Евгений Долматовский - Товарищ мой

Как летчик, я поклонник скоростей!
Люблю по небу пулей просвистеть.
Медлительной езды не выношу,
Но странный случай в памяти ношу
И говорю: достойны похвалы
Ленивые полтавские волы.

Я в первой схватке был зениткой сбит.
Пожалуй, «ястребок» не долетит,
Хотя до фронта километров пять,
А там аэродром — рукой подать.
Я сбил огонь, бежавший по крылу,
Но сесть пришлось во вражеском тылу.

Я сел в долине между двух дубрав
И вывалился, куртку разодрав.
Взвожу на всякий случай пистолет,
Но никого вокруг как будто пет.
Зенитки где-то хлопают левей,
А здесь поет и свищет соловей.

И я решаю: самолет сожгу,
Чтоб только не достался он врагу...
А совесть возражает: пожалей
Честь летчика и миллион рублей.

Нет! Вот сейчас услышу лай собак —
Затворы в речку, спичку в бензобак.
Саднит плечо, на лбу холодный пот.
А соловей поет, поет, поет.
Вдруг слышу скучный мирный скрип колес:
Лесной дорогой выезжает воз.
Фронт и волы! Представьте вы себе!
Их дядька понукает — цоб-цобе.

— Где немцы? — спрашиваю у дядька,
А он: — Мы их не бачили пока.
Тебе, наверное, видней с небес,
Куда в пределы наши враг залез.
— Далеко ль едешь?
— Сам не видишь? В гай...
— Волов из колымаги выпрягай!

Волы потянут самолет домой! —
А дядька причитает: — Бог ты мой! —
Мой «ястребок» поехал, как арба.
Плывут четыре рога, два горба.
Гей! Цоб-цобе! Под носом у врага
Медлительно качаются рога.

В такой упряжке бедный «ястребок» 
Условный фронт, хромая, пересек.
История закончилась добром —
Вернулся я на свой аэродром.
Всего хлебнул я в летчицкой судьбе.
Но надо ж вот такое. Цоб-цобе...

В Детройте приставили мне переводчика,
Хотя понимаю и сам по-английски.
Умильно хвалил он кубанскую водочку,
Ругаясь, из фляги потягивал виски,
И все вспоминал ставропольские ерики,
И вдруг замолкал, озираясь сурово.
О том, как он стал гражданином Америки,
Его я не спрашивал, честное слово.

Зачем ворошить эти залежи душные?
В расспросах и смысла теперь уже нету.
Дай бог, если только одно малодушие
Его занесло на иную планету.
Полнейший порядок у этого мистера —
Предел благоденствия — домик с бассейном.
Чего я киплю, конструируя мысленно,
Какою неправдой обрел он спасенье?

Меня раздражает его мельтешение,
Но знаю, что слушаться нервов не нужно.
Мы оба при галстуках. Вот приглашение —
Нас просят пожаловать в Общество дружбы.
Как я говорил, переводчик не нужен мне,
Я сам кое-как управляюсь с беседой.
И мой прикрепленный остался за ужином
В радушном кругу седовласых соседей.

И слышу — к нему обращаются с тостами:
«За вашу страну! За московские звезды!
Так счастливы видеть советского гостя мы».
Он должен в свой адрес принять эти тосты.
Здесь, в Обществе дружбы, не знают,
Что продана
Была по дешевке душа его дважды.
Пусть сам разбирается, где его родина,
Пусть глотка его пересохнет от жажды.

Лицо переводчика — красными пятнами.
Он дорого дал бы, чтоб я не заметил.
История грустная, в общем понятная
В разорванном мире, в двадцатом столетье.

В непокорной стороне лесной,
В чащах между Гомелем и Речицей,
Партизанской я была связной —
Зря потом писали, что разведчицей.
Сами знаете, в шестнадцать лет
В жизни все легко — какие тяготы?
Чтоб карателям запутать след,
Делай вид, что собираешь ягоды.

Часто мины доверяли мне:
Я ходила с ивовой корзиною,
Дремлет гибель на плетеном дне,
Поверху засыпана малиною.
Уж не помню — в полдень, поутру ль —
По опушке я прошла над бездною:
Там остановил меня патруль —
Угости малиною, любезная.

Было трое их. Один, малой,
Ягоду горстями в рот заталкивал.
Вот уже остался тонкий слой
Сверху мины той противотанковой,
Что взорвать мне, видно, не суметь —
Я делам саперным не обучена.
Очень легкая была бы смерть —
Лучше так, чем быть в тюрьме замученной.

Я сказала — мне пора домой —
И пошла, неся корзину тяжкую,
В чащу, в лес тропинкою прямой,
Вслед глаза — как дула под фуражкою,
Запахом малины дышит зной.
Губы пересохли. Сердце мечется.
В партизанах я была связной,
Зря потом писали, что разведчицей.

Лавров не надо — сгодится и вереск.
Впрочем, и жесть неплоха на венки.
Я, лейтенант по фамилии Берест,
Смерти случайной своей вопреки
Выйду к товарищам на перекличку,
Как победитель десятка смертей.
Мимо Сельмаша летит электричка...
Дети на рельсах...
Спасайте детей!

Знает начальство ростовский мой норов.
В жизни однажды штурмуют рейхстаг.
Вспомнит Кантария, скажет Егоров,
Кто их водил устанавливать флаг.
Это вранье, что я жил непутево
После войны из-за мелких обид.
Не был тщеславен я, честное слово...
Дети на рельсах,
А гибель трубит!

Лавров не надо. Пришлось мне изведать
Горькие годы, тоску и позор.
Но непорочное Знамя Победы
Нес я тогда и несу до сих пор.
Под выходной, вдоль дороги железной,
Трезвый шагаю домой из гостей.
Про осторожность твердить бесполезно.
Дети на рельсах...
Спасайте детей!

Вот просигналить бы предупрежденье!
В руки бы мне кумачовый лоскут!
Но на принятие трезвых решений
Мне никогда не хватало секунд.
Может, на рельсах игравшие дети,
Двое, потом, после игр и затей,
Будут взбираться на крышу столетья
С флагом Победы...
Спасайте детей!

На земле многострадальной белорусской
Наш разведчик в руки ворога попался.
Был захвачен он, когда тропинкой узкой
В партизанские районы пробирался.
Был он смуглый, черноглазый, чернобровый,
Он из Грузии ушел в поход суровый.
Ты лазутчик? Признавайся в час последний!
Отвечал он:— Из деревни я соседней.

По деревне, по снегам осиротелым
Повели его галдящею гурьбою.
Если врешь, не миновать тебе расстрела,
Если правда, то отпустим, черт с тобою!
Не иначе лейтенантом был ты прежде,
А теперь в крестьянской прячешься одежде.
Отвечал он: — Вон вторая хата с края,
Проживает там сестра моя родная.

Тяжела его прощальная дорога.
Конвоиры аж заходятся от злости.
Смотрит женщина растерянно с порога —
Незнакомца к ней ведут лихие гости.
Узнаешь ли ты, кто этот черноглазый?
Что ответить, коль не видела ни разу?
Оттолкнула чужеземного солдата:
— Ты не трогай моего родного брата!

И прильнула вдруг к щеке его колючей,
От мучения, от смерти заслонила.
На Полесье помнят люди этот случай.
В лихолетье, в сорок первом, это было.
Ничего о них мне больше не известно,
Но о брате и сестре сложилась песня.
Может, в Грузии ту песню он услышит
И письмо ей в Белоруссию напишет...

Память о Победе дорога!
И сейчас я вижу все детали
Дня, когда под городом Торгау
Мы с американцами братались.
Был один из них чудаковат
И носил пилотку на затылке,
К удивлению своих солдат,
Воду Эльбы наливал в бутылки.

Он мои гвардейские усы
Трогал беспардонно и беспечно.
Он хотел купить мои часы,
Я ему их подарил, конечно.
И представьте, мир настолько мал,
Что недавно в городе Детройте
В день приезда сразу повстречал
Чудака, с кем виделся на фронте.

Как друг друга распознать смогли
Через годы,
И какие годы!
На обратной стороне земли
Разные системы и народы?
Тот американец! Тот солдат!
Пожимавшая мне руку лапа.
Ухарски заломлена назад
Желтая стетсоновская шляпа.

Он к себе домой повез меня:
Выпьем что-нибудь за нашу встречу.
Не люблю я пить в начале дня,
Но во имя дружбы не перечу.
— Помнишь Эльбу?
Воду той реки,—
Говорит он,—
С наступленьем мира
Я расфасовал на пузырьки,
Получилось вроде сувенира.

С этого мой бизнес начался.
Развернул я славную торговлю.
Знает магазин округа вся,
Сувениры новые готовлю.

Пили мы не очень крепкий грог,
И молчал, деля застолье с нами,
Здоровенный лоб, его сынок,
Летчик, воевавший во Вьетнаме.