Себастиан Брант - Корабль дураков; Избранное
На руки голову склонил.
Гейнц, так он думал, зная меру,
Последует его примеру
И вилку бросит в свой черед.
А Гейнц решил, наоборот,
Что тот оставил для него,
И жрал, не видя ничего.
Крестьянин скорчил злую рожу,
Да не было в том проку тоже:
Батрак, не обратив вниманья,
Приумножал свои старанья.
Уж он успел сожрать на ужин
Блинов не менее трех дюжин.
Хозяин видит, что батрак
Не унимается никак,
И, от досады чуть не плача,
Решает действовать иначе,
Чтоб самому наесться всласть.
Он думал: «Чем добру пропасть,
Пусть пропадет моя утроба!»
Взял вилку вновь, и стали оба
Они, давясь, вперегонки
Глотать огромные куски,
Так что кишки все затрещали.
Когда ж еду они скончали,
Решил крестьянин, что пора
Гнать дармоеда со двора.
В рассказе этом два урока,
Он обличает два порока.
Когда скупому тяжкий крест
Глядеть, как много челядь ест,
Его батрак или служанка
Вставать не будут спозаранку,
Они работать станут скверно
И вскоре убегут наверно.
Другой урок: когда батрак
Ленив и плох, а жрать мастак,
И жрет притом в два горла сразу,
А на уме — одни проказы,
Такого батрака уважат
Тем, что на дверь ему укажут.
Итак, кто лодырь иль скупец,
Презренный, значит, он глупец,
Который зло себе творит,
О чем Ганс Сакс и говорит.
ДЬЯВОЛ СТЕРЕЖЕТ РАЗВРАТНИЦУ
231
В Ландау, деревне небольшой,
Жил раз купец, старик седой,
И хоть весьма он был богат,
Но жизни был порой не рад.
Была у старика жена,
Красива, ладно сложена,
Но в ней одно ехидство было:
Шалить с мужчинами любила.
Купец приметил это скоро…
Не навлекать на них позора
И честь блюсти ее просил,
И ей при этом пригрозил,
Что, если дальше быть худому,
Он выгонит ее из дому.
Супруга резвая сначала
Быть верной мужу обещала,
Дня три она держала слово,
Крепилась, ну, а дальше снова
Точь-в-точь, как раньше, все пошло,
Как будто старику назло.
Возревновал он и, приметя,
Что тщетны увещанья эти,
Жену, семейной чести ради,
Стерег и спереди и сзади,
И день и ночь за ней смотря…
Но все труды пропали зря!
Она пустилась на уловки,
На них все потаскушки ловки.
Совсем от рук она отбилась
И хахалей водить ловчилась,
Изобретая всякий раз
Немало плутней и проказ.
А он на жизнь с женой такой
В отчаянье махнул рукой.
В те дни был кем-то приглашен
На ярмарку во Франкфурт он,
И вот, уж сидя на коне,
Прощаясь, он сказал жене:
«Держи в порядке дом, мой свет!»
А женка фыркнула в ответ:
«Что ж, дом не трудно уберечь!
А вот меня кому стеречь?»
Ей поддразнить и тут неймется…
«Пусть черт стеречь тебя наймется, —
Сказал старик, — он будет тут
Глядеть, чтоб ты не впала в блуд!
А то ведь сладу нет с тобой!»
Затем простился он с женой.
Как только старец удалился,
К ним сразу дьявол в дом явился,
Невидимый глазам людским…
Пришлось пробыть ей месяц с ним:
Он опекал жену, пока
Она жила без старика.
Черт от нее не отлучался,
На цыпочках за нею крался,
А чуть садилась у окна
Взглянуть на хахалей она,
За косу черт ее хватал
И в глубь светелки увлекал.
Когда подкраситься, бывало,
Частенько ей на ум взбредало,
То черт в помады ей и в мази
Наваливал дерьма и грязи.
Письмо писать она начнет —
Черт ей чернила разольет.
С письмом служанку посылает —
Черт девку за косы хватает
И не пускает за порог…
Так дьявол пресекал порок!
Когда прокрался наконец
К жене, как вор, один юнец,
Черт с лестницы его спустил,
В лохмотья платье превратил,
И тот, отведав тумаков,
Взревел, вскочил — и был таков!
И так нечистый бабе гадил,
Что хахалей почти отвадил.
Они ходить не стали в дом,
А все слонялись под окном
У соблазнительной молодки…
А черт горшки и сковородки
Швырял в них метко из окна…
Вконец измаялась жена
И дальше шашни прекратила,
О них и думать позабыла.
Когда же с ярмарки купец
Домой вернулся наконец,
То не успел войти он в дом,
Как с лестницы жена бегом,
Крича ему: «Голубчик мой!
Ну, дождалась. Пускай за мной
Отныне будет мужнин глаз!
Довольно дьявольских проказ!
Терпеть мне более невмочь,
Что черт творил тут день и ночь,
И снедь была мне не в охотку,
Чуть не вогнал, подлец, в чахотку!
Всегда со мной отныне будь,
А черта день куда-нибудь!»
Услышав это заявленье,
Муж обомлел от изумленья
И молвил черту: «Слышь, ты! Прочь!
Сумею сам себе помочь
В семействе избежать вреда!»
А дьявол рявкнул: «Эх, балда!
Ты малый славный и простой,
Но слаб, как видно, головой,
Куда тебе там уследить,
Пошла иль нет она блудить,
Я грозной властью обладаю,
Я много разных козней знаю,
Усердно за твоей женой
Глядел я днем и в тьме ночной —
И… прозевал! А сколько есть
У ней дружков — и мне не счесть…
Покуда одного шугаю,
Глядишь — трех сразу проморгаю.
Вот, милый, дело-то какое!
И ночью не было покоя:
Ведь по ночам они гуртом
Всегда торчали под окном,
А я, едва жена к окну,
Ее насилу утяну.
Без отдыха я день и ночь
Твой дом хранил, хотел помочь…
Да сам я жизни стал не рад.
Сказать тебе по правде, брат,
Пожалуй, я домой пойду:
Куда привольнее в аду!
Ты все забыть спокойно можешь,
Ничем ты делу не поможешь,
Не спи хоть сутки целиком…
Она поставит на своем!»
Так молвил бес и скрылся с глаз.
Вот в этом и урок для нас:
Не муж, не сторож, а жена
Сама себя блюсти должна,
И та, что помнит стыд и честь,
Надежный самый страж и есть.
Ты за такою не следи,
Но вора в грех ты не вводи.
Когда полно гостей бывает,
Когда жена вовсю гуляет,
Когда уж с первых дней она
Почует, что узда длинна,
Тогда в супружестве мужчинам
По этим и другим причинам
Бывает много бед и зол:
О чем Ганс Сакс здесь речь и вел!
ФЮНЗИНГЕНСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ
232
В Баварии деревня есть,
В которой дураков не счесть.
Живет там испокон веков
Немало разных дураков.
Ох, и балбесы фюнзингенцы —
Старухи, старики, младенцы,
Девицы, бабы, мужики, —
Все от рожденья дураки.
Один мужик из Фюнзингена,
Сгребая на поляне сено,
Нашел однажды самострел.
Он долго на него смотрел,
И все не смел его поднять,
И все никак не мог понять,
Кому такая вещь нужна,
Зачем и для чего она,
И в ней — святая простота! —
Узрел распятие Христа.
Тогда его он в руки взял
И набожно облобызал,
Прижал к груди, — но тут, увы,
Стрела слетела с тетивы
И отстрелила нос болвану.
«Нет, этот крест я брать не стану.
Вовек не подниму его я», —
Сказал мужик, от боли воя.
Однажды в рощу у реки
Пошли гурьбою мужики
За желудями для свиней.
Они бродили долго в ней,
И с трехсаженными жердями
Охотились за желудями,
Ауканьем пугая лес.
Один из них на дуб залез,
И надо же случиться вдруг,
Что треснул, обломился сук…
Бедняга не свалился вниз,
Но на другом суку повис,
Невредим за густой листвой,
Он зацепился головой.
Потом башка оторвалась,
И он упал в болото, в грязь.
Осталась голова в листве,
А туловище — на траве.
К полудню, с полною сумой,
Крестьяне собрались домой,
И видят, посреди травы
Лежит мужик без головы.
К нему подходят всей гурьбой
И говорят наперебой:
«Да это Линдель! Вот так так!
Куда же дел он свой чердак?
А кто заметил, мужики,
С башкою или без башки
Отправился он с нами в лес?»
Гейнц Тупп сказал: «Пожалуй, без.
Я шел с ним рядом всю дорогу,
Но толком не видал, ей-богу,
Не посмотрел я на дружка,
С собой ли у него башка.
Не сомневаюсь, что должна
Про это знать его жена,
С башкой пошел он или нет».
Жена сказала им в ответ:
«Его я мыла в понедельник,
Был с кумполом тогда бездельник.
Но, видит бог, не помню — в среду
С башкой ли он пришел к обеду».
И бабы дуры в той округе!
А что за платья из дерюги
Носили глупые крестьяне!
Четыре локтя грубой ткани
Купив на городском базаре,
Они в ней дырку прорезали
И, в дырку голову продев,
Ходили в поле, в лес и хлев.
Да, вид их был изрядно странен!
В один прекрасный день крестьянин
Повез в баварскую столицу
На ярмарку свою пшеницу,
И там увидел он портного.
Все снова он смотрел и снова,
Как тот кроит и шьет штаны
