Илья Сельвинский - Избранная лирика

А между тем была ведь Беатриче

Для Данте недоступной. Боже мой!

Как я хотел бы испытать величье

Любви неразделенной и смешной,

Униженной, уже нечеловечьей,

Бормочущей божественные речи.

1950

Душевные страдания как гамма:

У каждого из них своя струна.

Обида подымается до гама,

До граянья, не знающего сна;

Глубинным стоном отзовется драма,

Где родина, отечество, страна;

А как зудит раскаянье упрямо!

А ревность? М-м… Как эта боль страшна!

Но есть одно беззвучное страданье.

Которое ужасней всех других.

Клинически оно — рефлекс глотанья:

Когда слова уже горят в гортани,

Дымятся, рвутся в брызгах огневых,

Но ты не смеешь — и… глотаешь их.

1951

Бессмертья нет. А слава только дым.

И надыми хоть на сто поколений,

Но где-нибудь ты сменишься другим

И все равно исчезнешь, бедный гений.

Истории ты был необходим

Всего, быть может, несколько мгновений…

Но не отчаивайся, бедный гений,

Печальный однодум и нелюдим.

По-прежнему ты к вечному стремись!

Пускай тебя не покидает мысль

О том, что отзвук из грядущих далей

Тебе нужней и лавров и медалей.

Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна,

Когда бессмертью отдана она.

1943

Слыла великой мудростью от века

Идея смерти. А за нею вслед

Отцы и деды

жизнь человека

Определили: "Суета сует".

Да, все мы смертники. Сквозь наше веко

Глазница ощущается на свет.

(Не потому ль и склабится скелет,

Что у него чуть-чуть побольше века?)

И все же мы умеем улыбаться,

Влюбляться, о могиле не печась,

Бываем радостными, а подчас

Рискуем жизнью за меньшого братца.

Ах, человек… Смешное существо:

Вся мудрость — в легкомыслии его.

1960

Воспитанный разнообразным чтивом,

Ученье схватывая на лету,

Ты можешь стать корректным и учтивым,

Изысканным, как фигурист на льду.

Но чтобы стать, товарищи, правдивым.

Чтобы душе усвоить прямоту,

Нельзя учиться видеть правоту

Необходимо сердцу быть огнивом.

Мы все правдивы. Но в иные дни

Считаем правду не совсем удобной,

Бестактной, старомодной, допотопной

И гаснут в сердце искры и огни…

Правдивость гениальности сродни,

А прямота пророчеству подобна!

1955

Я испытал и славу и бесславье,

Я пережил и войны и любовь:

Со мной играли в кости югославы,

Мне песни пел чукотский зверолов;

Я слышал тигра дымные октавы,

Предсмертный вой эсэсовских горилл;

С Петром Великим был я под Полтавой,

А с Фаустом о жизни говорил.

Мне кажется, что я живу на свете

Давнее давнего… Тысячелетье…

Я видел всё! Чего еще мне ждать?

Но, глядя в даль с ее миражем сизым,

Как высшую хочу я благодать

Одним глазком взглянуть на коммунизм.

1957

Одиннадцать било. Часики сверь

В кают-компании с цифрами диска.

Солнца нет. Но воздух не сер:

Туман пронизан оранжевой искрой.

Он золотился, роился, мигал,

Пушком по щеке ласкал, колоссальный,

Как будто мимо проносят меха

Голубые песцы с золотыми глазами.

И эта лазурная мглистость несется

В сухих золотинках над мглою глубин,

Как если б самое солнце

Стало вдруг голубым.

Но вот загораются синие воды

Субтропической широты.

На них маслянисто играют разводы,

Как буквы "О", как женские рты…

О океан, омывающий облако

Океанийских окраин!

Даже с берега, даже около,

Галькой твоей ограян,

Я упиваюсь твоей синевой,

Я улыбаюсь чаще,

И уж не нужно мне ничего

Ни гор, ни степей, ни чащи.

Недаром храню я, житель земли,

Морскую волну в артериях

С тех пор, как предки мои взошли

Ящерами на берег.

А те из вас, кто возникли не так

И кутаются в одеяла,

Все-таки съездите хоть в поездах

Послушать шум океана.

Кто хоть однажды был у зеркал

Этих просторов — поверьте,

Он унес в дыхательных пузырьках

Порыв великого ветра.

Такого тощища не загрызет,

Такому в беде не согнуться

Он ленинский обоймет горизонт,

Он глубже поймет революцию.

Вдохни ж эти строки! Живи сто лет

Ведь жизнь хороша, окаянная…

Пускай этот стих на твоем столе

Стоит, как стакан океана.

Владивосток

1932

В рыжем лесу звериный рев:

Олень окликает коров,

Другой с коронованной головой

Отзывается воем на вой

И вот сквозь кусты и через ручьи

На поединок летят рогачи.

Важенка робко стоит бочком

За венценосным быком.

Его плечи и грудь покрывает грязь,

Измазав чалый окрас,

И он, оскорбляя соперника басом,

Дует в ноздри и водит глазом.

И тот выходит, огромный, как лось.

Шею вдвое напруживая.

До третьих сучьев поразрослось

Каменное оружие.

Он грезит о ней,

              о единственной,

                                    той!

Глаза залиты кровавой мечтой.

В такие дни, не чуя ног,

Иди в росе по колени.

В такие дни бери манок,

Таящий голос оленя,

И, лад его добросовестно зубря,

Воинственной песнью мани изюбря.

Так и было. Костром начадив,

Засели в кустарнике на ночь

Охотник из гольдов, я и начдив.

Некто Игорь Иваныч.

Мы слушали тьму.

Но забрезжил рассвет,

А почему-то изюбрей нет.

Охотник дунул. (Эс.)[1]. Тишина.

Дунул еще. Тишина.

Без отзыва по лесам неслась

Искусственная страсть.

Что ж он оглох, этот каверзный лес-то?

Думали — уж не менять ли место.

И вдруг вдалеке отозвался рев.

(В уши ударила кровь…)

Мы снова — он ближе. Он там. Он тут

Прямо на наш редут.

Нет сомненья: на дудошный зык

Шел великолепный бык.

Небо уже голубело вовсю.

Было светло в лесу.

Трубя по тропам звериных аллей,

Сейчас

         на нас

               налетит

                        олень…

Сидим — не дышим. Наизготовке

Три винтовки.

И вдруг меж корней — в травяном

горизонтце

Вспыхнула призраком вихря

Золотая. Закатная. Усатая, как солнце.

Жаркая морда тигра!

Полный балдеж во блаженном успенье

Даже… выстрелить не успели.

Олени для нас потускнели вмиг.

Мы шли по следам напрямик.

Пройдя километр, осели в кустах.

Час оставались так.

Когда ж тишком уползали в ров,

Снова слышим изюбревый рев

И мы увидали нашего тигра!

В оранжевый за лето выгоря,

Расписанный чернью, по золоту сед,

Драконом, покинувшим храм,

Хребтом повторяя горный хребет,

Спускался он по горам.

Порой остановится, взглянет грустно,

Раздраженно дернет хвостом,

И снова его невесомая грузность

Движется сопками в небе пустом.

Рябясь от ветра, ленивый, как знамя,

Он медленно шел на сближение с нами.

Это ему от жителей мирных

Красные тряпочки меж ветвей.

Это его в буддийских кумирнях

Славят, как бога: Шан -

                                Жен -

                                     Мет -

                                           Вэй![2]

Это он, по преданью, огнем дымящий,

Был полководцем китайских династий.

Громкие галки над ним летали,

Как черные ноты рычанья его.

Он был пожилым, но не стар летами

Похожие книги на "Избранная лирика", Илья Сельвинский читать полностью, без сокращений.

Илья Сельвинский - Избранная

Илья Сельвинский - Стихи

Илья Сельвинский - О, юность

Илья Сельвинский - Стихи

Илья Сельвинский - Улялаевщина