет, это дух, нет, это ум,
Округлый и горящий.

И больше я тебе скажу,
Раз уж такие речи,
Смотри — есть крылья у него
И луком птичьи плечи.
Отец и Сын расчленены —
Он свяжет горлом певчим.

Как кровь от сердца к голове,
В огне несет он вести.
Глаза поднявши к синеве,
Пойдем с волхвами вместе.

Он искры сыплет в высоте
Путем из света в тьмы
И шепчет, плачет в пустоте:
«Я, Ты, они и мы, —
Все перепутав и поняв: —
Сон, Ягве, Элохим и яд».
Он знает — будет в темноте
В раскрылья он распят.
Он молнией ли шаровой,
Невидимым ли током
Летит над нашей головой
Всегда, всегда с Востока.