Алесь Рязанов - верлибры
Крестная мать сделала мне подарок. Это – зеркало. Я пытаюсь поглядеться, но тщетно: его поверхность – как чья-то ладонь.
– В нем живет бог, – сказала крестная мать. – Может быть, тебе когда-нибудь удастся его увидеть…
Бывает, что зеркало разглаживается и проясняется – и тогда я вижу то летящую птицу, то фигуры людей, то контуры странных предметов…
Я теряюсь в догадках: может быть, я уже вижу бога, но только не знаю, что это бог?
ЗАВОЕВАТЕЛИ
Они идут по чужой земле.
Каждый их шаг – уничтоженье незримой границы, удерживавшей их самих в их обличьях, и в их именах, и в их жизнях.
Выходят они из себя, выворачивая наизнанку кожу старых запретов.
За ними следит неотступная линза небес.
На их перемещеньи сосредоточено все внимание мира.
За ними пылает земля.
Они не смогут вернуться.
ОСКОЛКИ
Зеркало, в котором я видел себя, раскололось,
и каждый осколок рассказывает мне свое,
и каждый осколок со мной говорит по-своему…
В одном – я на поле битвы со щитом и мечом,
на берегу великой реки сижу я – в другом,
в третьем – пашу кленовой сохою поле,
в четвертом – бегу от погони оврагами и кустами,
в пятом – склонившись над тиглем, смешиваю серу и ртуть.
Я пытаюсь сложить из осколков целое, но не позволяют сколы,
хочу познакомить этих – таких разных – людей, но не позволяют края…
Ты, загнанный бедный беглец, которого неусыпно пасет опасность,
ты, застывший в позе лотоса йог,
ты, старательный пахарь,
и ты, чародей-алхимик,
неужели вы ну совсем ничего не знаете обо мне?!
Я тот, кто стоит перед вами и примеривает ваши судьбы, переходя из осколка в осколок и не ранясь об острые кромки краев.
ИВАН ГУГОВИЧ
Тогдашний бригадир полеводческой бригады Иван Шавкалович, по прозвищу Гугович, сказал, что он проживет семьдесят два года.
Столько отстукал ему в дни его молодости, еще при Польщине, деревянный столик на одном спиритическом сеансе.
И с ним, и вокруг него все менялось неоднократно, и в чужих землях, и на своей земле гибли односельчане, а Иван Гугович, словно зарок, носил в себе эту весть, что пришла к нему из его далека.
И когда по деревням ходили упорные слухи: будет война, и никто в ней не уцелеет, а в лавке брали мешками спички, мыло и соль, я не верил: не будет – Ивану Гуговичу еще далеко до семидесяти двух лет.
Умер он как-то странно. На телеге поехал в лес, а перед мостом почему-то свернул, поехал по мелководью – вброд, через речку…
Там и нашли его: ходит по берегу конь, телега – в воде, а под телегой – Иван Гугович, только высовывается в колесо вцепившаяся рука…
Про случай этот разное говорили. А я припомнил его рассказ, которому он и сам всегда удивлялся, как-то не веря, что это может быть…
Он не дожил полгода до срока, что ему тогда отсчитали, – видно, столик стукнул потише последний раз.
ОТСЮДА
Чертит судьба вкруг меня свои круги-заклинанья.
Звезды слагают знаки таинственной карты.
Ворон сидит на вершине дуба.
Цель отвергает то, что имею.
В снах обретаю то, что утратил.
Последний ли самый круг – горизонт?
За мною, вдали, вновь леса зеленеют, вновь наливается жито, вновь луга украшаются белыми, желтыми и голубыми цветами…
Но не могу я вернуться туда, где уже был, – вспять своим же следам,
и не могу задержаться здесь, где нахожусь сегодня.
Мое пространство – стык.
Время мое – острие.
Мой путь – путь огня: отсюда.
ПОРОГ
Порог источился, врос в землю…
Я бью по порогу ногой – из него сыплется труха.
Но такой он только сверху, глубже он надежен, глубже он прочен – и плесень его не тронула, и шашель его не источил.
– О, ему не счесть, сколько лет, – говорит брат. – И вытесан он из дерева, какого теперь уже нет, из чистосердечного дерева, и вытесан людьми, каких нынче тоже нет…
Мы не заходим в хату: в ней жили деды, в ней жили прадеды наши, а мы стоим на пороге, на чистосердечном пороге, и мы ощущаем, что и мы такой же порог, до которого – нету нас и после которого – нет…
Есть места обретенья и места утрат.
Как объяснить человеку, кто он такой?
Дожидаются хаты, что люди вернутся.
Отряхают прах на пороге.
Когда мы с родом – мы против рода,
когда мы с природой – мы против природы,
когда мы с миром – мы против мира.
Таится минувшее в сумраке, будущее – в светлыни.
МЫ, ЛЮДИ
На кругозоре, в самом конце извилистой дальней дороги, – солнце,
а на дороге, во всю длину ее, – мы, люди…
Когда мы считаем друг друга по пальцам – нас много,
когда мы считаем друг друга по душам – нас мало:
нам нужно еще увидеть в иных – себя, в себе – небеса, в небесах – солнце, а в солнце – солнцелюдей.
На дороге остановившись, одни из нас строят на ней жилье. "Мы уже нашли, – говорят они, – свое место под солнцем."
Другие, боясь, что в конце их не станет, подаются назад, во все большую тень.
Третьи, отдавши дороге все, что их задерживало и затеняло, входят, будто в ворота нового света, в солнце, и сами становятся солнцем, и в людях земли видят солнцелюдей.
ОТРАЖЕНИЯ
По сосредоточенным кольцам пня стану гадать про лета, какие сплыли,
про зимы, какие растаяли,
на зеркалах же – про то, кто я…
Что в зеркалах проходит навстречу, приходит напротив,
что находится о правую руку, оказывается о левую руку,
и то, что было единственным, становится многим.
В зеркалах – воплощаюсь,
в зеркалах – изменяюсь,
по зеркалам – распознаю, где – ложь, а где – правда,
где – свет, а где – мрак…
Мрак – наибольшее обособление: в нем нет ничего.
Свет – наибольшее воплощенье: в нем есть все.
В зеркалах встречаю знакомых и незнакомых людей, в зеркалах встречаю животных, птиц, змей, в зеркалах встречаю ножи и розы -
и всем до меня есть дело.
– Ты еще ни разу не видел себя, – уверяют они. – Всегда и всюду ты видишь одних только нас – свое многоликое отраженье…
Неужто без зеркала мысли не ведают, что подумать, взгляды – куда поглядеть, дорога – куда податься и жизнь – как жить?!.
Когда-нибудь, вырвавшись в наступающее, туда, где меня еще нет, увижу чью-то фигуру, что средь зеркал блуждает и в отраженьях пытается кого-то найти.
ГОСТИ
Гости пришли в мой дом.
Пытаюсь узнать, что им нужно.
Отвечают гости: мы хотим взять для нас дорогое.
Пытаюсь узнать, кто они.
Отвечают гости: хозяева.
Видать, обознались гости и забрели не в тот дом. я живу от рождения тут и знаю все до последней мелочи: вот – потолок, вот – пол, вот – вещи, и все, что ни есть здесь, – все мое.
Но гости вскрывают половицы и вытаскивают из-под них сундук,
вынимают пару кирпичей из стены – и вот уже держат в руках шкатулку,
лезут под балку – и достают из щели какой-то сверток…
И вот я стою в своем доме – гость.
ВЕЩИ
Раскапывают городище.
Откапывают вещи.
Вот вещь-рука, вот вещь-нога, вот вещь-сила, вот вещь-власть…
Вещи – та плоть человека, которая умирает последней.
За вещи держусь, на них опираюсь, получаю в наследство вещи…
Вещами измеряется мое время, ограничивается мое пространство, без них погибаю, без них пропадаю, без них ничего не значу.
На торжище, где все покупается и продается, допытываюсь у вещей, как их зовут.
Они называют мои имена.
ЗАТМЕНИЕ
Приставив к глазам затемненные стекла, люди глядят вверх:
теперь они могут смотреть на солнце,
теперь они могут видеть затменье…
Что же, деревья, что, камень, что облако, – неужто мы видим вас лишь потому, что нашло и на вас затменье?!.
А чистые сущности мира для нашего взгляда все еще остаются закрытыми?!
И мы ни разу ни с чем еще не были один на один?!
За деревнею – речка, за речкою – горка, за горкою – поле, на поле – камень, а на том валуне-камне стоит золотая корона…
Но стоит мне только взглянуть на нее своими глазами – все пропадает…
Смотрю сквозь преграды.
Думаю сквозь преграды.
Сквозь преграды живу.
И стало солнце землею.
И стало затмение плотью.
КРОТЫ
Как предательский лед, под нами проваливается земля,
сами собой со своих мест сходят храмы и тюрьмы, музеи и магазины…
– Не надо на все это обращать вниманье, – советуют нам откуда-то сверху, – это кроты копают свои норы, всего лишь кроты…
